— Да, а где Строгановы? — спросил Ермак.
— В воеводской избе сидят. Максим с дядькой своим.
— Так зовите их.
— Эй, Черкас, — крикнул Кольцо молодому казаку, — сбегай за господами хорошими. Скажи, мол казаки просят прийти.
Черкас Александров и еще несколько казаков с готовностью направились к воеводской избе и вскоре вышли оттуда вместе с угрюмыми и недовольными Строгановыми. Ни на кого не глядя, они прошли сквозь толпу насмешливо поглядывающих на них казаков и поднялись на церковное крыльцо, сняли шапки.
— Ишь ты, уважают, — мотнул сивой башкой близко к ним стоящий казак.
— Зачем звали? — насупясь, спросил Ермака Семен Аникитич.
— Тут дело такое, сразу и не скажешь, — начал атаман, потом повернулся к Кольцо, — давай-ка ты, Иван. У тебя лучше выходит, — и отступил в сторону.
— А чего тут говорить, — щелкнул тот в воздухе пальцами, — надоело нам сидеть, как сусликам в норе, да шеей крутить, ждать, когда кто к нам в гости завернет. Не наше это дело…
— Зачем же тогда служить к нам пошли? — жестко выговорил Семен Аникитич. — Обратно что ль собрались? Так и говори, а то крутите хвостом, как кобыла загулявшая.
— Но, но… — загудели тут же казаки. — Жеребец нашелся… Мы тебя не задираем, и ты не трожь…
— Хвост для себя прибереги, мужик, — скривил тонкие губы Иван Кольцо, — помни, с кем говоришь. Мы тебе ни какие-нибудь там смерды захудалые, а казаки вольные.
— Да чего нам ссориться, — миролюбиво поднял руку Максим Строганов, осуждающе глянув на Семена, — вы нам добро сделали, и мы вам тем же отплатили. Коль собрались обратно идти — держать не станем…
— Не о том речь, — подошел к нему вплотную Кольцо, — у нас задумка хана сибирского повоевать. Вот оно как…
— Хана сибирского? — вскинулись на него оба Строгановых. — Как вы до него доберетесь? Туда ж сколь ден пути…
— А ты за нас не решай. Сколь надо, столь и пойдем — выступил вперед Богдан Брязга. — Вы лучше скажите: припасов дадите?
— Богдан, куда лезешь с немытым рылом? Кто просил?! — оборвал его Кольцо, скрежетнув зубами. Но тот уже довольный, что сказал свое слово, вновь отступил назад и стоял там, хитро сощурясь.
Строгановы, услышав о походе казаков в Сибирь, растерянно глянули один на другого, и Семен Аникитич со вздохом ответил:
— Такое дело в один день не решают. Зима не за горами, а припасов у нас самих крохи, едва до лета дотянем.
— Купите! В Москве, Казани! Голодом не останетесь! — закричали возбужденно казаки.
— Чего тянуть? Решим по-доброму и по рукам, — протянул Строгановым узкую руку Иван Кольцо. — Лишку не попросим. Зачем нам лишку на горбе своем же тащить? А коль на зиму у вас останемся, то все одно то же самое и проедим. Не так разве?
— Так оно, — что-то прикидывал в уме Семен Аникитич, — но до зимы дожить надо, а вам ведь сейчас подавай. Вынь да положь.
— Чужого не просим, а от своего не отступим, — поигрывая плеткой, подступил к ним Никита Пан. — Так говорю, казаки?
— Знамо дело, так…
— Добром не дадут — силой возьмем, — послышался из середины толпы чей-то визгливый голос.
— Силой отымите? — поискал глазами кричавшего Семен Аникитич. — У царевых слуг именитых, господ Строгановых, силой взять хотите?! — повысил он голос, думая устрашить казаков.
— А нам чего? — хохотнул сзади Савва Волдырь. — Мы не только царевых слуг шарпали, но и послов царя-батюшки с коней ссаживали. Не впервой…
Строгановы затравленно смотрели вокруг себя, но ни в ком не встретили жалости или поддержки. Лишь Ермак стоял, глядя в сторону, и не сказал пока ни единого слова. К нему-то и решил обратиться Максим Яковлевич, надеясь на помощь.
— Атаман тоже так считает? — спросил негромко, но Ермак хорошо расслышал вопрос и поднял глаза, щелкнул языком.
— Н-н-да! Куда не поверни, а всюду клин… Не резон вам с казаками спорить. Лучше добром решить. Народишка у нас лихой, на слово дерзок. Посшибают замки с амбаров, нахватают чего попало, а там пиши к царю, жалуйся. Мы уж далеко будем. Добром решать надо… Так вам скажу.
Строгановы, потеряв последнюю надежду в заступничестве атамана, вновь переглянулись, и Максим Яковлевич, махнув рукой, выкрикнул:
— Дам вам из своих запасов что требуете. А дядя Семен пусть сам решает.
— О, то добро, — откликнулись казаки. Семен Аникитич недобро сверкнул глазами на племянника, кивнул:
— Да и мне, видать, придется дать чего просите. Пущай атаманы в воеводскую избу придут, договоримся.
Кто-то из казаков кинул вверх шапку, кто-то выхватил саблю из ножен. И людская масса пришла в движение, забурлила, заколобродила, радуясь предстоящему выступлению.
— Отметить бы добрый почин надо, — тронул Максима Строганова за плечо прилипчивый как банный лист Савва Волдырь.
— Успеется! — холодно глянул на него Ермак. — Не до того сейчас. Лучше сходи на берег, проверь струги, выбери, какие сгодятся. Ты, Никита, — обратился к другому есаулу, — с господами Строгановыми прогуляйся, подсчитайте, сколь чего брать с собой. Матвей, тебе все пищали учесть и пушки, что на стругах с собой привезли. Ильин — оснастку на стругах: весла, паруса, веревки, бочонки под воду, — быстро и повелительно отдавал приказания атаман. — Вот еще что, — уже на ступенях догнал он Строгановых, — нам бы с собой батюшку взять. На большое дело идем. Некому будет и отходную прочесть.
— Ну, за этим дело не встанет, — чуть приостановился Семен Аникитич, — отправлю с вами отца Зосиму, коль он сам согласится.
— Да он же старик уже, — удивился Максим. — Помрет в дороге еще.
— А где я тебе молодого сыщу? Все они батюшки почтенные. Какие есть, других не имеем.
Ермак понял, что от Семена ничего не добиться, и повернулся, пошел обратно к есаулам.
Сборы в поход заняли чуть больше недели. Проконопатили и просмолили струги, заштопали паруса, вытесали новые весла, взяв на каждый струг по два запасных гребных весла. Возбужденные казаки сновали по городку, задирая местных караульных, перемигиваясь с девками. Подходили к Ермаку и местные служивые люди, просились взять с собой. Среди них было несколько иноземцев из литовцев и поляков, что неизвестно каким путем попали в строгановские вотчины. Атаман всех отправлял к есаулам, предоставляя тем самим решать, кого набирать в свои сотни.
Отец Зосима оказался на удивление подвижным старичком с длинной прямой бородой, которую он на ходу постоянно поддерживал рукой, а то и подтыкал под ворот священнической рясы. Он сам разыскал Ермака и, благословив его, первым делом осведомился:
— Какие образа и хоругви брать в поход думаешь, атаман?
— То вам, батюшка, лучше знать. Воинских покровителей и берите. Не на блины идем. Поди, и сражений не избежать.
— И я так думаю. Тогда надобно взять непременно Архистратига Михаила, как главного покровителя воинства небесного, Спаса Нерукотворного, с которым князья русские в сражения с басурманами издавна ходили, и Димитрия Солунского, что русскому оружию заступник. Правда, всех этих образов у меня нет, но я съезжу в соседний монастырь, испрошу у настоятеля. Когда выступать станем?
— Как соберемся… — Ермак с интересом разглядывал сноровистого батюшку, вглядывался в его живые и умные глаза, думая, скольким казакам придется ему закрыть глаза после боя.
— Так не годится, — неожиданно возразил тот, — надо день наметить приметный, чтоб и воинам веры придал, и покровительство небесных заступников за нами было. — Он зашелестел тонкими губами, видно, вспоминая что-то. — К Успению не успеть собраться? Нет, верно, — тут же ответил сам себе, — да и негоже в праздник такой работой заниматься. Сретение иконы Владимирской? Тоже не поспеть? Усекновение главы Иоанна Предтечи Крестителя Господнего? Думаю, что не годится. А вот там день будет Семиона Столпника преподобного, что во имя веры множество подвигов совершил…
— Ратных подвигов? — поинтересовался Ермак.
— Нет. То подвиги другого рода были. Плоть он свою истязал. Но думаю, что день благой для начала похода. И вам ведь подвиг во имя веры совершить придется…
— Хорошо, — согласился Ермак, — к этому самому дню будем готовы.
— Тогда с Богом, — перекрестил его отец Зосима и скорым шагом отправился заниматься своими делами.
И хоть ко дню Семиона Столпника не все было готово, но Ермак настоял на отплытии в обговоренный с отцом Зосимой срок. И отслужив молебен, холодно простившись со Строгановыми, они оттолкнули струги от каменистого берега Чусовой.
Стояло погожее предосеннее утро, когда мать-земля, отдав все силы живому, исчерпав себя, готовится к длительному зимнему отдыху. Сохнут некогда могучие зеленые травы, обессиленно опадают листья, и деревья, стыдясь неожиданной наготы, вздрагивают от порывов дерзкого ветра, качают ветвями, пытаясь отогнать наглеца, а тот кружит вокруг, норовит повалить на землю и жутко завывает: "Мое-е-е…" А трудяги-паучки, стараясь помочь деревьям, торопливо ткут тонкое кружево, покрывая заголенные стволы, пеленая ветки. И наброшенные на ветки ажурные паутинки так напоминают о непорочном наряде невесты, что даже самый суровый, угрюмый мужик, ткнувшийся в нее лицом, ласково улыбнется, поглядит на причудливые кружева и лишь потом сбросит ее с себя, погладит белую с прожилками кору березки, войдет в прозрачный умолкнувший лес, да и то поспешит выбраться из него, чтоб не тревожить лишний раз засыпающие дерева.
