Сев на легкого и быстрого коня, Гарольд в сопровождении братьев выехал вперед. Голова короля была не покрыта, как и у его противника. Но невозможно представить себе контраста более резкого, чем тот, который представляла внешность Гарольда и « Вильгельма. У первого был широкий лоб, светлые и спокойные голубые глаза, немного уставшие от забот, и прекрасные светло-русые волосы, вьющиеся кольцами по вороту кольчуги. Гарольд был высок и статен, но худ. Лицо его дышало благородством, чистосердечием и не имело выражения напускной надменности, присущего его врагу. Вильгельм же, наоборот, любил эффект. Он был горд и скрытен; черные сверкающие глаза имели злое и даже свирепое выражение, как глаза тигра, когда тот собирается кинуться на добычу. Герцог выглядел настоящим потомком Ролло, имел богатырское сложение, но оно было грубое.
Приветствие, которым встретило войско короля, было так же чистосердечно и громко, как и приветствие, встретившее Вильгельма. В ответ на это Гарольд поблагодарил воинов и произнес следующую речь, которая разносилась по всем рядам:
– Сегодня, англичане, предстоит вам трудный подвиг защитить свободу нашей родины, а также и себя от цепей иноземца. Велика и сильна рать герцога, я знаю это и потому не хочу скрывать всей трудности предстоящего нам боя. Это войско герцог собрал обещаниями раздробить нашу родину на клочки и раздать их своим воинам, а вы знаете, как сильно развита в нормандцах страсть к добыче, и потому можете вообразить, как они будут биться. Вы слышали о бедствиях, которые испытывали наши отцы от датчан; но эти бедствия были ничто в сравнении с тем, что ожидает нас, если мы будем побеждены. Датское племя было нам родственно как по языку, так и по закону, и кто в настоящее время отличит датчанина от сакса? Нормандцы же – другое дело, они хотят править нами на чуждом нам языке по закону, считающему престол добычей меча, и делить землю отцов между вооруженными наемниками. Мы сумели унять датчанина, и наши священнослужители укротили его сердце; нормандцы же идут на войну будто бы во имя оскорбленной святыни, в то время как цель их – только разорять нас. Они, отщепенцы, мечтают надеть ярмо вечного рабства на вас и ваших потомков. Вы сражаетесь на глазах ваших отцов, на глазах вождей, избранных вашей волей, сражаетесь за свободу, за родину, за близких вам, за храмы, оскорбленные присутствием иноземного знамени, и вы должны не щадить никого. Чужеземные священнослужители такие же притеснители, как чужеземные бароны и короли! Да не имеет никто мысли об отступлении: каждый вершок земли, который вы отдадите, есть часть родной земли; что же касается меня, то я твердо решил: или спасти родину, или не пережить предстоящей битвы. Поэтому помните, что глаза мои будут следить за вами; поколеблется строй или отшатнется – вы услышите голос вашего короля. Держите крепко строй; помните, те из вас, которые ходили со мной на Харальда Сурового, что только тогда восторжествовало наше оружие над норвежцами, когда наши нападения выбили их из строя. Учитесь на их поражении: ни под каким видом не нарушайте боевого порядка, и я даю вам слово вождя, никогда не покидавшего поля без победы, что враги не одолеют вас. В эту минуту ветер гонит корабли норвежцев, возвращающихся на родину с телом павшего короля. Довершите нынче торжество Англии, положив груды тел нормандцев! И когда по прошествии многих столетий певцы и скальды будут воспевать славные подвиги, совершенные за правое дело, то пусть они скажут: «Гарольд был смел и храбр, как те воины, которые бились рядом с ним и сумели наказать врага, задумавшего посягнуть на свободу их родины»!
Не успел смолкнуть восторженный крик саксонцев, одобривший слова Гарольда, как с северо-западной стороны от Гастингса показалась первая рать нормандцев.
Король смотрел несколько минут на них и, не замечая движения прочих отрядов, обратился к Гурту:
– Если это все, что они дерзают выставить против нас – победа за нами.
– Подожди радоваться и взгляни туда! – проговорил Хакон, указывая на ряды, заблестевшие из-за леса, из которого предводители саксонцев следили прошлой ночью за движениями врагов.
Не успел Хакон произнести эти слова, как с третьей стороны появилась третья рать, предводимая самим Вильгельмом. Все рати шли одновременно в строгом порядке с намерением атаковать саксонцев; две из них двигались на оба крыла передового полка, а третья – на окопы.
Посреди войска под командой герцога развевалось священное знамя, а впереди его гарцевал воин-гигант, певший песню:
Про дела Карла Великого
И про славного Роланда,
Павшим вместе с Оливером
В грозной битве Ронсевальской.
Воин-менестрель был очень весел и, видимо, восторгался перспективой предстоящей битвы; он с ловкостью подбрасывал в воздух меч и подхватывал его на лету, размахивал им, вертел его, как бешенный, и, наконец, будучи не в силах обуздать свою дикую радость, пришпорил коня и, остановившись перед отрядом саксонской конницы, воскликнул громким голосом:
– На Тельефера! На Тельефера! Кто сразится с Тельефером?
И голос, и движения воина вызывали кого-нибудь на единоборство. Один молодой тан, знакомый с французским языком, вышел из рядов и скрестил меч с певцом. Тельефер, отразив ловко удар, подбросил свой меч и, подхватив его опять с невероятной быстротой и силой, рассек пополам голову сакса; затем, переехав через труп, Тельефер с хохотом и криком стал вызывать другого противника. На зов вышел второй тан, и его постигла участь товарища. Ужаснувшиеся ратники стали переглядываться между собой, этот веселый певец казался им не рыцарем, а злым духом. Этого единоборства в начале сражения и на виду войска было бы достаточно, может быть, чтобы смутить дух англичан, если бы Леофвайн, посланный перед этим «спектаклем» с поручением от короля в окопы, не возвратился к своему отряду. Беспечное и неустрашимое сердце его было возмущено надменностью нормандца и очевидной трусостью саксонцев, он пришпорил коня и, прикрывшись щитом, направил свою небольшую лошадку на коня нормандского гиганта. «Иди петь песни демонам, зловещий певец»! – крикнул он по-французски. Телефьер быстро бросился вперед, но меч его сломался на щите Леофвайна, и, пронзенный насквозь, нормандец свалился мертвый под копыта своей лошади. Крик горя прошел по всему его войску, и даже сам Вильгельм, выехавший вперед, чтобы полюбоваться удальством Телефьера, был очень опечален.
Леофвайн подъехал к рядам нормандцев и бросил в них свое копье так ловко и так метко, что рыцарь, находившийся в шагах в двух от герцога, повалился на землю.
– Любы ли вам саксонские штуки? – спросил Леофвайн, медленно повернув коня. Он повторил всем всадникам приказание: избегать прямой стычки с нормандской конницей, а только тревожить ее и истреблять отставших. Окончив распоряжения, он затянул живую и веселую песенку и поехал с совершенно спокойным и радостным лицом.
Осгуд и Альред приближались на рассвете к таверне, стоящей в полумиле от саксонского войска; в ней помещались лошади, на которых возили тяжелое оружие и припасы; там собрался народ обоих полов и всевозможных званий; некоторые тревожились, другие же болтали и шутили, а третьи молились. Сам хозяин с сыновьями и с годными к военной службе сеорлами, примкнул к королевскому войску, к отряду Гурта.
Позади этой таверны стоял небольшой, пришедший в ветхость храм, с раскрытыми дверями, пригодный на случай опасности для убежища; в нем толпились молящиеся.
Сеорли присоединились к некоторым собратьям, которые, облокотившись на низкий забор, устремили взоры на щетинившееся оружием поле. Невдалеке от них, в стороне от толпы стояла в глубокой задумчивости неизвестная женщина, лицо которой было закрыто плотным покрывалом.
В то время как земля дрожала от перемещения нормандских войск, и крики воинов, как громовые раскаты, носились в воздухе, два отшельника, следовавшие за саксонским войском, приехали из окопов к таверне. Не успели они сойти с лошадей, как толпы любопытных окружили их.
– Битва началась, – произнес один из них торжественным голосом. – Молитесь за Англию; она никогда еще не была в такой опасности, как теперь.
Незнакомка вздрогнула, услышав слова отшельника, и поспешила подойти к нему.
– А король? Король? – воскликнула она дрожащим голосом. – Где король?
– Дочь моя, – ответил отшельник, – место короля у своего знамени, но, когда я оставил его, он был во главе войска. Где он теперь, это мне неизвестно, но думаю, что там, где битва кипит жарче и опасность страшнее...
Старцы сошли с коней и вошли во двор, где их опять окружили жены сражающихся и забросали вопросами о битве. Добродушные старцы успокаивали и утешали всех, сколько было возможно, и вошли потом в храм.
В это время сражение разгоралось все жарче.
