Пока Ульяна про себя решала это, прячась за полог палатки, Анастасия Фёдоровна, точно почувствовав, что за ней наблюдают посторонние глаза, вскочила и быстро-быстро направилась к озеру. Тут она забрела по колени в воду и поспешно умылась.
Ульяна вышла из палатки, остановилась возле костра.
– Здравствуй, Уленька! Как спалось тебе нынче? – по-обычному ласково сказала Анастасия Фёдоровна, вытирая мокрое лицо.
– Хорошо! А вы как спали? – заглянув в синеву глаз Анастасии Фёдоровны, спросила Ульяна.
– Сносно, Уленька! Спасибо! – ответила Анастасия Фёдоровна и поспешила заговорить о другом. – Я думаю, Уля, послать сегодня рабочих на восточный берег, пусть они попробуют пробить шурф возле дальнего ручья. Может быть, он-то и есть главный источник.
Ульяна согласилась, но не это занимало её сейчас. «Почему же она плакала? Что у неё случилось?» – испытующе поглядывая на Анастасию Фёдоровну, спрашивала себя Ульяна.
Тревога не покинула её и на работе. Она так пристально смотрела на Анастасию Фёдоровну, с такой готовностью исполняла все её просьбы, что та, заметив её особое внимание, сказала:
– Ты что, Уленька, сегодня смотришь на меня как-то особенно?
И тут Ульяна, сама с трудом сдерживая слёзы, воскликнула:
– А почему вы утром плакали?!
– Я плакала?! Что ты, миленькая! Тебе показалось, – попыталась отговориться Анастасия Фёдоровна, но Ульяна стояла на своём:
– Конечно, плакали! Я видела: у вас плечи вздрагивали!
Анастасия Фёдоровна пыталась отделаться шуткой:
– Ну если и плакала, что за беда? Бабьи слёзы как роса; солнце выглянуло – и сухо.
– А что мне тятя наказывал, вы знаете? – горячо возразила Ульяна. – Он велел не спускать с вас глаз. «Знай, Улька, докторша у тебя в гостях. Мы в тайге хозяева, она в городе. Смотри, чтоб всё было в аккурате».
Анастасия Фёдоровна виновато опустила голову. Нет, пренебречь сердечностью этих людей она не могла.
– Родненькая моя! – полуобняв девушку, воскликнула Анастасия Фёдоровна, чувствуя, что никаких тайн не может быть у неё от Ульяны. – Я в самом деле всплакнула. А почему – я тебе потом, вечером, расскажу. Не так-то просто объяснить это…
В летнее время в Сибири бесподобно прелестны таёжные вечера.
От заката солнца до наступления полной темноты в тайге происходит такая причудливая игра красок природы, что дух захватывает. Начинается это с той самой минуты, когда багряная кипень солнца повисает на макушках деревьев. Нет в сутках другого времени, в которое тайга, её самые непроходимые и затаённые уголки с такой силой освещались бы солнцем. Именно об этих минутах охотники метко говорят: вечер с утром спорит. И правда, если утреннее светило всем своим порывом устремлено ввысь, то вечернее целиком отдаёт себя земле. Лучи вечернего солнца всегда растекаются по горизонту, и полёт луча ограничен четвертью небосклона. Крестьяне и охотники Улуюлья давно восславили утро, ибо утро вечера мудренее, но и вечеру они отдают должное. Вечер – это рубеж прожитого дня, время освобождения от забот, время любви и утех, время сокровенных бесед, из которых черпается мудрость предстоящего утра. По народным преданиям, бытующим в Улуюлье, луч вечернего солнца чудотворен, и есть в природе такие растения, которым его прикосновение даёт жизнь.
Анастасия Фёдоровна и Ульяна сидели на Высоком мысу и молча любовались на живое течение таёжного вечера. Вот чащоба леса, пронизанная до самой последней былинки солнцем, запылала, как волшебный костёр, вот это пылание вдруг стало затихать, наконец погасло, и откуда-то, из невидимых буераков и низин, поползли длинные угловатые тени. Это с неумолимой силой надвигались сумерки. Солнце уже опустилось в лес, и только тонкий, как сухой таликовый прут, лучик всё ещё мятежно скользил по небу. И чудилось, что он, наподобие солдата-героя, не покинет своего поста до тех пор, пока тьма-тьмущая не прихлопнет его сильное гибкое тело всей своей громадой.
Синее озеро в этот тихий вечер, как самое правдивое в мире зеркало, отражало всё, что свершалось в природе. Вначале оно было голубым, потом загорелось пурпурным пламенем, ещё некоторое время спустя оно стало плотно-серым, как пыльная наезженная дорога, только что смоченная редким дождём, а ещё через четверть часа озеро было непроглядно тёмным, как вспаханный чернозём. И вдруг в глубине этой мглы робко заблестел светлячок. Прошло десять – двадцать минут, светлячки рассыпались по всему озеру.
Не подымая головы и не глядя на небо, Ульяна сказала:
– Звёзды высыпали. Тятя говорил: в этот час самые большие рыбы выходят из омутов посмотреть, что делается на белом свете.
Анастасия Фёдоровна долго молчала. Не первый раз она переживала это странное состояние восторга, порождённое чудесными, почти сказочными свершениями природы.
– Ах, как мне жаль их! – вдруг воскликнула Анастасия Фёдоровна, поглощённая своими думами.
Ульяна посмотрела на неё, но в темноте трудно было заметить удивлённое выражение её глаз.
– О ком вы говорите, Анастасия Фёдоровна?
– Ой, Уленька, о многих! Я пожалела сейчас тех, кто не подозревает, что существуют на свете такие дивные чудеса природы. Ты знаешь, Уля, у нас в облздравотделе есть секретарь Аделаида Николаевна. Она никогда в жизни никуда не выезжала. Даже за городом по-настоящему не была. А ведь ей и в голову не приходит, как она обкрадывает собственную жизнь! Бывало, приедешь, из Новоюксинска, а у неё только одно на языке: «Ну, что, комары вас не заели там?» Будто в природе одни комары существуют!
– Чудаков не сеют, не жнут, они сами произрастают, – со спокойной снисходительностью сказала Ульяна.
Она редко восторгалась красотами природы, потому что жила в природе, трудилась в ней, любила её, как любят мать, – всем существом своим, всеми чувствами, данными человеку. Да и не об этом сейчас хотелось говорить Ульяне. Она помнила утреннее обещание Анастасии Фёдоровны рассказать о причине своих слёз. Опасаясь, что «два Петра и один Кондрат» обязательно втянут начальника отряда в какой-нибудь длинный производственный разговор, Ульяна после ужина увела Анастасию Фёдоровну на Высокий мыс.
Конечно, когда вечер играл всеми красками, тут было не до разговоров, но вот темнота окутала притихшую тайгу, и надвинулась ночь. Уж не забыла ли Анастасия Фёдоровна о своём обещании? Напомнить бы ей, да неудобно как-то. Но напоминать не пришлось.
– Вот, дружок мой, послушай теперь, почему я утром плакала, – заговорила Анастасия Фёдоровна, беря руку Ульяны и бережно пожимая её. – Перед тем как проснуться, увидела я сон. Сижу я будто у себя в облздраве, разбираю бумаги. Вдруг открывается дверь, и входит мой Максим. Весь какой-то взлохмаченный, взъерошенный, с воспалёнными глазами, как в лихорадке. Медленно-медленно и как-то боком подходит ко мне, становится вполоборота и, глядя в глаза таким взглядом, что душа во мне перевернулась, говорит: «Здравствуй, Настасьюшка! Ну, скажи мне по совести, долго ты от меня прятаться будешь? Десять лет моё сердце томится по тебе: три года ждал я тебя в Москве, потом три года ждал тебя в Высокоярске, потом на пять лет разлучила нас война. И вот опять ты ушла от меня. Смотри, как бы не сгорел я от тоски-печали…» И только он сказал эти слова, как вокруг разлился сине-зелёный туман, запылали белые огни. Бросилась я тут на пол, обхватила руками его ноги и кричу во всю мочь: «Не дам сгореть, ни на минуту больше не отпущу тебя!»
Видимо, и в самом деле я кричала. Проснулась сама не своя. Вскочила с постели, сбегала на озеро и давай скорее костёр разжигать. Сижу у костра, а слёзы душат, и не могу никак остановиться. Сон-то по живой ране пришёлся! Сколько мы с ним, с Максюшей, прожили в разлуке! То его нет, то меня. Другие от таких разлук чужими становятся, а мы… К старости уже скоро года покатятся, а люблю его сильнее прежнего.
Держа Ульяну за руку, Анастасия Фёдоровна тоном предельной доверительности говорила:
– Ты, Уленька, возможно, думаешь, что я только по ласкам его тоскую? Нет. Ещё тяжелее оттого, что не вижу его глаз, не слышу его голоса, не ведаю его дум. Ты знаешь, он какой? Он особенный! И мысли у него всегда впереди жизни. Ещё ничего не случилось, а Максим уже успел подумать об этом. Совсем недавно, перед тем как наши улуюльские дела начались, пришла я из своего облздрава и рассказываю ему о том о сём… Он выслушал меня, улыбнулся и говорит: «Вполне возможно, что у тебя будут служебные неприятности. Подготовь себя, чтобы не растеряться перед неизбежностью». Я так и ахнула: «Да что ты, милый друг, я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму». Он стоит, посмеивается: «Ну ладно, я ведь что? К слову пришлось». А через недельку-другую и завертелось всё! Влепил мне заведующий выговор за самовольную поездку на Синее озеро, а потом вскоре и Маришина экспедиция потребовала мою собственную персону…
Анастасия Фёдоровна долго молчала. Горячие пальцы её вздрагивали, и Ульяне казалось, что ещё миг, и эта сильная женщина разрыдается.
