— Там происходит нехорошо… Я… Надо посмотреть…
Он обернулся к своим всадникам и приказал:
— Первая турма!
Тридцать плеток щелкнули о крупы коней. Тридцать коней рванулись с места и взлетели на холм. Тридцать горячих коней, вороных, с розовыми мордами, в белых бабках на стройных ногах.
И вдруг скифы закричали, пораженные страшным зрелищем. Император лежал на песке, с лицом, обращенным к небесам. Одна нога в высоком золотом башмаке, согнутая в колене, была уперта в песок. В скрюченных пальцах правой руки он сжимал горсть песку, а левая лежала на сердце. Искаженный рот был в эфемерных пузырьках розоватой пены. Уже ничего не видящие глаза уставились в небо, где парили орлы. Императорский пурпур лежал во прахе. Над жалким трупом кружилась изумрудная муха.
Увидев своего императора, полубога, господина вселенной, лежащим во прахе, скифы обезумели. С холма было хорошо видно, как Марциал еще с окровавленным мечом в руке, спотыкаясь и оглядываясь, бежал по песчаным буграм к тамарисковой роще, надеясь найти там спасение. Трибуны стояли у трупа и ждали, что предпримут проклятые скифы. Кто не догадался бы, что минуту тому назад здесь совершилось цареубийство? Но возглавители мятежа обещали братьям не только защиту, а и награду. Однако скифам и в голову не пришло искать подлинных виновников преступления. Вид бегущего человека приводил их в Неистовство, как добыча охотничьих псов. Несколько всадников отделились от строя и помчались за беглецом, увязавшим в песках. Темная роща была совсем близко, манила к себе, обещала безопасность. Марциал еще раз оглянулся… Оскаленная лошадиная морда приближалась с неумолимой быстротой. Бежавший уже мог отчетливо видеть лицо скифа, нахмуренное и сосредоточенное, как у всякого воина, который намеревается поразить врага. Отставив несколько копье в сторону, чтобы не вывихнуть плечо при чудовищном ударе копья на всем скаку о человеческое тело, скиф вонзил его в спину беглеца немного ниже лопаток. Как бы огромная ладонь толкнула Марциала в небытие… Я стоял на холме, одним из первых прибежав туда благодаря своему молодому проворству, и наблюдал во всех подробностях эту ужасную сцену.
На месте убийства уже происходило невыразимое замешательство. Теперь все, от сенатора до последнего конюха, бросились за холм и столпились около трупа. Напрасно Макрин пытался установить приличествующий обстоятельствам порядок и удержать людей от необдуманных действий. Впрочем, то, что было предусмотрено, совершилось, и расстройство кишечника у императора лишь ускорило развязку. Однако как ни были готовы заговорщики во главе с Макрином и Ретианом к неизбежному концу, но и они растерялись — настолько событие казалось из ряда вон выходящим и чреватым последствиями. Весь вопрос теперь заключался в том, чтобы не только выйти сухими из воды, а использовать создавшееся положение в своих интересах. Но страсти кипели, и пока еще не могло быть и речи, чтобы кто-либо решился взять власть в свои руки.
Ни Макрин, ни Ретиан не пошевелили пальцем, когда скифы вцепились в Немезиана и Аполлинария и трясли их, обвиняя в убийстве императора. Префект претория, очевидно, решил, что выгоднее отдать убийц на растерзание разбушевавшимся воинам и тем отвлечь внимание от руководителей заговора.
Олаб бил трибунов наотмашь кулаком, и они не думали защищаться.
— Это вы умертвили августа! Проклятые псы!
Он не был далек от истины. Трибуны поспешили за холм, потому что по заранее разработанному плану должны были оказать поддержку Марциалу и прикончить императора, если бы центуриону почему-либо не удалось поразить его смертельно. Когда Немезиан и Аполлинарий прибежали на место событий, Каракалла уже хрипел, но Марциал был не в силах нанести мечом последний удар. Тогда трибуны набросили на голову императора пурпуровый палудамент и задушили его. Но теперь братья напрасно ждали помощи от Макрина или Ретиана, вовлекших их в опасное предприятие, и, видя, что Ретиан избегает умоляющих взглядов, которые они тщетно посылали ему, закричали, указывая на префекта:
— Вот кто велел нам убить августа!
В произошедшей затем свалке многие поплатились жизнью. Был изрублен скифами Ретиан, погибли оба трибуна и некоторые другие.
Когда Макрину удалось в конце концов успокоить скифов, они положили тело императора на носилки, сделанные из копий, и печальное шествие двинулось назад, в Эдессу. Мавританец, вероятно, спрашивал себя в тревоге, как примут ужасную весть легионы в эдесском лагере, а я имел полную возможность наблюдать смятение в умах, которое вызвали события.
О существовании заговора уже давно догадывались. Макретиан якобы перехватил в Риме письмо Макрина сенаторам. Префект претория умолял их о спасении республики от тирана. Об этом своевременно было сообщено в Эдессу императору. Но как раз в минуту прибытия почты из Рима Каракалла отправлялся на охоту. Он уже садился на коня и, не желая лишать себя излюбленного удовольствия, передал все письма Макрину, с тем чтобы префект претория доложил ему потом о их содержании. Уведомление Макретиана о заговоре попало в руки того, кто стоял во главе заговорщиков, и участь Каракаллы была решена. Видя, что опасное предприятие перестало быть тайной, Макрин решил ускорить события, и это по его наущению Юлий Марциал, возненавидевший императора за казнь ни в чем не повинного брата, поразил мечом августа, воспользовавшись удобным случаем на Каррийской дороге. Теперь Макрину оставалось приложить все усилия к тому, чтобы овладеть страстями легионов, всегда готовых к возмущению, и поскорее избрать нового августа, так как от этого зависело сохранение существующего порядка в римском мире. Конечно, префект претория надеялся, что избранным окажется он сам, и уже предпринял для этого соответствующие шаги.
Воспользовавшись неожиданно представившимся поводом, легионы взбунтовались. Этого следовало ожидать. Как обычно бывает в подобных случаях, воины расправились с ненавистными центурионами, разгромили склады и упились вином. Но и все народы вздохнули свободно в надежде на лучшие времена. Слишком был невыносим гнет этого человека, безумца и хитреца, соединившего в своем характере ничем не сдерживаемую жестокость, унаследованную от отца, и склонность к интригам, полученную от матери.
Разумные и порой отмеченные гениальностью планы мешались в голове августа с бредовыми мечтами, а минутные капризы сулили смерть тысячам людей. Горе было вознице, если его победе слишком бурно рукоплескала толпа во время ристаний, и мог считать себя обреченным легат легиона, если ему по-товарищески улыбались воины. А иногда человек погибал потому, что императору вдруг потребовалось состояние неудачника, приглянулась его красивая жена или вдруг в мозгу у августа возникло опасение, что этот римлянин может ему быть опасен в будущем, хотя тот ни в чем не проявлял честолюбия. Сколько раз в цирке, когда побеждала квадрига зеленых, его противников, август вызывал смятение, избивая ненавистных крикунов как государственных преступников! Сколько голов упало под мечом палача только потому, что императору нужны были деньги для подачек воинам парфянских легионов! Система соглядатайства опутала республику, как паутина. Уже люди задыхались, и весь мир шумно возликовал, когда из города в город, из селения в селение, до самых отдаленных африканских оазисов и медвежьих углов Германии, стала распространяться и передаваться из уст в уста весть о жалкой гибели Каракаллы. Однако для людей, которые правили Римом, обогащались и не отказывались ни от каких наслаждений, нужно было, чтобы кто-то взвалил на свои плечи тяготы власти и помог держать в повиновении чернь и рабов. Эту тяжесть семь лет нес Антонин и, как наемный актер, не очень удачно сыграл краткую роль в императорском пурпуре.
Многие сенаторы были на Востоке. Каракалла всюду возил самых влиятельных из них за собою, не решаясь оставить в Риме во время своего отсутствия в полном составе коллегию, еще сохранившую в римском народе тень влияния. Вечером того дня, когда произошло убийство императора, сенаторы, оказавшиеся в Эдессе, собрались в одной из городских базилик, чтобы обсудить положение вещей и решить вопрос о заместителе Антонина. По распоряжению Макрина, помещение оцепили воины II Парфянского легиона, на префекта которого, предавшего своего господина, так рассчитывал убитый император. Воинов щедро одарили и беспрестанно угощали вином, которое приносили в амфорах рабы префекта претория. Солдаты громкими голосами требовали для него пурпур, надеясь на новые милости, и сенаторы со страхом смотрели друг на друга, чувствуя себя в базилике как в мышеловке.
Единственным соперником для Макрина был старый Адвент, прославленный победами над варварами и любимый в легионных лагерях за свое простое, солдатское происхождение. Он некогда служил в рядах. Но старый воин ничего не предпринимал, чтобы захватить власть, и даже решительно отказывался от нее, когда его друзья и некоторые сенаторы тайно понуждали его к этому. Военачальник ссылался на свои преклонные годы, хотя главным образом его скромность объяснялась тем, что старик не обладал в достаточной степени воображением, чтобы представить себя во главе государства, полубогом, преемником столь славных мужей, как Траян или Марк Аврелий. Чтобы выяснить положение, сенату удалось отложить выборы на несколько дней. Впрочем, сам Макрин колебался до последней минуты, принять ли высшую власть, вспоминая об участи Каракаллы и ясно представляя себе все трудности управления. Он отлично знал о скудости денежных средств в государственной сокровищнице и предвидел впереди тяжелую войну с парфянами.
