Король говорит о двойном народе… Какое там! У нас в Чехии и Моравии теперь уже третий народ, и король играет престранную роль. На него нападают богачи-однопричастники, и он от них обороняется, но держится с ними любезно, дружески. Подобои на него не нападают, и он к ним благоволит, но прикидывается строгим, хоть и отечески. Однако есть еще бедный братский люд, та подлинная, а ни в коем случае не Зеленогорская община, — Община святых и чтителей правды божьей. Этих король жестоко, беспощадно преследует. Для того чтоб католики не обвиняли его в покровительстве еретикам и чтоб от него не отшатнулись подобои… А так не нужно делать, пан Иржик! От этих членов братства ему как королю правда, нет большой корысти, так как они не прикасаются к оружию и не признают светской власти. Но ему не следует брать грех на душу, когда приближается настоящая междоусобица и столкновение с другими государствами.
— Король стар и болен, — говорил молодой магистр студентам. — В такое тяжелое время нельзя слушать человека, который не воюет, а ведет переговоры. На Тынском храме сияет святая чаша, которую туда совершенно правильно велел вознести магистр Рокицана. Это значит, что ради этой чаши мы должны жить и умереть, а не беседовать почтительно с легатами римского епископа. Если же мы буллой папы — купца венецианского — приравнены к морским разбойникам, лихоимцам, злодеям, ворам, — что ж, давайте оправдаем это. А главное — держать оружие наточенным!
В окне Каролинского студенческого общежития Палечек увидал картину с изображением голых женщин, висящих, как груши, на дереве зла. А под деревом был изображен, в окружении своих прелатов, папа Павел II. Растянув плащи, они ловили падающих женщин в объятья.
Будто бы таких картин много выставлено по всей Праге и на всех них папа изображен как покровитель греха: так сказал Яну студент на его вопрос, что эта картина обозначает. От того же студента Ян узнал, что для защиты земских свобод от посягательств короля создана конфедерация панов-однопричастников и что вследствие этого в Праге снова дороговизна. Народ прячет деньги, а купцы — товары, крестьяне не везут в город продовольствия. Уж несколько лет, как пахнет войной, и потому никто не чинит крыш и фронтонов своих домов. Только во время мора так же мало думали о том, в каком виде улицы. Где там! Всюду стоял такой страшный смрад, что, кажется, вот-вот дурно станет… Где время короля-мальчишки? Вот когда Иржик был велик и славен! Он тогда правителем страны был! А коронование не пошло ему на пользу, — вздохнул студент и нехотя потащился к воротам университета, в котором шло собрание магистров. Имматрикуляция в этом году запоздала, и они не могли досчитаться своих учеников…
Палечек и Мария вошли в королевский дом у кремля. Был уже вечер, и на галереях горели желтые огни светильников. Ян передал девушку фрейлинам королевы, сказав, что король с королевой решат, какую службу придется нести юной чужестранке.
Потом он поднялся на второй этаж. Никто его не останавливал.
«Король в безопасности, коли не окружает себя караулом», — подумал Палечек.
Паж, узнав рыцаря, вскрикнул от радости.
Ян попросил его, чтоб тот ввел его к королю.
— Король у своей супруги, — сказал паж.
— Веди! — сказал Палечек.
Король жил на южной, сухой стороне.
— Он нездоров? — спросил Палечек.
— Об этом нельзя говорить, — шепнул паж, приложив кончик пальца к губам.
Ян вошел в залу. Королевы там не было. Перед королем стояла чаша вина, но он к ней не притрагивался. Он сидел в большом кресле, тучный, с опухшим лицом, с огромными синими подглазинами. Под ноги его была подложена подушка. Они отекли до колен. Бархатные штаны на коленях, распухших, бесформенных, чуть не лопались.
Палечек пошел, приблизился к королю, преклонил перед ним колени. Король поглядел на своего шута отсутствующим взглядом; но по изменившемуся лицу его пробежала улыбка или скорей — мучительная гримаса.
— Ты опять здесь, сын мой? Как я рад! — промолвил он, стараясь придать своему голосу веселый оттенок.
Палечек взял его руку и стал ее целовать. Рука тоже была бесформенная.
— Вернулся, сын мой! Что же сказала графиня Магдалена?
Палечек встал с колен и вручил королю письмо графа де ля Фуа. Взглянув на письмо, король вернул его Яну:
— Переведи по-нашему.
Палечек стал переводить латинский текст письма.
Король, выслушал, протянул Яну руку.
— Спасибо. Одна душа спасена. Но сколько их погибло! — сказал он с глухим, тяжелым вздохом.
Потом указал Палечку на кресло.
И стал говорить. О том, как все это тяжелое время тосковал по нем, по его веселому слову и справедливой мысли.
— Пий Второй вел себя со мной на склоне лет как полоумный. Но я на него не сердился Я его знал и испытывал к нему дружеские чувства. А вот Павел Второй[209] — это просто несчастье! Ничего в делах не понимает, павлином ходит, красавец венецианский, — будто даже имя хотел себе присвоить Formosus, по-нашему выходит — пригожий, пан Марини мне сказал, — и знай колотит вокруг себя, чтоб только воду мутить. С ним биться потяжелей будет, оттого что оружие у него тупое, грубое. Пий хулил и проклинал — так у него это всегда прелестно получалось, — поневоле заслушаешься, как складно человек бранится! А этот новый? Так себя ведет, что наши конфедераты не больно к нему льнут. Только вратиславцы одни совсем ему предались. Да это народ темный. Им только палицей по голове, — больше ничем не проймешь. А после этого — мирные, даже покорные станут. А наши конфедераты зеленогорские? Наш пан Зденек, тот, что на ратуше первый на колени встал и крикнул: «Да здравствует Иржи, король чешский!» И на этого я не умею злиться, так же как никогда не сердился по-настоящему на Энея. Это старые, юношеские привязанности. Я пана Зденека не понимаю. Знаю, что он скряга, стяжатель, готов удавиться за имения и поместья. Я согласен к старым и новым его поместьям прибавить самоновейшие, лишь бы он перестал добиваться невозможного! А невозможное — это свалить меня!
Ян радостно поглядел на короля, который вдруг выпрямился и сжал кулаки.
— А что, брат-король, — сказал Ян, — если пан из Штернберка захочет сесть на чешский трон? Это было бы не так уж трудно, если б он тебя победил в бою. Ты поднялся на престол из дворянского сословия; пан Матиаш — тоже не королевской крови, а правит Венгрией; в Польше короля выбирают шляхтичи из шляхты. Почему бы и пану из Штернберка не пришла охота сесть на чешский трон?
Иржик посмотрел на Яна и некоторое время молчал.
— Ты знаешь, я как-то об этом не думал, — наконец промолвил он.
— Может, это и не так, но при его смелом нраве тут нет ничего невероятного, — сказал Ян.
— Многие из католиков не хотят идти против меня, оттого что любят нашу страну и желают ей счастья. Как писал недавно мой толстый епископ Йошт пани королеве: «Если в королевстве не осуществится единство народной святой церкви и римской, есть опасность, что исполнятся слова Священного писания о гибели государства, внутренне разделенного на враждующие части. То-то посмеялись бы чужестранцы и с каким бы удовольствием нас прикончили, разорвали бы нашу землю в клочья, от чего сохрани нас, боже!»
Епископы оломоуцкий и вратиславский не потеряли надежды вернуть меня в конце концов обратно в папскую овчарню. Они заблуждаются. Но прекрасно то, что не хотят наносить вред стране на радость чужеземцам!
Король насупился и долго молчал.
— Но понемногу пан Зденек и те, что с ним, разрушат королевство, которое я строил, как пчела соты. Мне никогда не было ничего дороже мира. Я миролюбивей других, справедливей других и правдивей не только потому, что так учил меня отец, но и потому, что я еретик! Пусть знают, что еретик может иметь добродетели, до которых им далеко! И вместе со мной всегда шла моя жена. Шли дети. Но дети теперь потеряны. Умерла красавица Катержина, дитя, которое, с моего согласия, увез венгерский король Матиаш. Уехала на чужбину Здена, строптивая, неугомонная, до самой душевной глуби похожая на меня. Да и остальных нет. Сыновья мне чужды и не будут моими наследниками. Я надеялся на Викторина, напрасно верил в Бочека, любил Индржиха, радовался рождению Гинека. Все — не такие. Особенно этот странный Гинек. В его возрасте я уже участвовал в битве при Липанах. А он все бегает за юбками. И мечу предпочитает книги о всяких любовных историях. Я не могу следить за ним, как мой отец в подебрадском замке следил за мной. И это очень плохо!
Уже обратили внимание на то, что пока я не был королем, так каждый год имел то сына, то дочь, а с тех пор нас будто кто сглазил. Пани Йоганка и с знахарками советуется, и с магистрами нашей Академии, — ничто не помогает. Пьет всякие противные травы, спит только на спине, разным другим мученьям себя подвергает — все напрасно… Видно, моя вина. Кровь у меня сделалась водянистой. Погляди на меня хорошенько. На что твой король похож стал!
