– В монгольском войске не может быть ссоры, драки, воровства или убийства между воинами великого завоевателя вселенной. Если монгольские воины станут драться между собой, то как же они смогут побеждать? Надо твердо помнить законы мудрой «Ясы» Чингисхана. Виновные увидят равное наказание – смерть! Возьмите их и накажите тут же!
Нукеры со смехом поставили одного из дравшихся на голову. Ноги в старых, заплатанных желтых сапогах с длинными острыми каблуками мелькнули в воздухе. Пыхтя и отбиваясь, схваченный кричал, что он не виноват, а виноват Бури, кипчак, сын свиньи и шакала.
Два дюжих монгола прижали пятки наказанного к затылку. Раздался сухой треск. Пронзительный крик оборвался. То же повторилось с другим драчуном, который кричал, что он Бури-бай, сын петушиного сторожа Назара-Кяризека. Еще короткий пронзительный крик, треск, и казненные с раскрытыми, удивленными глазами остались лежать на снегу.
Битва кончилась. Монголы добивали последних урусутов, которые продолжали сопротивляться, хотя были окружены со всех сторон.
Бату-хан проехал вдоль урусутских укреплений, заваленных трупами воинов и коней, переправился на другую сторону реки, остановился около пожарища на месте сгоревшей церкви. Здесь он пожелал отдохнуть. Нукеры разыскали в доме урусутского шамана мороженого барана и, проткнув его деревянным прутом, изжарили целиком над угольями.
Субудай-багатур сидел возле Бату-хана на войлочной попоне, указывал на небо и бормотал:
– Урусутские шаманы все-таки очень сильны и нам вредят. Пора нам выбираться из этих лесных трущоб!
– Сперва я возьму Новгород, – ответил Бату-хан.
К полудню ветер переменился, подул в другую сторону, разогнал серые тучи, и на весеннем бирюзовом небе показалось яркое солнце. Теплые золотистые лучи скользили по снежным полянам, всюду заструились ручейки воды, снег таял, делался рыхлым. Кони стали проваливаться по колено.
Несколько черных грачей опустились на засыпанные снегом трупы. Татары снимали малахаи, скребли бритые затылки и нюхали воздух:
– Теплый ветер повеял из монгольских степей. Смотри, черная птица прилетела, на хвосте весну принесла!
Зазвенели частые удары в медные гонги, извещая об отступлении, призывая к сбору. Татары, подчиненные железной дисциплине, ругаясь, что их лишают добычи, оставляли грабеж трупов, поворачивали коней и вскачь направлялись к дымящемуся пожарищу на месте бывшего селения, где около уцелевшей белой избы подымался на шесте блистающий медью и золотом бунчук джихангира с рыжим конским хвостом.
Сотники скакали во всех направлениях, собирая воинов в отдельные отряды. Слышались возгласы:
– Идем на богатый Новгород! Скорее прочь отсюда, из заколдованных болот! Скорее! Или мы все тут погибнем!
Татары с хриплыми криками быстро построились по десяткам и сотням. Некоторые тащили за собой на арканах захваченных тощих коней.
Вскоре бунчук джихангира заколебался и поплыл впереди охранной сотни. Бату-хан ехал на сером в яблоках коне, мрачный, с непроницаемым лицом. Суженными глазами он всматривался в просеку векового бора.
За Бату-ханом следовал старый непобедимый Субудай-багатур и приближенные ханы. Далее тянулась длинная, бесконечная вереница татарских воинов…»
Глава шестнадцатая
После битвы
…Песня русская!
Не сама собой ты спелася-сложилася:
С пустырей тебя намыло снегом-дождиком.
Нанесло тебя с пожарищ дымом-копотью.
Намело тебя с сырых могил метелицей…
Лев Мей. «Запевка»
Горячий шершавый язык лизал лицо… Тихое повизгивание и настойчивый, короткий лай. Кто это? Торопка медленно приходил в себя. Первая мысль испугала его: «Собака-людоед! Она слизывает кровь, а потом начнет грызть лицо!»
С трудом Торопка вытащил придавленную руку и схватил собаку за горло. На шее обрывок веревки… Да это Пегаш! Он перегрыз веревку и прибежал искать хозяина. Да, это Пегаш! Торопка ощупывает его и узнает в темноте вытянутую морду, стоячие уши, широкую грудь со старыми шрамами от волчьих зубов.
Торопка силился подняться, но тяжелая туша отдавила ноги, – это навалился убитый конь. Левая рука тоже чем-то придавлена… Может, это прилетела судьбина…[203] Он лежит среди покойников, и его черед пришел, испить бы! Торопка достает горсть мокрого снега… У снега вкус крови!
Где он? Вспоминаются последние мгновения – скачущие татары с разъяренными лицами. Удар по голове, падение… Это поле битвы… Почему такая тишина? Наверху темное небо и серебряный, тонкий полумесяц. Тусклый, слабый свет едва озаряет снежную равнину, притихший невдалеке лес и высокие старые ели.
Стон… Отчетливый человеческий стон. Еще жалобный вздох в другой стороне, еще грустные, скорбные звуки в разных местах. Точно русская земля плачет над своими сынами, павшими на этом кровавом поле!
Где же татары? Они никогда не оставляют раненых, они их добивают. Торопке хочется крикнуть, призвать на помощь, да боится: услышат татары!..
Пегаш затих, прислушался и заворчал. В ночной тишине слышен шорох, шаги. Непонятное бормотание. Кто-то идет и говорит сам с собой. Торопка с трудом приподымает голову. Высокий человек в длинной одежде, почти до пят, в остроконечной шапке. Сумка на ремне через плечо. В одной руке – посох, в другой – светится фонарь. Слабый огонек раскачивается, и на снегу движется светлое пятно.
«Ночной грабитель? Приканчивает убитых?..»
Опять протяжный стон невдалеке:
– Ох, смертушка!.. Испить бы!.. Погибаю…
Незнакомый высокий человек приближается, наклоняется к лежащему, Торопка осмелел:
– Сюда! Ко мне!
Странный человек подходит. Стоит настороже, подняв посох. Пегаш рычит. Шерсть на спине поднялась дыбом.
– Пегаш! Назад!
Человек сделал еще шаг. Говорит, коверкая слова:
– Знакар… Здоров буди…
Не татарский ли это знахарь? Может, пожалеет? А вдруг увидит, что перед ним не татарин, и ударит посохом… Но все одно погибать, и Торопка просит:
– Помоги!
Длиннобородый человек склоняется. Освещает фонарем с восковой свечой. Ставит фонарь на бок мертвой лошади, кладет на снег сумку и посох. Через силу старается приподнять два трупа, навалившиеся на Торопку. Он кряхтит, шепчет непонятные слова. Торопке стало свободнее, он может двинуть второй рукой. Еще нужно вытащить ноги из-под трупа лошади. С крайними усилиями это удается.
Торопка приподымается, садится. Знахарь ощупывает голову, плечо. Волосы на голове слиплись от крови. Затылок саднит, правая рука плохо двигается. Знахарь опускается на корточки, осторожно расстегивает полушубок Торопки, открывает плечо, залитое черной, запекшейся кровью. Он достает цветную тряпку, мочит ее из бутылки, перевязывает рану и застегивает снова полушубок.
– Здоров буди! – Он указывает рукой себе на грудь и говорит: – Знакар, Хаджи Рахим!..
Тихими, спокойными шагами знахарь удаляется, направляясь туда, где слышатся новые стоны. Торопка сидит на боку павшего коня и думает. Что теперь делать? Куда девались татары? В какую сторону ушли? Надо пройти в лес, где стоит привязанный голодный конь. Надо вывести его и лесными тропами пробраться домой, назад, в Перунов Бор. Два друга у него остались – конь и Пегаш. Где отец? Не погиб ли он в этой страшной битве? Его надо разыскать…
Торопка старается втолковать это Пегашу, который повизгивает, перебирает нетерпеливо передними лапами, желая понять, что от него требует хозяин.
– Пегаш! Побегай по полю, загляни в лица павших, нет ли нашего хозяина? Где хозяин? Где хозяин? Поищи!
Торопка гладит Пегаша по морде и толкает в сторону поля:
– Ищи, где хозяин!
Пегаш бросается со всех ног, несется вперед, прыгает через трупы, ищет, обнюхивает, кружится и вдруг останавливается, лает и воет.
Торопка встает, осторожно шагает через лежащие тела. Ноги, отдавленные тяжелой тушей, еще плохо слушаются, но Торопка все же заставляет себя идти вперед.
Торопка ускоряет шаги. Вероятно, Пегаш нашел отца. Верный пес стоит около нескольких тел, упавших в беспорядке, как их настигла татарская стрела или копье.
С дрожью и робостью Торопка приближается, склоняется над неподвижными, уже запорошенными снегом телами. Нет! Это не отец! Молодое, красивое, но бледное как воск лицо… Это мальчик… Глаза, серые, с длинными ресницами, спокойно смотрят в небо. На ресницах искрятся белые снежинки. На щеках заметны мелкие веснушки, красивый рот полуоткрыт, точно шепчет ласковые слова…
