Мы, наконец, всюду установили свой порядок. Большевистская организация, наличие которой могло привести к печальным недоразумениям, вроде намечавшихся бунтов как на заводах, так и в воинских частях, например в 3-м Северном полку, теперь разгромлена. После расстрела большевиков, а также иных лиц, заподозренных в большевизме, произведенного в ночь на первое мая, мы произвели вчера новый массовый расстрел (список расстрелянных привожу дополнительно).
Наличие преступного большевистского ядра приводило к тому, что мы, считаясь фактически хозяевами города и края, в сущности сидели как бы на вулкане. Путем агентуры я установил, что, начиная с февраля сего года, в городе работал подпольный большевистский комитет. На некоторых собраниях так называемого «актива» присутствовало иной раз до тридцати человек. Активисты вели в массах неустанную пропаганду, кроме того ими было выпущено несколько листовок возмутительного содержания. Ими же была организована и подпольная типография.
Нам удалось выяснить и еще одно немаловажное обстоятельство. Архангельские подпольщики, рассеянные в массах и поэтому трудно уловимые, имели систематическую радиосвязь с Политотделом Шестой большевистской армии. Связь осуществлялась через двух моряков, радиотелеграфистов, которые служили на тральщике, стоящем в Соломбале. Один из моряков, двадцатитрехлетний Зотов, был членом подпольного большевистского комитета.
Вчера ночью оба моряка в числе других активистов были расстреляны на Мхах, за Немецким кладбищем. Расстрел производила особая сводная команда из наших солдат. Затем руководивший расстрелом дежурный офицер вместе с офицером медицинской службы подошли к яме и произвели от одного до трех выстрелов в тела, которые еще проявляли признаки жизни. К 2.00 были расстреляны все осужденные.
Подполковник Ларри».
Несмотря на предпринятые интервентами чрезвычайные меры, Потылихин и Чесноков остались на свободе. Никто из арестованных их не выдал. Подпольная организация была жива. Правда, сейчас приходилось действовать еще осторожнее. Коммунисты встречались друг с другом лишь один на один.
Как ни хотелось Жемчужному повидаться с Чесноковым или Потылихиным перед отправкой на фронт, он не рискнул прийти ни на одну из явок. В тот день, когда батальон грузился на речной пароход, какой-то молодой матрос незаметно передал Жемчужному записку: «Поступили правильно. Не сомневайтесь. Ждем результатов. Максимов».
Жемчужный понял, что записка от Потылихина.
За несколько часов до отправки Андрей Латкин и Степан Чистов ехали на грузовике из интендантского склада. Проезжая по ухабистому переулку, машина попала в наполненную водой выбоину и забуксовала. Пришлось остановиться. Машину вытащили быстро. Но заглох мотор. Шофер, открыв капот, принялся искать повреждение.
Был светлый июньский вечер. Латкин и Чистов вылезли из кузова и отошли в сторону. Над распахнутыми настежь покосившимися воротами висела табличка с номером дома и названием переулка. То и другое показалось Андрею знакомым. Он вспомнил Базыкина, его рассказы о жене и детях: «Неужели они здесь?…» Только вчера Жемчужный говорил ему: «Эх, повидать бы Шурочку Базыкину… Но если и отпустят в город, все равно зайти не удастся. За мной могут следить, я ведь здешний. Ты другое дело. Кто тебя тут знает? А как хотелось бы подбодрить Александру Михайловну. Поди, томится, бедняжка!
Еще находясь в архангельской тюрьме, Андрей узнал, что Базыкин и Егоров умерли в тюремной больнице. Егоров не протянул после Мудьюга и трех дней. Вскоре скончался от цинги и Николай Платонович.
Заглянув во двор, Андрей увидел девочку в белой пикейной шляпке. Она играла у крылечка с куклой-негритенком. Заметив солдата, девочка с недоумением посмотрела на него.
– Твоя фамилия Базыкина?
– Да, – ответила девочка удивленным тихим голоском.
Андрей оглянулся. Ни одного человека ни во дворе, ни на улице. «Рискну! В случае чего все равно фронт. Черт с ним!»
– Степа, – сказал он Чистову. – Подожди меня несколько минут. Потом расскажу, в чем дело…
Он подошел к девочке.
– Мама дома? Проводи меня.
Шагнув через порог, Андрей увидел молодую женщину, сидевшую за столом и чистившую селедку.
Шурочка вскочила, вытирая руки о передник. Яркие пятна выступили на ее бледных, худых щеках.
– Не бойтесь меня, – сказал Андрей. – Я Латкин…
– Латкин… Андрей? – растерянно прошептала Шура. – Я слыхала о вас… Вы были с Колей на Мудьюге? Садитесь…
– Простите… мне некогда. Я на секунду.
Загорелый подтянутый солдат с кокардой на фуражке и погонами на плечах произвел на Шуру странное впечатление. Она испугалась его.
Почувствовав это, Андрей взял Шурочку за руки, крепко сжал ее задрожавшие тонкие пальцы и, не выпуская их, будто боясь, что она прервет его, рассказал Шурочке все случившееся с ним и Матвеем Жемчужным.
– Александра Михайловна, не бойтесь меня. Не обращайте внимания на эту форму. Так надо… Я должен был навестить вас… и сказать, что умер Николай Платонович, как подобает большевику и герою.
Шура опустила голову.
– Мне так и не удалось увидеться с Колей, – сказала она и заплакала. – Ведь я тоже была в тюрьме… Меня выпустили недавно, в апреле… за отсутствием улик. И дети там со мной были. Вот старшая до сих пор оправиться не может, все кашляет, болеет… – И она показала на кровать, где лежала худенькая девочка с изможденным лицом.
– Не надо плакать, Шурочка… – мягко сказал Андрей. – Простите, что я вас так называю. Так всегда говорил Николай Платонович. Я почему зашел? Николай Платонович просил меня, если выживу, обязательно навестить вас. А сегодня сама судьба привела меня к вашему дому.
– Подождите, Андрей! Я сейчас угощу вас чем-нибудь…
– Ничего не надо, – поспешно возразил Андрей. – Мы сейчас уходим на фронт. Я пришел только сказать вам… Для меня образ Николая Платоновича никогда не померкнет. Да и не только для меня одного. Прощайте… Я не могу задерживаться.
– Спасибо, что исполнили просьбу Коли, – сказала Шура. – Мы все вынесем… И непременно победим!
– Непременно, Шурочка! – отозвался Андрей уже с порога.
– Боцману… Матвею кланяйтесь… Коля ведь его сильно любил!.. – крикнула Шура вдогонку.
Через несколько дней после приезда на Северную Двину батальон был расквартирован по деревням вокруг селения Двинский Березник.
Стояли томительно длинные дни. Солнце почти не заходило. В короткие воробьиные ночи небо мутнело, как вода, забеленная молоком. Среди солдат только и было разговоров, что о предстоящем восстании. Внешне все держались по-прежнему спокойно. Но лающие команды на английском языке теперь доводили солдат почти до бешенства. Из опасения, как бы бунт не возник стихийно, Андрею и Жемчужному приходилось успокаивать людей.
В полку существовали две власти: явная и тайная. Получив какое-нибудь распоряжение; солдаты прежде всего докладывали о нем одному из членов своей ротной пятерки. Интервентам лихо козыряли, пели в угоду переводчикам похабные песни, по вечерам хором читали «Царю небесный», в воскресенье плясали под гармошку. А по ночам в сараях велись приглушенные разговоры, мгновенно стихавшие, когда приближался кто-нибудь из офицеров.
В подготовку к восстанию были уже вовлечены все роты первого батальона. Второй батальон еще находился в Бакарице.
Андрей на воздухе окреп, разрумянился, посвежел.
Попав на фронт, Латкин своими глазами увидел, как интервенты под предлогом реквизиций беззастенчиво обирали крестьян, отправляя пушнину и меха в Архангельск, а оттуда – за границу. Особенно отличался этим батальонный командир Флеминг, за полмесяца наживший себе большое состояние. Крестьяне так ненавидели его, что он не ложился спать без охраны и для храбрости целыми днями хлестал виски. Солдат он подвергал бесчисленным наказаниям, надеясь таким образом внушить им страх и парализовать их волю.
За избой комендантского взвода на полянке были вбиты в землю железные колья. Провинившихся русских солдат раздевали донага и, распластав на земле, привязывали к этим кольям на съедение комарам.
Солдаты с жадностью прислушивались к далеким выстрелам, доносившимся иногда с Двины. Когда в Березниковский порт возвращались покалеченные английские речные канонерки и мониторы, насупленные лица солдат прояснялись, и членам ротных пятерок опять приходилось успокаивать людей, чтобы они не навлекли на себя подозрений. Нужно было дождаться, когда полк повезут к передовым позициям.
Это случилось в июле.
Среди людей роты особое внимание Андрея привлек молодой солдат Фисташкин. Он ни с кем не заговаривал, неохотно отвечал на вопросы и всегда держался в стороне. Никто не решался поговорить с ним в открытую, и Андрею пришлось взять это на себя.
Только что прошла вечерняя июльская гроза.
