— Браци! — воодушевлял своих Вейсман. — Держи фасы! Вперед! Коли, браци!
Неожиданно голос его оборвался. Находившиеся в одной шеренге с генералом солдаты видели, как один из янычар, пробившись к нему, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в него почти в упор. Вейсман упал замертво. Двое солдат подхватили его обмякшее тело и отступили с ним вовнутрь каре.
— Генерал убит! — пронеслось по шеренгам.
Турки ликовали. Победа представлялась им совсем близкой.
— Браци! — вдруг раздался голос генерал-майора Голицына, обращавшегося к солдатам так же, как до последнего вздоха обращался к ним им любимый командир. — Не дадимся басурманам! Отомстим за генерала!
Двое солдат все еще держали тело Вейсмана на весу, как бы для того только, чтобы показать, как подло поступили турки, убив их славного командира, чтобы дать понять — за его смерть турки должны поплатиться.
Раздался рев голосов. Голицын, заняв место в первой шеренге, то место, которое до этого принадлежало Вейсману, размахивая шпагой, кричал что-то, но его уже не слушали. Ни к чему теперь призывы, ни к чему команды. Солдаты и без того знали, что делать. Они жаждали отмщения.
О неприятель! Бойся ярости русского солдата! В ярости он страшен, в ярости он беспощаден.
Русские штыки поражали словно молнии. Мертвые падали на мертвых. А турки все шли и шли. Наконец неприятельская толпа дрогнула. Самые отчаянные, самые смелые пали, те, что держались за их спинами, оказались слабее. Увидев участь своих товарищей, они стали пятиться, а потом и вовсе побежали. Остававшаяся в ретраншементе пехота усилила огонь, но это уже не могло спасти положения: русские в один миг перекололи всех, кто пытался оказать сопротивление.
Тем временем авангард полковника Кличко повел наступление на сам лагерь. Турки, увидев, что все укрепления и пушки оказались в руках русских, поняли, что надеяться больше не на что, и стали поспешно отступать… Для их преследования Голицын направил четыре кавалерийских полка, стоявших в арьергарде, прочим же полкам, уже сделавшим свое дело, дал отдых в захваченном лагере.
Усевшись на гребне высотки и оглядывая поле, усеянное трупами, солдаты дивились делу рук своих.
— Такого, кажись, еще не бывало. Сколько же мы их перекололи?
— Тысячи три будет.
Трупы не считали. В реляции Голицына фельдмаршалу было сказано, что около ретраншемента убито до 3 тысяч турок. На самом же деле потери противника превосходили эти цифры. Впоследствии сами турки определили свои потери в этом сражении пятью тысячами человек. Потери русских состояли из 152 раненых и 15 убитых. Вроде бы мало. Но в числе убитых был знаменитый Вейсман!
После того как Вейсмановский корпус присоединился к главным силам армии, Румянцев созвал военный совет. Он хотел, чтобы генералы сами сказали свое слово и разделили с ним ответственность перед императрицей: оставаться ли здесь, за Дунаем, или возвратиться на свою сторону?
Положение вроде бы благоприятствовало русской армии. И тем не менее Румянцев находил его бесперспективным. Наступление в глубь турецкой территории таило в себе большую опасность. Ведь в распоряжений визиря имелась еще масса войск! Между тем наша кавалерия была изнурена настолько, что лошади, в течение многих дней кряду не выходившие из-под седла, едва держались на ногах. Подножного корма почти не было. Чтобы не дать подохнуть лошадям, приходилось с берега Дуная возить камыш. Словом, кавалерия для продолжения активных боевых действий была непригодна, она нуждалась в длительном отдыхе. А без кавалерии гоняться за турецкими войсками было бы, по крайней мере, неразумно.
Военный совет, взвесив все обстоятельства, большинством голосов высказался за то, чтобы отказаться от дальнейших наступательных действий за Дунаем и вернуться на свой берег. На другой день был пробит генеральный марш, и армия двинулась к переправе.
Глава VII
Время сомнений, время надежд
1
Зал гудел словно улей. Народу было полно. Обычно заседания придворного военного совета проводились при закрытых дверях, а тут с высочайшего дозволения пришли кому надо и кому не надо — почти вся петербургская знать собралась. Уж очень был велик интерес к предмету обсуждения. До последнего времени с берегов Дуная приходили только победные реляции, и вдруг ошеломляющая новость: вопреки повелению государыни-императрицы Румянцев отказался наступать на турок и с правого берега Дуная вернулся на прежние позиции, чем дал визирю великие козыри, подорвал надежду на заключение скорого мира.
Сообщение об отступлении армии поступило недавно, но уже успело обрасти самыми невероятными слухами. Говорили, будто Румянцев сделал нарочно, чтобы досадить матушке-императрице, к которой никогда не питал должного уважения. Некоторые уверяли, что Румянцев загубил всю армию, более не в силах сражаться с визирем, оттого и отступил поспешно. Были и другие предположения. Человек ни в чем так не волен, как в своей фантазии.
— Позор! Позор! — раздавались негодующие голоса.
— Государыня этого не простит.
— Лишить его высочайших милостей!
— Графу Панину отдать армию!
Переговариваясь, собравшиеся нетерпеливо посматривали на дверь. Ждали появления императрицы, под руководством которой должно было начаться совещание.
Государыня вступила в помещение в сопровождении флигель-адъютанта Васильчикова, своего нового фаворита. Васильчиков несгибающимися ногами, словно находился на параде, подвел императрицу к креслу, затем отступил на три шага в сторону. Его поведение вызвало у многих восхищение: молодец, умеет себя держать!
Совещание началось выступлением графа Никиты Панина. Говорил он вяло, словно по принуждению:
— Я человек не военный, и посему мне трудно дать оценку тем оправданиям, которые приводит в своей реляции граф Румянцев. Но я должен сказать, что сей шаг усложняет наше внешнеполитическое положение. Противники могут воспользоваться сим в собственных интересах, чтобы заставить нас отказаться от требований к Порте, на которых доселе настаивали.
Выступление князя Голицына было более категоричным. Он сказал, что в неудаче, постигшей армию за Дунаем, следует винить одного Румянцева, который с самого начала сопротивлялся назначенному походу и, верный своему упрямству, не выполнил предписаний высшего военного совета.
— Что можете предложить нам, князь? — уставилась на него императрица тем взглядом, в котором не было ни одобрения, ни осуждения.
— Надобно сломить упрямство графа, заставить его вернуться на правый берег Дуная, овладеть, по крайней мере, Шумлей и Варной или же, послав к этим крепостям корпуса, осадить главными силами крепость Силистрию.
— На месте графа я повел бы армию прямо на Константинополь, — громко произнес Васильчиков, которому, видимо, показалось, что настал удобный момент и ему щегольнуть своим военным дарованием. Слова его прозвучали неуместно, но сановники учтиво смолчали, а некоторые даже закивали головой, спеша выразить полное с ним согласие. О жизнь! Хоть и дурак этот Васильчиков, а перечить ему не станешь. Как-никак «сердешный» друг государыни!
Реплика фаворита вызвала небольшую паузу. Потом выступил вице-президент военной коллегии граф Чернышев. Соглашаясь с выступлением князя Голицына, он высказал мнение, что одержанные Румянцевым победы вскружили ему голову, он занесся умом, и им стало трудно повелевать.
— Граф поддался фанаберии, он не желает слушать ничьих советов, — выкрикнул вице-канцлер князь Алексей Голицын.
— Он желает воевать только по своим планам! — присоединились к его голосу другие.
— Он дошел до того, что стал требовать докладов о сношениях с другими государствами!
Екатерина слушала все это с выражением судьи, которому надлежало справедливо определить степень вины человека, ради которого было затеяно обсуждение. Впрочем, так казалось только со стороны. Выбор ею был сделан давно, и в душе она была на стороне выступавших. Она одобряла их резкости, считая, что они непременно дойдут до самого Румянцева, и то, что это должна больно уколоть его самолюбие. То было ее маленькой местью — местью за слишком «вольное» отношение к ее повелениям. Чтобы заставить его перейти с армией Дунай, ей, императрице, пришлось направить ему два рескрипта — одного оказалось мало. Он не хотел переносить действия за Дунай, а когда его все-таки заставили, вернулся обратно, не сделав того, чего от него ожидали. Прав князь Голицын: Румянцев чрезмерно упрям, упрямство его надо разрушить, и она, императрица, это сделает. Сегодняшнее обсуждение его поступка будет для него уроком. Что до голосов о замене его другим главнокомандующим, то на это она, разумеется, не пойдет. Румянцев ей нужен. Она не видит пока полководца, ему достойного.
