— Если любишь меня, сердце, то не езди в Карлин.
— Не поеду, маменька, не поеду! Верьте мне и будьте спокойны.
— Если так, то да хранит тебя Господь Бог!.. Да скорее возвращайся домой.
Алексей поехал. Знакомый наш Парфен, по-прежнему веселый и говорливый, желал в дороге развлечь его и постоянно заговаривал о разных предметах, но его усилия были напрасны. Дробицкий только полусловами и вздохами отвечал ему.
"Как его свалило с ног! — наконец сказал Парфен самому себе. — Совсем другой стал человек… Бывало, и посмеется и пошутит, а теперь, как из камня, ничего не достанешь из него".
Парфен, прекрасно знавший окрестные дороги, заблудился в лесу. При отъезде он заверял честью, что не собьется с дороги, а между тем, так ошибся, что только к вечеру они увидели Горы.
Солнце уже село, сумрак вместе с росой обнимал лесистую и безмолвную окрестность, чем-то печальным и траурным веяло от этой картины наступавшей ночи, темноты и усыпления… Алексей с любопытством глядел на здешнее захолустье, погруженное в дремучие леса и напоминавшее Шуру, — когда возок его остановился перед крыльцом. Но ни одна душа не вышла из дома, вероятно, по непривычке к гостям, даже не было собаки на дворе, которая бы своим лаем пробудила хозяев.
Оглядевшись вокруг себя, Алексей тихо вошел в комнаты, но и здесь также никого не было. Наконец уже в третьей комнате, он увидел Полю, сидевшую перед фортепиано, с опущенными руками. Подняв голову, Поля вскрикнула при виде Алексея, потому что хоть сразу узнала прежнего знакомца, но сочла его призраком, вставшим из могилы: до такой степени он изменился и постарел!
Через отворенные двери в сад Алексей увидел Юстина. Поэт сидел на берегу пруда и в глубокой печали смотрел на отдаленные леса и, может быть, еще на последние лучи солнца, кое-где сверкавшие по небу.
Услышав крик жены, Юстин обернулся, встал с места и проворно вошел в комнату, как будто надеялся видеть кого-нибудь другого. Но, взглянув на Алексея, он с чувством обнял старого друга и воскликнул:
— Ты ли это, Алексей? Что сделалось с тобой? Как ты изменился!
Поля прослезилась. Она угадала, что именно так изменило бедного Алексея. Но и она, в свою очередь, была только тенью прежней веселой девушки, полной жизни, улыбавшейся и весело бегавшей по Карлинскому саду. Исхудалая, с провалившимися и сверкавшими лихорадочным огнем глазами, она похожа была на цветок, свернувшийся от жара, и хоть на лице ее оставались еще следы жизни и сил первой молодости, но видно было, что этот цветок засох и умер от недостатка того, что должно было живить и поддерживать его. Печальная и равнодушная, Поля всматривалась в черты Алексея и читала в них свою собственную историю.
— Бедный! — воскликнула она. — И ты, и ты в свою очередь был убит… Но это неизбежная участь всех, кто сближается с ними.
— Я был болен, — возразил Алексей. — Не знаю, каким чудом я остался жив… и… покинул Карлин.
Слезы навернулись на глазах его.
— Мы ничего не слыхали, — произнесла Поля, — но, думая о тебе, я предчувствовала конец драмы… У них все оканчивается таким образом… И твое счастье не могло иметь другой развязки.
Алексей взглянул на Юстина — и он также не был прежним поэтом, верующим в свои песни и будущее: страдание разбило его и склонило к земле. Бледная улыбка мелькала на устах Поддубинца, на глазах показывались слезы, взоры блуждали…
— Ты не забыл нас, — сказал он, — да наградит тебя за это Бог! Садись и прежде всего рассказывай, что случилось с тобой.
— Ничего не знаю и ничего не буду говорить о себе, — отвечал Алексей. — Я приехал посмотреть на вас, а не для того, чтобы сообщать вам печаль свою… В один вечер я лишился чувств и долго пробыл в таком положении, наконец встал, но, как видите, стариком, убитым болезнью…
— Что нового в Карлине? — с беспокойством спросила Поля.
— Уже давно, давно я не был там. Мы разошлись, — прибавил Алексей, потупя голову, — и больше не видимся…
Юстин незаметно удалился, потому что не хотел препятствовать разговору жены, всматривавшейся в Алексея, но не смевшей спрашивать его. Поэт видел, что при нем бедная Поля будет стесняться, и хотел дать ей свободу.
— Говори прямо, говори откровенно! — сказала сирота. — Юстину все известно, я открыла ему тайну. Он знает, кого я люблю, и жалеет меня… Говори об Юлиане.
— Но что я могу сказать о нем? Разве то, что он живет весело и женится…
Поля горько улыбнулась.
— На ком? Разумеется, на богачке?
— На Зени Гиреевич.
— Сказывают, что она хорошая музыкантша?
— Не знаю, не слыхал…
— А как поживает Анна? — спросила Поля, пристально всматриваясь в Алексея. — Как поживает Анна?
— Анна, — отвечал молодой человек, пытаясь скрыть свое волнение, — Анна идет замуж за…
— Альберта? Не правда ли? Я предчувствовала это… Наконец и ее сердце забилось! Она любит!.. Счастливица!
Потом, схватив Дробицкого за руку, Поля произнесла с глубоким волнением:
— Друг! Кто из нас угадает, почему Бог дает одним незаслуженное счастье, а на других посылает непонятные испытания? Пан Атаназий говорит, что все это происходит по законам правосудия… Тайна судеб наших откроется в другом мире… В самом деле, без будущей жизни, дополняющей бедную долю нашу, мы ничего бы не поняли здесь и были бы поставлены в необходимость сойти с ума… умереть с отчаяния… Вижу, что и ты, подобно нам, страдаешь, влачишь за собой тяжкие оковы… Как хотелось бы облегчить их… Взгляни на небо… Когда угаснут призраки молодости, тогда уже ничего нет на этой бедной земле… решительно ничего… Тогда мы видим перед собою огромное кладбище всего святого, прекрасного, любимого нами. Невидимая рука открывает хранящиеся в могилах кости и прахи, и мы поочередно видим в гробах: нашу любовь в белом саване и с зеленым венком… веру в людей, надежду на жизнь, друзей… На каждой могиле цветут невидимые наши лилии для последующих поколений, на каждой читаем ужасное: "Навеки!" и вместо Dies irae только насмешливая улыбка летает над черным кладбищем…
С этими словами Поля вдруг отворотилась, чтобы скрыть свои слезы и бросилась к открытому фортепиано. Ее руки с лихорадочной нетерпеливостью коснулись немых клавишей и с диким восторгом заиграли… известный вальс Штрауса, которому кто-то в насмешку дал название: "Жизнь-танец, танец-жизнь"…
— Не играй, ради Бога, не играй этого! — воскликнул прибежавший с крыльца Юстин. — Ведь ты знаешь, как этот вальс расстраивает тебя… Поля, бесценная Поля!.. Прошу тебя…
Музыка умолкла. Вскоре зажгли огонь — и Юстин остался в комнате, стараясь навести разговор на менее печальные предметы.
Поля молчала, потому что уже все вылила из души своей, равнодушно слушала рассказы Алексея и старалась принять на себя спокойное выражение, так как глаза мужа ни на минуту не сходили с нее. Но, когда и Дробицкий также замолчал, она шепнула ему:
— Говори еще… говори о них больше.
И таким образом, освоившись с собой, излив первую скорбь, старые друзья до глубокой ночи менялись печальными речами. Алексей хотел слушать песни Юстина, спрашивал его о прежних мечтах и планах, но пусто было в груди поэта: теперь наполняли ее только глубокая печаль, испытанный обман и самое искреннее сострадание. Уже ничто не занимало молодого человека, как прежде: ни свет, ни люди, ни природа, ни история. Он забыл все это для угасавшей на его глазах несчастной Поли.
* * *
В Ситкове происходила страшная суета по случаю домогательства Карлинского получить руку Зени. Его услужливость и внимание к родителям и панне с каждым днем выражались очевиднее, а между тем судьба единственного детища чрезвычайно занимала Гиреевичей, желавших для нее самой блистательной партии. Имя Карлинских, их связи, имение, по-видимому, еще огромное и следы величия, так резко бросавшиеся в глаза, все говорило в пользу Юлиана. Несмотря на то, граф Гиреевич колебался: он слышал, что Карлинские обременены долгами, и положительно знал, что они постепенно упадают, что президент был в довольно затруднительном положении, а пан Атаназий еще беднее, потом он боялся, что и Юлиан пойдет по следам своих предков. Графиня прямо держала сторону Карлинских, хотя по словам ее, он и Зени были очень молоды, и притом ей хотелось еще видеть со стороны Юлиана более доказательств чувствительности. Но все эти соображения родителей уничтожались волей избалованной, самовольной и уже занятой прекрасным молодым человеком дочери. Посещение Карлина, важность старинного дома, аристократический прием, следы величия и древности произвели сильное впечатление на Зени: она питала в душе желание быть госпожою местечка и жить в замке. Юлиан также очень понравился ей — и она прямо объявила, что охотно примет его предложение.
Юлиан казался счастливым и составлял планы супружеской жизни. Молодые предполагали немедленно ехать за границу. Зени хотела взять несколько уроков у Тальберга, Листа и Прюдана, потому что серьезно воображала в себе гениальные способности к музыке. Юлиан мечтал о Париже, Неаполе, Швейцарии и минеральных водах, где так хорошо проводят время. Но по временам, заглядывая в глубину своего сердца, нечаянно встречаясь с воспоминаниями о Поле и сравнивая теперешние чувства с теми, какие он питал к бедной девушке, Юлиан не мог обманываться в характере настоящей привязанности. Она была холодная, искусственная и требовала тысячи подкреплений, чтобы существовать долгое время. Без миллионов, без надежды вояжировать, Зени была для него самой обыкновенной девушкой. Единственную прелесть составляла в ней свежесть молодости, что же касается ума и сердца, то Юлиан вовсе не знал о них. Да и кто знает в этом отношении молодую девушку, если она сидит в салоне всегда с матерью, а поговорить с ней наедине можно только отрывочными фразами? Если в вас нет чувства ясновидения, то из чего можете вы заключить, какие неразвитые и спящие семена заключаются в душе девушки? А если еще улыбка увлекает вас, если вы замечаете искру чувства, расположения и внимания к вам, то вы уже ослеплены в полном смысле этого слова!
