черепашьи и птичьи яйца разных цветов и размеров – собирай и готовь.
Сидевшие у костра видели только то, что попадало в круг света. Они не заметили идущий с севера персидский корабль. Без огней, неразличимый в темноте, он скользил по тихим водам, используя для прикрытия берег, который привел их сюда. Если бы дозорный на судне, стоявшем на якоре, был настороже, он мог бы разглядеть белые пятна весел, бесшумно касающиеся воды. Вместо этого Андрокл вырезал что-то для любимой из ближнего городка, и все его внимание занимал кусок дерева, с которым он возился при свете звезд. Ей понравится. Им всем нравилось. Он оставил десятки поделок в портах на всех побережьях Греции и даже в Риме. Напоминания о его прикосновениях, чтобы милые голубки вздыхали и поглаживали статуэтки, проходя утром мимо.
Андрокл в замешательстве поднял глаза, когда что-то ударилось о корпус судна. Он поднялся со своего места на открытой палубе и осторожно подошел к краю. Перил не было, и едва ли не все гребцы рассказывали, как, будучи в подпитии, падали в темноте в воду. Это была одна из причин, почему они обучались плавать и не носили доспехов, находясь на борту. Те, кто носил доспехи, на борт уже не возвращались.
В одной руке у молодого человека был строгальный нож, а в другой – необработанная фигурка черепахи. На острове Эгина, откуда Андрокл был родом, черепаха пользовалась большой популярностью и украшала серебряные монеты по всему Эгейскому морю. Готовая статуэтка будет прекрасна.
Он прошелся по палубе босиком, осторожно, опасаясь края, и шепотом спросил:
– Полий? Тирос? Кто там?
Кто-то из команды мог доплыть от берега. Месяц назад они потеряли двух человек в гонке, которая началась на берегу и с полным мехом крепкого вина. После того случая триерарх запретил проводить такого рода состязания, но сейчас он спал на корме, похрапывая под навесом. У Андрокла было подозрение, что капитан глупец, но не хотелось отвечать за то, что потревожил начальника без особой причины.
Он наклонился и не успел издать и звука, когда две тени выскочили на палубу и бросились на него. Андрокл набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть и разбудить капитана, но его схватили, выкрутили руки и накрыли ладонью рот.
Экипажи триер дремали на берегу, когда кто-то пронзительно свистнул, а потом громко крикнул. Пусть и после выпивки и сытного ужина, они сбросили накидки и схватили щиты и мечи. Корпус ближайшего корабля блестел в лунном свете, как большая рыба, но никаких признаков нападения не было. Крики боли и злости звучали где-то вдалеке, уже едва слышные. Люди в замешательстве повернулись к часовому.
Он яростно указал дальше, тыча пальцем в воздух, и крикнул:
– Смотрите! Другой корабль. Его якорь исчез.
Позади первой триеры вторая дрейфовала с приливом, поворачиваясь носом вперед. В смятении они спрашивали друг друга, что будет утром, когда триерарх проснется и обнаружит себя на мели. Несомненно, всех ждала порка.
В безмолвном шоке они наблюдали, как из бортов по всей длине высунулись весла, как погрузились в воду и напряглись. Корабль, казалось, прыгнул на берег. Крики паники заполнили воздух, и длинный корпус триеры со скрипом выехал на песок и остановился. На высоком носу вспыхнул свет, и все замолчали, словно узрели явление богов.
Какие-то темные фигуры начали сбрасывать с палубы убитых, которые шлепались, разбрасывая брызги, в прибой или глухо, как мертвые птицы, падали на черный песок. В свете раскачивающейся лампы некоторые узнали Андрокла, когда двое чужаков вывели его вперед со связанными руками. Свет лампы вырвал из темноты персидские завитые в колечки бороды – смазанные маслом, влажно блестящие, как дельфины. Улыбаясь, персы перерезали горло молодому моряку. Тело дернулось в путах, но глаза уже потемнели от смерти, а убийцы прижали к ране пальцы и, стряхивая красные брызги, принялись бормотать что-то на языке, которого никто из греков не знал, обращаясь, вероятно, к своему богу с просьбой принять жертву. Пока моряки в ужасе наблюдали за происходящим, из темноты выдвинулись еще несколько кораблей, битком набитых их врагами, вооруженными и готовыми к бойне. Члены третьего экипажа обменялись мрачными взглядами – ничего другого им не оставалось.
Как бы ни были они связаны с остальными, на них лежал высший долг: предупредить флот и Фемистокла. Как один, они помчались прочь по берегу, направляясь в темноту, туда, где оставили свою триеру. Крики гнева и обвинения в предательстве летели в них со стороны остальных, но с этим уже ничего нельзя было поделать.
Ночью дорога до корабля показалась им длиннее, чем вечером, когда было светло. Если бы только они могли добраться до него, если бы только могли отплыть и сообщить, что персы проникли на юг дальше, чем кто-либо представлял.
Позади раздавался лязг оружия, странное пение и ужасные крики боли.
Перед рассветом Ксантипп принес из трюма свой мешочек и, развернув тряпицу, отрезал пластик сырной корки. Пожевав его, он оставил самый неуступчивый кусочек за щекой, как монету. Повар сварил что-то вроде рагу из зерен и овощей. Люди ели без явного удовольствия, как будто исполняли еще одну обязанность. Ксантипп уже понял, что свежая пища и мясо – редкое удовольствие в море, если они вообще появляются.
Фемистокл, конечно, проснулся и занялся делом раньше всех, доказав, что ему требуется меньше сна, чем его собратьям-афинянам. Зевая, Ксантипп задался вопросом, чего стоит ему такая… непреклонность. В ожидании лодки он смазал и наточил оружие, в том числе наконечник длинного копья из железного листа. Лев на его щите, конечно, был подкрашен после Марафона. Агариста наняла какого-то великого художника, чтобы убрать царапины и прочие следы войны. Теперь щит отливал золотом в лучах утреннего солнца, и Ксантипп улыбнулся, подумав о жене. Она была достаточно молода, чтобы родить еще одного ребенка. Что еще важнее, он не слишком стар. И доказал это.
Лодка прибыла, и Ксантипп собрался спуститься по веревочной лестнице. В последний момент Фемистокл внезапно оказался рядом и взял его за правую руку. Они обменялись кивками.
– Узнай все, что сможешь, – сказал Фемистокл, – а вечером встретимся в городе с другими капитанами. Тебе нужно будет познакомиться с ними поближе.
Ксантипп коротко кивнул, полностью сосредоточившись на том, чтобы, перебираясь в лодку, не упасть по милости набежавшей волны.
Солнечный диск Аполлона еще лежал на море, как золотой плод, когда Ксантиппа перевезли на другую триеру. Она была намного старше той, которую он покинул, и дерево за десятилетия местами посерело,
