— Да, именно так мне сообщил сборщик дани, которого они отпустили. Их не так много. Не больше шести сотен. Но нам трудно будет остановить их лодки.
— Надо перегородить реку! — выкрикнул, взмахнув руками, Ишим. — Посадить на берегу лучших стрелков, и они поубивают их прежде, чем те успеют скрыться. Когда они увидят нашу силу, то испугаются и повернут обратно.
— Я слышал, что у них много ружей. И бьют они дальше, чем наши стрелы летят. Их надо как-то перехитрить, словно рассуждая вслух, высказал свое мнение Алтанай, и Кучум в который раз поразился его рассудительности.
— Хорошо, — наконец согласился он, — вы пойдете в поход. Но во всем слушаться башлыка…
— А кто будет башлыком? Ты отец? — радостно заблестели глаза Ишима.
— Нет, я думаю отправить Мухамед-Кула. У него есть опыт. Его уважают воины. Мне же предстоит подготовиться к длительной обороне, если не удастся остановить русских.
— Как это не удастся?! — вскинул кулаки вверх Ишим.
— Да мы их так разделаем! Лодки изрубим, а их всех утопим в реке.
— Ну, ну, — только и ответил Кучум. — Готовьтесь к походу.
Вечером он зашел в шатер к Анне. Она словно ждала его прихода, хотя внешне и пыталась остаться спокойной и безразличной, делая вид, будто занята шитьем. Кучум сел напротив, подобрав ноги под себя, и молча наблюдал за снующими руками жены. Даже длинную иглу она держала несколько иначе, чем сибирские женщины. Те захватывали ее всеми четырьмя пальцами, а Анна лишь двумя, оттопыривая остальные. От этого ее движения были изящнее, плавнее, и сама игла непрерывно мелькала, словно и не было рук, направляющих ее.
После того как из городка исчез коротышка Халик, она заметно погрустнела, почти не улыбалась. Кучум было пробовал ревновать, но сама мысль, будто бы красивая и статная Анна могла питать какие-то чувства к уроду, которого и мужчиной нельзя назвать, претила ему. Но когда сотни во главе с Алеем ушли в набег на вотчины Строгановых, то Анна совсем перестала выходить из своего шатра, сказавшись больной. Он понимал причину ее так называемой болезни и несколько раз грубо напоминал ей, как она попала в Кашлык, но потом… потом, оставшись один, стыдился за свои вспышки. И тогда он решил, что время — лучший лекарь, и через какой-то срок Анна все поймет и простит его. Не он занял земли ее родственников, а они нарушили негласную границу.
— Долго будешь сердиться на меня? — первым прервал он молчание.
— Я не сержусь… Сердятся на того, кто может исправить свою ошибку, поступить иначе. Ты же всегда останешься таким.
— Каким? — поднял он вверх левую бровь.
— Какой есть, — четко выговорила она, не прерывая работы. — Злым и недобрым.
— Разве я не добр к тебе? Не люблю своих детей?
— Волк тоже не обижает своего детеныша. Но он зверь, а ты человек. И ты не должен убивать себе подобных.
— Опять ты об этом же! Тебе, верно, хочется, чтоб они, мои враги, убили меня? Ты этого хочешь?! — сорвался он на крик. Но Анна даже не вздрогнула, не подняла головы и лишь губы ее что-то неслышно прошептали. — Что ты там бормочешь? Говори так, чтоб я слышал.
— Молюсь, чтоб Господь вразумил тебя. Но, видно, мои молитвы не доходят до него. Слишком много крови на тебе.
— А над этим ты никогда не задумывалась, — Кучум рванул ворот халата, обнажая плечо, на котором виднелся шрам от сабли. — Не моя ли собственная кровь лилась, когда меня совсем юношу чуть не убили враги? Могу ли я забыть о том? Видела ты и другие шрамы. Так устроена жизнь, что побеждает более сильный и решительный. — Он уже не мог сидеть и, вскочив, забегал по тесному шатру, натыкаясь на сложенные ворохи шкур.
— Господь сохранил тебе жизнь — и ты должен быть благодарен ему за это. Пойми, что рано или поздно тебе придется ответить за все содеянное и тогда…
— Что тогда?
— Тебя ждет нелегкая смерть. И я переживаю не столько за моих родственников, которых не видела много лет, сколько за тебя. Ты сам своими руками губишь собственную душу. Даже если ты и прогонишь Строгановых, то придут другие. Тебе надо свыкнуться с этой мыслью. Только мир может сделать счастливее тебя и твоих детей. Иначе… ты будешь мучаться как сейчас.
— Я живу по закону моих предков, — он сделал ударение на последних словах, — иначе жить я не умею. И ты смиришься с этим, или…
— Или ты прогонишь меня, — закончила Анна. — Как сделал уже с несчастным Халиком.
— Замолчи! — затопал ногами Кучум. — Кто ты такая, чтоб возражать мне?! Женщина! — и он выскочил из шатра, обуреваемый пылающей внутри злобой, и бесцельно побрел по городку.
Мухамед-Кул прибыл с двумя десятками нукеров к вечеру следующего дня. Чуть раньше подошли воины Кутая, Шигали-хана, а вместе с ними Айдар и Дусай, что когда-то ходили с Мухамед-Кула усмирять северных князей. Другие князья прислали гонцов, что будут не позднее следующего дня, а пока заняты сборами в поход. Соуз-хан отрядил полсотни человек на добрых конях, но сам, сославшись на нездоровье, в Кашлык не приехал. Всем воинам велено было оставаться по другую сторону от перекидного моста и ждать подхода остальных сотен. Mухамед-Кул веселый и загорелый шел в окружении друзей к ханскому шатру, где его поджидал сам Кучум.
— Давно мы с тобой не виделись, — обнял он племянника. — Вон какой богатырь стал. Джигит!
— Хан тоже выглядит неплохо, — ответил Мухамед-Кул, и по первым же произнесенным словам Кучум понял, что лучшего башлыка, нежели его племянник, не сыскать. В нем были и сила, и отвага, и уверенность в себе.
— Рад, что ты быстро собрался. Верно, уже знаешь о гостях, явившихся на наши земли?
— Да, твой посланец сказал мне об этом. Но сколько их? Неужели всего пять-шесть сотен? На что они надеются? Может, другой отряд идет верхами где-то берегом?
— Вот это тебе и предстоит узнать. И во что бы то ни стало остановить их, выманить на берег. Я думаю, пять сотен всадников мы наберем. Остальные ушли с Алеем. Но и пять сотен хватит, чтоб разделаться с незваными гостями.
— Не будем загадывать, — сдержанно ответил Мухамед-Кул. — Дело покажет, каковы они в бою. Хан правильно сказал, главное — выманить их на берег.
— Не буду давать тебе никаких советов. Отдыхай пока. А как соберутся все сотни, то сразу и выступишь.
Как он и предполагал, набралось около пяти сотен конников. Весть о приходе русских словно всколыхнула окрестных князей и беков, и каждый, опасаясь за свою участь, послал сколько мог воинов. Ранним утром Кучум проводил племянника вместе с войском и долго стоял на вершине холма, вслушиваясь в гулкую поступь идущих на рысях сотен, доносящуюся до него из сомкнувшегося за ними леса. Он уже повернулся, чтоб вернуться обратно, когда услышал какой-то посторонний звук, и, всмотревшись вдаль, где только что скрылись ушедшие сотни, различил ряд телег, в которые были запряжены понурые заезженные лошадки, а сверху сидело по нескольку человек в ряд. Впереди ехали конники, державшие пики с конскими хвостами.
"Полон от Алея…" — мигом догадался он. — Наконец-то!"
И точно, то были плененные в вотчинах Строгановых русские мужики и бабы, которых царевич отправил в Кашлык вместе с десятком воинов охраны. На одной из телег лежали, поблескивая полукруглыми боками, две медные пушки, судя по всему, недавно отлитые и даже не бывавшие в деле.
— Сколько их? — спросил у старого воина Кучум, кивнув на пленных.
— Три десятка человек, — ответил тот. — Куда их девать, хан?
— Баб раздать нукерам, а мужикам выколоть глаза и посадить сбивать молоко на сыр и масло, — коротко распорядился он, вспомнив вчерашний разговор с Анной, и, не оборачиваясь, пошел по качающемуся под ним мосту.
Карача-бек безошибочно угадал ухудшение настроения Кучума после сообщения о появлении казаков во владениях ханства. В такие моменты с ханом было лучше не разговаривать, чтоб не попасть под горячую руку, и даже совсем исчезнуть из Кашлыка. К тому же в голове у визиря зародился свой план и ему необходимо было срочно с кем-то посоветоваться, услышать чужое мнение Коротко сообщив начальнику стражи, что он будет отсутствовать несколько дней, Карача-бек выехал из ханской ставки и направился к городку Соуз-хана.
Отправив лучших своих нукеров с царевичем Мухамед-Кулом против казаков, Соуз-хан сильно перетрусил. Он больше всего боялся не столько русских, с которыми, как он думал, всегда можно договориться и откупиться от них, сколько разбойников. Те возьмут и деньги, и наложниц, и его жизнь в придачу. Поэтому он велел разрушить подъемный мост, наглухо завалить бревнами и корягами ворота и никому ни под каким предлогом не отлучаться из городка. На башнях круглые сутки дежурили вооруженные нукеры, а всем, включая жен и наложниц, раздали оружие.
Старшие сыновья Соуз-хана, давно женатые, имевшие уже по нескольку жен, шушукались меж собой, подшучивали над отцом. Но он не обращал внимания на их смешки, отвечая на все издевки:
