Карача-бек разыскал родственников Соуз-Хана, сообщил им о его болезни и вечером к караван-сараю подъехала арба, запряженная маленьким осликом, с нее, кряхтя, слез угрюмый возница и сообщил, что его прислали забрать больного. Вдвоем они погрузили Соуз-Хана в арбу и он, непрестанно охая и вздыхая, с трудом махнул ханскому визирю рукой. Больше Карача-бек его не видел, да, впрочем, не особо и страдал от этого.
Почти неделю он потратил на розыски Мухамед-Кула с помощью слуг и всезнающих нищих. Они указали ему небольшой домик возле старого кладбища и ранним утром Карача-бек отправился к ханскому племяннику. В дом его не пустили. Вскоре Мухамед-Кул сам вышел к нему во двор и, даже не предложив присесть, сообщил, что здоровье его, слава Аллаху, восстановилось и он готов хоть завтра выехать обратно. Караче-беку бросились в глаза несколько детских игрушек, лежащих на лавке возле дома, но он не стал интересоваться, кому они могут принадлежать. Его просили узнать, как обстоит со здоровьем у ханского племянника и он это сделал. Так что же еще? Ему и своих забот хватает. Мало ли чьи игрушки могут тут лежать…
Теперь оставалось последнее — разузнать, где скрывается князь Сейдяк, и можно было отправляться обратно. Судьбе было угодно распорядиться, чтоб он узнал об этом без особых усилий. Вечером его отыскал в караван-сарае оборванный нищий и спросил, не он ли интересовался мальчиком, который является законным наследником Сибирского ханства. Карача-бек с подозрением оглядел нищего, но потом решил, что тот верно прознал о его расспросах на базарах и, решив подзаработать, сам пришел к нему, боясь как бы не опередили другие. Он полез в кошелек и достал оттуда монету, подбросил на руке, но нищий отрицательно покачал головой и показал десять растопыренных грязных пальцев. Карача-бек подумал, что каждый день задержки в Бухаре крадет у него из кошеля гораздо больше денег на всяческие расходы, и с вздохом вынул монеты, сложив их стопкой. Нищий молча смахнул увесистый столбик в свою заскорузлую ладонь, а затем шепотом поведал, будто бы мальчика взял к себе во дворец сам хан Абдулла и содержит достойно, ни в чем ему не отказывая.
— Откуда тебе это известно? — не поверил своим ушам Карача-бек.
— Кто не верит, может проверить, — ответил нищий и, легко выскользнув во двор караван-сарая, скрылся в темноте.
Карача-бек выскочил за ним следом. Но пока ждал, когда глаза привыкнут к темноте, услышал стук копыт за оградой и понял, что ему не догнать странного посетителя. "Неужели у местных нищих есть свои собственные лошади?" — подумал он и побрел обратно в свою комнату. В любом случае он знает, что доложить Кучуму. А остальное его не касается.
На подъезде к Кашлыку кони шли уже по неглубокому снегу и сам Карача-бек кутался в тяжелый бараний тулуп. Кучум принял его на другой день и обо всем спокойно выслушал. Рядом с ним сидел на мягких подушках Мухамед-Кул, который не понятно каким образом оказался здесь раньше ханского визиря. Дав Караче-беку передохнуть несколько дней, побыть с женой и детьми, Кучум сообщил ему о своем решении отправить дань русскому царю в Московию и сопровождать ее поручил Караче-беку. Тот покорно выслушал ханский приказ и вышел из шатра, не проронив ни слова.
* * *
… В разгар самых трескучих морозов обоз с сибирскими мехами проехал заставу на Москве реке и остановился на постоялом дворе подле Немецкой слободы.
Когда Ивану Васильевичу доложили о прибытии дани от сибирского хана, он велел позвать дьяка сына боярского Третьяка Чебукова и присутствовать при приеме сибирских послов, а потом составить ответную грамоту их хану. Велел сыскать и содержащихся в Москве уже несколько лет прежних послов Баяны и Сабанака. Их привели в царские покои, выдали новую одежду и велели ждать.
Прибывший вместе с Карачой-беком один их молодых сибирских князей Таймас при появлении царя упал на колени, пораженный его одеянием. Иван Васильевич, облаченный в тканый золотом наряд, в руке держал тяжелый посох, оправленный драгоценными каменьями. Когда царь ступил на красный ковер, освещенный падающим из окон ярким солнечным лучом, то сама одежда и самоцветы на посохе заиграли, заискрились, рассылаясь тысячами разноцветных брызг. Твердо ступая, он приблизился к послам и Карача-бек, не выдержав, тоже опустился на колени, держа на вытянутых руках ханскую грамоту.
Иван Васильевич коснулся ее лишь кончиками пальцев и кивнул толмачу, чтоб прочел вслух. Когда чтение закончилось, спросил:
— Как здоровье подданного нашего сибирского князя Кучума?
— Здоровье его хорошее, да продлит Аллах дни его…,- ответил Карача-бек.
Ему неловко было, что он, как юнец какой-то, рухнул на колени перед русским царем и теперь, неприязненно поглядывал на Таймаса, который с раскрытым ртом смотрел на царский трон. Увидел он Сабанака и Баянды, стоявших поодаль.
— Что хан еще велел передать? — последовали слова толмача, быстро переводившего царскую речь.
— Наш хан прислал дань в тысячу соболей…
— Коль хан Кучум признал себя нашим младшим братом, то должен присягнуть нам. А посему посылаю с тобой человека моего именем Третьяк Чубуков. Пусть он учинит перепись всех подданных наших и к шерти их всех до одного приведет. Таково наше слово царское, — закончил недолгую свою речь Иван Васильевич.
Карача-бек с Таймасом вышли, пятясь, из царских покоев, а следом за ними Сабанак и Баянды. Обменявшись взглядами, молча вышли из кремля, сели в сани, ожидающие их, и поехали на постоялый двор.
— Не ожидал вас здесь встретить, — первым заговорил Карача-бек.
— Признаться, и мы не ожидали, — ответил Сабанак, — думали, так и помрем здесь на чужбине.
— Но теперь все позади. Хан Кучум ждет тебя. Скоро выезжаем.
— Когда это еще будет, — вздохнул Сабанак. — Это на словах быстро выходит, а на деле…
— Ничего, немного осталось. Главное было московского царя в нашей вечной дружбе заверить. Кажись, он поверил этому.
В Москве прожили неделю, бродя без цели по длинным кривым улочкам, вслушиваясь в разговоры. Москвичи и приезжие только и говорили, как об изгнании турок и крымцев с русской земли, а еще обсуждали новую царскую жену, Марию Собакину, на которой государь женился после смерти черкешенки. "Слава Богу, эта хоть нашей веры и крови. Может, и наставит государя на путь праведный…" — Толковали меж собой москвичи. Однажды, разгуливая просто так, они попали к месту казни. На огромном помосте стоял полураздетый бородатый красивый мужик и держал в руках большой медный крест. Палач потянул его к чурбану, пригнул голову и одним взмахом топора отделил ее от туловища.
— За что его? — поинтересовались.
— Сбежать хотел к польскому королю, ан нет, споймали. Неча бегать от царя, который Божий помазанник. Спаси, душу его многогрешную, — разъяснила им старуха, стоявшая рядом и с интересом следившая за казнью.
Наконец им сообщили, что Третьяк Чубуков готов к отъезду и ранним утром под звон московских звонниц они проехали через первую заставу. На два дня остановились дать роздых коням. Добрались до строгановских вотчин, где узнали о смерти Аникия Федоровича, ушедшего незадолго до того в монастырь, построенный им. Земли его и вотчины предварительно были розданы сыновьям. Карача-бек внимательно оглядывая крепкие рубленые дома, стоявшие рядами в городке, и подумал, что если русские будут с таким размахом строиться и дальше, то через несколько лет пожалуют и на иртышские берега.
Кучум встретил царского дьяка на въезде в Кашлык и приказал поместить в отдельный, богато убранный шатер. Но Третьяк Чебуков лишь два дня пробыл в городке и, не взяв с собой даже охраны, отбыл в отдаленные улусы, спеша до распутицы закончить перепись всего сибирского населения, порученную ему царем. Кучум с хрустом сжал пальцы, глядя, как удаляется возок русского посланника, подумал со злостью, что не такой дружбы ждал от московского царя.
К нему подошел Мухамед-Кул, а следом и Сабанак, которого невозможно было узнать после пребывания в московских подвалах.
— Что будем делать? — поинтересовался ханский племянник осторожно.
— Пока ждать будем… Пусть наших людей сочтет. Пригодится…
* * *
Едигир несказанно удивился, найдя в доме князей Барятинских Алену и Евдокию. Он решил, будто Федор каким-то образом разыскал их и привел к себе. Но и тот был потрясен, узнав, что у них живет невеста его друга.
— Вот видишь, с выкупом не успели, не нашел отец денег, — оправдывался он, — так хоть близких тебе людей приютили.
— Да я не в обиде… Кто я такой, чтоб за меня еще и выкуп платить, сам выкрутился, — ответил Едигир, — сочтемся еще. Жизнь длинная… Всякое случается.
Так они прожили до весны в просторном имении Барятинских. Алена, увидев как Дуся ее преобразилась: щеки зарумянились, глаза заблестели, и думать забыла про отъезд в Великий Устюг, боясь в очередной раз расстроить счастье дочери. Несколько раз она заводила с ней разговор, что хорошо бы с батюшкой поговорить, да обвенчаться в храме с Василием. Но Дуся лишь махала руками, стесняясь даже говорить об этом. А весной Федор и Едигир ушли с ратниками на охрану московских границ. Опять ждали набега Девлет-Гирея, обозленного неудачами прошлых лет.
