У Ляпунова одна мысль: не оттолкнуть атамана. Не столько он сам по себе хорош, даже и неудобен, да за ним казаки. Свычны они с оружием, а ополченцы — это еще не ратники. Ответил осторожно:
— Не привыкли русские люди к царице. Царским вдовам у нас одна дорога — в монастырь. Была у нас одна правительница Елена Глинская, так и ту со света сжили.
— Не о царице речь, а о царе Иване, о сыне царицы Марины!
Этакого захода Ляпунов не ожидал. До него не дошло известие, что у Марины родился сын.
— Сын? — переспросил он. — Чей?
— Царицы Московской?
— Так не царя Дмитрия! Бастард не может претендовать на царство.
— А кто знает, что он бастард? По срокам — это еще не всякий счесть сумеет! А кто захочет считать, тому поможет казацкая сабля. Ты скажи мне, Прокопий, как ты о казаках мыслишь? С доверенностью или, как московские бояре и дворяне?
— Я не московский боярин. С казаками сызмальства в дружбе. С казачьими станицами заодно в поле сторожу держал от татар.
— О том мне казаки говорили. За своего они тебя считают. Стало быть, казаками не брезгуешь, а без казаков не прогнать ни поляков, ни литву.
— То правда! — подтвердил Ляпунов.
— И казакам без земских людей не управиться. Стоим мы равно за православную веру против латинской ереси и польского разорения, а ить каждый должен и себе выгоду иметь!
— Всем выгода Русскую землю очистить от разорителей.
— Очистить землю от ляхов — это одно, а, очистив землю люди меж собой передерутся, всяк будет хотеть своего царя поставить. Бояре друг другу глотку перервут, а казаки то ж будут стоять за своего царя. А царь сей и есть царевич Иван, сын царицы Московской.
Едва Заруцкий упомянул о сыне Марины Мнишек, Ляпунов догадался кого он прочит на царство. Отказом, как бы не испортить все дело. Пустился в рассуждения, чтобы побольше узнать о замыслах Заруцкого.
— Марина Мнишек рода княжеского. Не из простеньких шляхтенок. Венчана царицей, от этого не уйдешь Отец? Кто отец ее сына?
Замолк, выжидательно взглянув на Заруцкого.
Безулыбчив взгляд атамана. Глядят его голубые глаза в упор.
— Спрашиваешь?
— Как же не спросить? Мне ли не спросить, если мы на одно дело идем?
— Иоанн Дмитриевич пятый. Так для всех, а для тебя...
Заруцкий придвинулся к Ляпунову, продолжал вполголоса:
— Ни мне без тебя, ни тебе без меня — не быть! Скажу! До поры, чтоб никто не знал!
— Соблюду! — согласился Ляпунов.
— Я — отец! Это как тебе?
— Слава Богу, что не жидовин!
— Я и ты регенты, а Марина правительница при царевиче. Ну а князь Трубецкой с нами, это обглоданная кость для бояр.
Ляпунов горько про себя усмехнулся. И атаман помешался на царской власти. Кого только не охватило помешательство властью. Этим помешательством смута и держится.
— Право стать регентами, атаман, завоевать надобно. Не изгоним поляков, царевичу Ивану царства не видать, а нас с тобой на кол посадят!
Ляпунов поманил атамана Иваном-царевичем, как в сказке. Сказать об этом земским людям, разбегутся. А по совести, чем сын венчаной царицы Московской хуже Владислава. А подумать, так и куда лучше. Владислав, как волк, вечно в лес глядеть будет.
7
Январь морозный уступил дорогу февралю — вьюжному со снежными наметами под застрехи. Ветры гнали на землю весну, а по занесенным и перепоясанным сугробами дорогам, люди верхом, на розвальнях и пешком стекались в го-рода, из городов выходили уже ополченцами.
8-го февраля собралось ополчение во Владимире. Пришли из Нижнего, из Мурома, из приокских городов и городков. Отозвались на призыв города Суздальского Ополья, шли из Вологды, с Кубенского озера, из Белозерья, из волжских городов.
Это движение не могло быть не замеченным поляками из Москвы. Гонсевскому с трудом удавалось подавить чувство злорадства, когда он увидел , что московских бояр охватил страх. Мстиславский и московские бояре пришли к Гонсевскому просить разогнать мятежников. Изменники бояре не вызывали у него ни уважения, ни сочувствия. Он презирал их, но пока вынужден был с ни-ми общаться. Пока... Пока король не вошел в Москву.
В силу мятежников Гонсевский не верил, потому посоветовал Мстиславскому послать на мятежников боярские войска, и пояснил, что поляков выводить из Москвы опасно, поднимется московский люд. Послали воеводу князя Ивана Семеновича Куракина во главе стрелецких полков.
11-го февраля под Владимиром встретились боярские войска с ополчением Ляпунова. Московские полки оказались «как без рук». Едва сойдясь с ополченцами, побежали. Побежал в Москву и князь Куракин. Стрельцы поспешили в Москву к женам, а служилые люди и дворяне, сдались ополченцам и поклялись, что пойдут на ляхов.
17-го февраля ополчение замосковных городов двинулось из Владимира к Москве.
24-го февраля вышло на Москву ополчение из Ярославля и Костромы.
В первых числах марта рязанское ополчение во главе с Прокопием Ляпуновым и казаки во главе с Заруцким соединились в Коломне.
Тронулся из Калуги с гультящими и казаками Дмитрий Трубецкой.
Поляки в Москве и московские люди ждали прихода ополчения одни со страхом, другие с надеждой. Поляки отбирали у московских людей оружие, да-же ножи и топоры. Но разве не сумеет русский человек схоронить оружие, что-бы лях его не нашел.
Лазутчики Гонсевского, набранные из изменников, доносили ему о чем толкуют между собой московские люди. Говорили: «пора гнать ляхов, пока не пришел к ним на подмогу король», «король старый кобель, не пустит к нам своего щенка», «не хотим королевича, своего царя крикнем», «ежели ляхи добром не выйдут из города — перебьем ляхов».
Шептались по углам, а когда пришло известие, что ополчение Ляпунова и казаков уже катят из Коломны «гуляй-города», в открытую дерзили полякам:
— Глядите, гости незванные, кабы вам не подавиться русской костью!
Гонсевский «глядел», только видел он то, что ему желалось видеть. Утешал себя тем, что польское рыцарство легко разгонит «толпу».
Доходило уже до кольев. Задрались на торгу московские люди с поляками. Гонсевский остудил дерущихся. Вслед ему кричали:
— Эй, вы, ляшские хари! Недолго вам здесь сидеть!
Гонсевский послал гонцов к королю, чтобы уговорили его оставить Смоленск и идти в Москву. Король не отвечал. Гонсевский собрал полковников и ромистров и спросил их оставаться ли в Москве или уходить под Смоленск? Ему ответили:
— На то мы и рыцарство, чтобы холопов не бояться. Напрашиваются, чтобы мы их порубили — так порубим. Из Москвы уйти, то честь потерять и все ратные труды.
Переметчики Федька Андронов и Михаил Салтыков говорили Гонсевскому, что всему заноза патриарх, что пока его не урезонить, так поднимет весь город на мятеж. Унять патриарха послали Михаила Салтыкова. Пустословил Салтыков, грозил, требовал, чтобы патриарх своим словом распустил ополчение. В ответ услышал:
— Зачем ты пришел, Михайло? Нет у поляков силы, чтобы удержать за собой Москву. Коли не хотите погибели, надо королевским людям и вам, изменникам, выйти из Москвы вон. Когда уйдете с королем в Польшу, тогда отпишу во все города, чтобы прислали бы выборщиков и изберем царя, коего Бог пошлет. Ны-не же я, смиреный благословляю тех, кто идет освободить Москву от находников, чтобы непременно свершили бы начатое и не уставали бы, пока не увидят свершения желаемого. Истинная вера ныне попирается от еретиков и от вас, изменников, и приходит Москве конечное разорение и запустение святых Божиих церквей.
Салтыков вскричал:
— Жалею, что тогда ножом тебя не зарезал! Ты не пастырь, а потаковшик! Наживешь ты себе беды! Одежды твои святительские сорвем и в подземелье спустим, тогда по иному заговоришь.
— Того и жду, к тому и приуготовляюсь!
Салтыков вышел, хлопнув дверью. Имел он наставление от Гонсевского с насилием над патриархом обождать, дабы московский люд не понялся бы на мятеж. К патриарху приставили крепкую стражу.
Ополчение приближалось к Москве. Подступало и Вербное Воскресение. Гонсевского предупредили, что в этот день в Москву приходят люди из других городов и окрестных сел для участия в крестном ходе в память Сретенья Христова в Иерусалиме, когда он въехал в город на ослике.
В праздновании Вербного Воскресения обычно принимали участие царь и патриарх. Перед обедней в Кремле собирался московский люд. Из Успенского собора выносили вербное дерево, обвешанное яблоками, изюмом, смоквами и финиками. Дерево устанавливалось на сани, под ним становились пятеро отроков в белой одежде и пели молитвы. За санями шли юные послушники с заженными свечами и огромным фонарем, несли две высокие хоругви, шесть кадильниц и шесть икон. За иконами шли иереи в золотых ризах, блистающих серебром и жемчугом. Патриарх ехал на ослике, окинутом белой тканью. Левой рукой он придерживал на коленях Евангелие, правая отставалась сободной для благословений. Осла вел за узду первейший боярин, государь шел пешком. Одной рукой он придерживал уздечку, в другой руке нес ветку вербы.
