Она заметила, что княгиня всегда внимательно ее слушала. Егор, со своей стороны, любил расспрашивать о княгине, точно тоже что‑то чуя.
Левон встал и, когда Егор хотел упасть перед ним на колени, обнял его, поцеловал и тихо сказал:
– Егор, ты теперь вольный человек, и вся семья твоя вольная, и твоя будущая жена и ее семья.
– Ваше сиятельство, не надо, – плача и крестясь, сказал Егор, делая попытку снова опуститься на колени.
Левон не допустил его до этого.
Он сердечно поблагодарил остальных.
– А теперь, – приказал Никита Арсеньевич, – шампанского, да побольше!
Гриша все еще не совсем оправился. Он приехал вместе с Бахтеевыми и теперь жил у них, рассчитывая с завтрашнего дня начать поиски своего полка.
Бахтеев коротко рассказал о себе и подробно о Герте и Даниле Ивановиче, историю которых он узнал во всех подробностях.
– Так вот, бедняга, почему он был таким. Я так и подозревал, что тут не одна рана, – заметил старый князь. – Непременно, Левон, познакомь нас с его невестой. Трудно поверить, что она немка. А может быть?.. – и он лукаво подмигнул.
Ирина казалась очень утомленной и, извинившись, ушла.
– Княгиня очень переменилась, – сказал Левон.
– Да, – ответил Никита Арсеньевич, – она очень утомилась со своим лазаретом. Кроме того, эти ужасы, видимо, произвели на нее такое потрясающее впечатление, что она отказалась от всяких развлечений, отказалась от светских знакомств и даже от двора. Война кажется ей бессмысленной и ужасной. Акции отца Дегранжа, проповедывающего, в угоду некоторым, какую‑то священную войну, упали очень низко. Этот аббат, улавливающий в сети католицизма наших дам, и не без успеха, целит очень высоко ad maiorem Dei gloriam!.. Я очень рад, что, по – видимому, Ирина ускользнула из его сетей. Это и еще нечто, в связи с этим, меня очень тревожило… – Старый князь нахмурился. – Потом, если ты считаешь свою тетку (по крайней мере, мог считать) безучастной к себе, – то могу сказать, что весть о твоей смерти вызвала у нее настоящее отчаяние.
Левон слушал, опустив голову…«Отчаяние могло произойти и от раскаяния, – думал он. – Все же она не могла забыть Петербурга…«И ему неотступно грезился сад… ночь и фигура мужчины…
Левон, заметя, что Никита Арсеньевич устал, попрощался…
– Я поеду с вами, – сказал Гриша, – пока вы одеваетесь, я буду готов.
И он побежал к себе одеться и распорядиться насчет лошадей.
Когда Левон проходил по полутемной гостиной, он увидел у окна Ирину. Были еще сумерки, и ее лицо казалось еще бледнее.
Она сделала шаг к нему.
– Князь, – начала она, – я хотела спросить вас, что значит ваше поведение?..
Она хотела говорить решительно, но голос ее дрожал.
Случилось то, чего и ждал Левон. Все прежние мучения с новой силой воскресли в его душе, и чем желаннее она казалась ему сейчас, тем больше ожесточалось его сердце. Мгновенно он вспомнил Петербург, недолгие дни кажущегося счастья, свои мечты накануне боя, незаслуженно холодную встречу в Карлсбаде, пренебрежение к себе в Праге и ночь… ужасную ночь… когда загорелись сигнальные огни на вершинах Богемских гор, словно указывая ему путь к смерти… И ни жалости, ни сострадания не осталось в его душе…
– Какое вам дело до меня, – тихим, злым шепотом сказал он, – мне, может быть, было лучше умереть…
Она стояла так тихо, что он слышал даже ее дыхание.
– Это не я, – продолжал он прерывающимся голосом, – крался ночью в Праге из вашего сада.
Она тихо вскрикнула, но осталась стоять на месте. Он едва слышно рассмеялся злорадным смехом.
– Не беспокойтесь, – продолжал он, – ваша тайна в верных руках… Но, клянусь вам, я жалею, что жив! И ради своего сердца и ради чести Бахтеевых я бы предпочел видеть вас мертвой, чем…
Он резко повернулся и выбежал из гостиной…
Левон не поехал к дяде ни на другой, ни на третий день. Зато там побывали и Зарницын, и Новиков. Левон их ни о чем не расспрашивал, и они ничего не говорили. Только Новиков с тревогой посматривал на него. Гриша вернулся в полк, но остался жить у Бахтеевых. Старый князь ни за что не хотел расстаться с ним. Не хотела и Ирина. К нему все привыкли и все полюбили его. Все его звали Гришей, а прислуга» нашим офицером».
Новиков и Бахтеев почти все время сидели дома, не считая прогулок по городу да заездов в свой полк. Зато Гриша и Зарницын пропадали с утра до ночи. Зарницын и Гриша оба чувствовали себя счастливцами. Вышли награды, и оба они получили георгиевские кресты. Это были награды за Дрезден и Кульм. За Лейпциг еще не все были известны награды, за исключением высших. Всеобщее возмущение вызвало награждение Блюхера и князя Шварценберга орденом Георгия первого класса. Всем было памятно, как неохотно этот высший орден был пожалован покойному Кутузову. Барклай‑де – Толли получил графский титул, а спасший сражение при Лейпциге Раевский был лишь произведен в полные генералы. Но, не задумываясь о других, Гриша и Семен Гаврилович ликовали. Утром они обыкновенно ездили с визитами, а вечера и ночи проводили в театрах, на балах или маскарадах.
Каждый вечер Франкфурт был иллюминирован. На торжественных спектаклях весь партер бывал занят королями, эрцгерцогами, герцогами, принцами и проч. Гриша никогда не видел ничего подобного и подробно описывал свои впечатления в длинных письмах домой.
Слухи сменялись слухами. Кто говорил о близком походе, кто о заключении мира. Из русских даже самые воинственные находили, что» народы уже освобождены», о чем говорилось в многочисленных воззваниях, а идти дальше уже значило освобождать Францию от ее императора, в чем, по – видимому, она не нуждалась.
Левон получил короткую записку от княгини.
«Мне надо говорить с вами. Я жду вас сегодня в девять часов вечера».
Целый день, получив эту записку, Левон бродил по городу. То он решал идти, то сегодня же уехать куда‑нибудь, написав короткий и насмешливый отказ. Вид города раздражал его. Повсюду он встречал немецких офицеров. Если еще в Дрездене они поражали своей развязностью, то теперь, после Лейпцига, они совершенно разнуздались. Левон зашел в ресторан, но ушел, не кончив обеда. До такой степени ему были противны эти беспрерывные крики» hoch!«и хвастливые рассказы о победах.
Время приближалось к девяти часам, и всякие колебания оставили его. Он решительно направился к дому Бахтеевых.
На его вопрос швейцар сообщил ему, что князь и Евстафий Павлович куда‑то уехали» в параде» и дома одна княгиня.
Он нашел ее в маленькой гостиной, освещенной голубым фонарем. Этот свет делал ее лицо бледным до прозрачности. Она холодно встретила Левона и, не протягивая руки, начала:
– Благодарю вас, что вы пришли, князь.
Левон поклонился. Ее тон напомнил ему первое время их знакомства.
– Я пригласила вас не ради себя, а ради мужа, которого я безгранично уважаю, – продолжала она.
Левон весь похолодел. Он понял ее по – своему. Тяжело опустившись на мягкий пуф, он ответил упавшим голосом:
– Жестоко говорить это. Я уже сказал, что ваша тайна в верных руках, и пока я жив…
– Но вы не поняли меня, – усмехаясь, прервала его Ирина, – вы удивили меня в первую встречу своим поведением. Я, кажется, имела право спросить у вас объяснения, в котором вы не посмели бы отказать любому мужчине!.
Ее голос зазвенел. Левон вспыхнул, но промолчал.
– Но, – продолжала она, – я ведь только женщина. У меня защитники только ваш дядя и мой отец. И потому вы ответили мне грубым оскорблением…
Левон вскочил.
– Княгиня!..
– Я прошу вас выслушать, – надменно сказала Ири на, тоже вставая. – Я бы сочла для себя унижением объясняться и говорить с вами, но вы затронули честь моего мужа, и я не хочу, чтобы он сам защищал ее. Если бы он не был вашим дядей и стариком – вместо меня говорил бы он. Честь Бахтеевых стояла высоко, и если кто унизил ее, то это последний из Бахтеевых!
– Какое право имеете вы так говорить со мной? – пересохшими губами спросил Левон.
– Право моей чести, как женщины, – ответила Ирина. – Это право священнее прав родовой чести, о которой говорили вы. Хотя из рода Буйносовых были и царицы! – Говоря это, Ирина сама была похожа на царицу со своими горящими глазами и поднятой головой. – Честь вашего дяди надежнее в руках его жены, чем в руках его племянника, – дрожащим от обиды и гнева голосом сказала она. – Я не буду давать вам никаких объяснений! Вот прочтите это письмо и уходите.
Она взяла со столика рядом с ней письмо и протянула его Левону. Это было письмо великой княгини Екатерины Павловны.
– Берите же, – резко повторила она, видя, что Левон стоит неподвижно, упорно глядя на нее каким‑то странным взглядом.
– Мне не надо этого письма, – словно с трудом произнес он, – мне довольно того, что я слышал.
