Том Холланд - Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Однако любая символика, которую можно было бы здесь усмотреть, является иллюзорной. Цезарь не был принесен в жертву делу какой-то партии. Действительно, одним из двоих предводителей заговорщиков являлся Кассий Лонгин, один из бывших офицеров Помпея. Но когда Кассий предложил убить не только Цезаря, но и Антония вместе с Лепидом, чтобы тем самым уничтожить весь диктаторский режим, с ним не согласились. Брут, другой предводитель заговора, являвшийся его совестью, отказался даже слушать об этом. Ими намечена казнь, возразил он, а не грязный маневр в политической борьбе. И мнение Брута одержало верх. Ибо Брут являлся человеком достопочтенным, достойным роли представителя Республики и мстителя за нее.

Вначале были цари, и последний среди них стал тираном. Тогда человек по имени Брут изгнал его из города и установил власть консулов, а с нею и все институции свободной Республики. И теперь, по прошествии 465 лет, другой Брут, его потомок, поразил второго тирана. Уводя соучастников заговора из величественного сооружения Помпея, он споткнулся, а затем — в восторге побежал по Марсовым полям. С гордостью воздев к небесам окровавленный кинжал, он бросился на Форум. Там, на месте народных собраний, он объявил счастливую весть: Цезарь мертв; свобода восстановлена; Республика спасена.

Но с другой стороны Полей до него донесся гневный ответ — кричала толпа. Зрителями в театре Помпея овладела паника, клубы дыма там и сям уже поднимались в воздух; грабители вламывались в лавки. Издалека уже доносились горестные стенания — римские евреи оплакивали человека, всегда оказывавшего им покровительство. Следом за новостью по городу распространялось безмолвие. Отнюдь не стремившиеся на Форум, чтобы принести свои хвалы освободителям, горожане разбегались по домам и плотней запирали двери.

Республика была спасена. Но что представляла теперь собой эта Республика? Тишина ложилась на город, и в ней не слышно было никакого ответа.

Портрет принадлежит одному из главных врагов Цезаря или его сыну. В 56 г. до Р.Х. честолюбивое стремление старшего Домиция сменить Цезаря на посту наместника Галлии спровоцировало возобновление триумвирата, имевшее фатальные последствия для Республики. Денарий, отчеканенный между 42-м и 36 г. до Р.Х.

Начатый в 61 г. до Р.Х. и завершенный в 55 г., он стал первым построенным в Риме каменным театром

Именно здесь в январе 52 г. до Р.Х. Клодий встретил свой насильственный и вполне соответствующий всей карьере конец

Изображенная в 1899 г. Лайонелем Ройером победа Цезаря при Алезии в 52 г. до Р.Х. явилась наиболее удивительной во всей его карьере полководца и практически положила конец восстанию галлов

Изображение в полный рост римского полководца, найденное в эпоху Ренессанса на месте театра Помпея; в течение столетий считалось, что Цезарь погиб именно под этим изваянием. К сожалению, в наше время в это никто не верит

Две стороны серебряной тетрадрахмы, отчеканенной около 34 г. до Р.Х. Нельзя было выказать большего пренебрежения ценностями Республики, чем отчеканить на одной монете портреты римлянина и гречанки, триумвира и царицы

Череп балансирует на бабочке и колесе: смерть преследует жизнь и фортуна бесконечно переменчива

Кризис, однако, не мог отменить времени года. Весна, цветущая и прозрачная, всегда выгоняла светское общество из города. Апрель 44 года до Р.Х. не отличался от остальных. В недели, последовавшие после убийства Цезаря, Рим начал пустеть. Многие из тех, кто прятался за закрытыми ставнями, с облегчением оставляли трепещущий, пораженный паникой город. Не то чтобы в сельском краю не было собственных неприятностей. Цицерон, например, явившись на свою любимую виллу, расположенную к югу от Рима, обнаружил ее целиком занятой строителями. Он решил продолжать свой путь и направился на юг, к Неаполитанскому заливу, где его немедленно осадили землемеры. Оказалось, что унаследованный им розничный рынок в Путеолах рассыпается на глазах. Две лавки уже рухнули. «Выехали даже мыши, — вздохнул Цицерон, — не говоря уже об арендаторах». После сего, обратившись за вдохновением к примеру Сократа, землевладелец выразил высшую степень пренебрежения к собственной недвижимости: «Бессмертные боги, какое отношение ко мне имеет вся эта ерунда?»[271]

Однако даруемое философией утешение имело свои пределы. Временами Цицерон признавался, что пребывает в постоянном раздражении. «Старость, — жаловался он, — заставляет меня пребывать во все большем унынии».[272] Теперь, разменяв седьмой десяток, он ощущал себя неудачником. Рухнула не только его политическая карьера, рассыпалась за последние несколько лет и его семейная жизнь. Сперва, после множества попреков и взаимных измен, он развелся с женой, с которой прожил более тридцати лет, и направил стопы к одной из своих богатых и юных подопечных. На насмешливые вопросы, зачем ему в его-то годы жениться на девственнице, Цицерон с похотливой усмешкой ответил, что долго девицей она не останется. Однако она недолго пробыла и его женой. Всего лишь через несколько недель после брака Цицерона его дочь Туллия умерла от послеродовых осложнений. Цицерон был сокрушен горем. Юная жена, превратившаяся из ценного трофея в помеху, была отправлена назад к матери, в то время как Цицерон упорно лелеял свое горе. Умная и любящая Туллия была самым близким другом своего отца. Лишившийся ее Цицерон был безутешен. Друзья, возмущенные столь неподобающим мужчине проявлением эмоций, пытались напомнить оратору об обязанностях гражданина, однако прежние лозунги, некогда рождавшие вдохновение, лишь углубляли в нем чувство отчаяния. С болезненным старанием он пытался объяснить своему доброжелателю: «Было время, когда я мог найти в собственном доме прибежище от несчастий публичной жизни. Но теперь, угнетенный своими домашними несчастьями, я не могу обратиться к противоположности — не могу найти прибежища в делах государственных и того утешения, которое они прежде предлагали мне. И поэтому я держусь подальше и от Форума, и от дома».[273] Отраженная в зеркале цицеронова горя Республика приобретала облик его дочери: молодой женщины, подобной богине, любимой… и мертвой.

А потом были мартовские иды. Подняв к небу обагренный кровью Цезаря кинжал, Брут выкрикнул имя Цицерона и поздравил его с обретением свободы.

Удивленный и восхищенный Цицерон в ответ провозгласил заговорщиков героями, а убийство Цезаря объявил славным событием. Но это было всего лишь начало — и, быть может, Цицерон уже скоро пожалел о своих словах. Брут и Кассий сумели убить Цезаря, однако они даже не попытались уничтожить его режим. В итоге между убийцами диктатора и его подручными было заключено шаткое перемирие, в результате чего заговорщики с каждым днем теряли преимущество. Угрозы настроенных процезариански демагогов уже заставили Брута и Кассия бежать из Рима. Цицерон, требовавший от них большей решимости и жесткости, назвал такую стратегию «абсурдной». Рассказывали, что заговорщики отказались принять его в свои ряды, опасаясь, что возраст сделал его нерешительным. Теперь старик отплатил им той же монетой. Он сетовал, что к священному делу спасения Республики конспираторы отнеслись «с мужской решимостью, и с детской непредусмотрительностью».[274]

Естественно, от роли пожилого и знающего государственного деятеля Цицерон просто не мог отказаться, да и немногие стали бы отрицать его права на нее. Прежний парвеню из Арпины сделался для младших поколений объектом для поклонения, самим воплощением традиций, живым свидетелем исчезнувшего времени гигантов. Невзирая на радость, с которой он отнесся к убийству диктатора, Цицерон оставался объектом любопытства даже для сторонников Цезаря. Один из них, особенно примечательный, светловолосый и ясноглазый молодой человек, лет восемнадцати, явился, чтобы выразить почтение Цицерону, еще отдыхавшему возле Путеол. Всего лишь месяц Гай Октавий, внучатый племянник диктатора, провел на Балканах, в экспедиционном корпусе, готовившемся к походу в Парфию. Получив известие об убийстве Цезаря, он немедленно отплыл в Брундизий. Там он узнал о своем официальном усыновлении из завещания Цезаря, превращавшего его в Гая Юлия Цезаря Октавиана, и выслушал приветствия ветеранов своего приемного отца. Возгласы их еще звучали в его ушах, когда он выехал в Рим; юноша не стал прямиком отправляться в столицу, а сделал круг, чтобы нанести визиты на берегах Неаполитанского залива. Объезжая виллы, он консультировался у различных, обладавших собственным весом сторонников Цезаря и совершил паломничество к Цицерону. Достопочтенный республиканец в данном случае не поддался на лесть и отказался подчиниться обаянию молодости. В конце концов священный долг велит Октавиану как наследнику Цезаря преследовать убийц своего приемного отца. Но как может подобный мститель сделаться добрым гражданином? «Это невозможно, — фыркнул в ответ Цицерон».[275] Он подчеркнуто обращался к молодому человеку по его первоначальному имени, Октавий, а не так, как предпочитал себя теперь называть Октавиан — Юлий Цезарь.[276] С точки зрения Цицерона, и одного Юлия Цезаря для Рима было более чем достаточно.