Он сорвал с головы чепчик, швырнул его на пол, стремительно подошел к противоположной стене, толкнул прикрытую ширмой потаенную дверь, крикнул:
— Цирюльника ко мне!
Он умел жить, этот Потемкин. У фельдмаршала потаенных дверей не было, и оттоманки тоже не было, и низенького столика для угощений… У фельдмаршала все было просто, по-солдатски. А здесь, в жилище Потемкина, все было необычно.
С улицы с огромным глиняным кувшином появился запыхавшийся денщик.
— Ваше высокоблагородие, квасу!..
— Сам давись квасом. Мне мундир, шпагу и все прочее!
Не прошло и получаса, как поднялся с оттоманки Потемкин, и вот он уже стоял посередине комнаты, в новом мундире, выбритый, напудренный, подтянутый, веселый — такой, словно не было шестинедельного ничегонеделанья, а была жизнь, которой радовался. Улыбка так и играла на его лице.
— Вперед, граф! И горе тому, кто попытается нас задержать!
До главной квартиры они доехали в крытой коляске. Фельдмаршал был у себя, но к нему никого не пускали.
— Его сиятельство занят и принять сегодня не может, — твердо сказал Потемкину дежурный адъютант.
— Но у меня рапорт.
— Оставьте у меня, я передам, как только граф освободится.
Потемкин продолжал настаивать:
— Я прошу доложить. Если фельдмаршал не сможет принять меня, то, быть может, он найдет время для своего сына?
Дежурный адъютант посмотрел на молодого графа, совершенно растерявшегося, сбитого с толку нахальным поведением Потемкина, покачал головой и пошел докладывать.
— Все будет хорошо, не унывай, — кивнул Потемкин молодому Румянцеву.
Граф промолчал. Ему не нравилась вся эта затея. Зачем в самом деле рваться к отцу, когда он занят? Можно прийти в другой раз. Да и дело, которое они к нему имеют, не столь важное, успеется…
— Его сиятельство просит зайти, — доложил дежурный адъютант, вернувшись в приемную.
Потемкин сделал графу Михаилу знак, чтобы не отставал, и твердым шагом последовал в кабинет фельдмаршала.
Граф Михаил не видел отца с момента возвращения из-за Дуная. Сильно же изменился он за это время! Лицо пожелтело, щеки слегка обвисли, под глазами мешки. Постарел… Очень постарел. Михаил хотел рапортовать, как это сделал Потемкин, но отец опередил его, обхватил руками за плечи, притянул к себе. Не ожидавший от сурового родителя такой ласки, он чуть было не расплакался от прилива чувств.
— Ну вот… — нахмурился Румянцев-старший, смущенный выразившимся на его лице чувством. — Мне говорили, что ты настоящий солдат, а ты все еще ребенок.
Оставив сына, он обратился к Потемкину, стал расспрашивать его о состоянии вверенного ему корпуса. В последнее время пребывавший в меланхолии и имевший главным занятием игру в подкидного дурачка, тот плохо представлял, что делалось в войсках, поэтому ему пришлось положиться на свою фантазию. Врал он так искусно, что граф Михаил, прислушавшись к разговору, был просто поражен: так мог врать далеко не каждый. Впрочем, Румянцев-старший сам уловил фальшь. Нахмурившись, ой знаком заставил его замолчать и отошел к окну с видом недовольным, хмурым.
За окном падали и тотчас таяли на земле редкие хлопья снега. Вчера был дождь, а сегодня уже снег. Теперь хорошей погоды не жди, теперь жди зиму.
— Ничего так не разлагает армию, как неудачи, — тихо, словно для себя только, промолвил фельдмаршал.
Потемкин счел благоразумным промолчать, фельдмаршал отошел от окна и уселся за стол, с рассеянным видом уставившись на недописанное письмо. Потемкин стоял так близко, что без труда разобрал последние строки: «Из положения настоящего неприятеля видно, что он не готовит себя сражаться с нами в открытом поле, но берет все меры утвердиться в своих гнездах, которые добывать нельзя без большой утраты в людях, а всякие действия, как и сам переход за Дунай, сопряжены будут с отвагою».
Потемкин решил, что это письмо писалось императрице. В армии было известно, что в последнее время между фельдмаршалом и императрицей переписка заметно оживилась. О чем они писали друг другу, никто толком не знал. Однако люди, имевшие знакомство со штаб-офицерами, полагали, что фельдмаршал старается отвоевать у Петербурга право самому хозяйничать в армии, воевать не по чужим, а по собственным планам. В связи с этим даже говорили, что если фельдмаршалу откажут в его требованиях, он откажется от должности главнокомандующего.
— У вас рапорт об увольнении? — подняв глаза на Потемкина, неожиданно спросил фельдмаршал.
— Никак нет, ваше сиятельство, — слегка смутился Потемкин. — Я осмеливаюсь просить отпуск на лечение.
— И ты тоже? — обратился Румянцев к сыну.
— Мы собираемся вместе, — ответил за молодого графа Потемкин. — Постараемся вернуться как можно быстрее.
Румянцев помолчал.
— Ну что ж, езжайте, коль надумали, — наконец решил он. — Рапорты сдайте в канцелярию.
— Если у вашего сиятельства будут для нас поручения в Петербурге, мы с охотой их исполним, — сказал Потемкин.
— Какие там поручения!.. — сделал досадливый жест Румянцев. — Сказать откровенно, вы нужны мне здесь, особенно сейчас, когда надобно готовиться к новой кампании.
— План кампании уже прислан?
— На этот раз государыня решила, чтобы план составили мы сами.
От услышанного Потемкин даже закашлялся. Зная о требованиях фельдмаршала, он лично не верил, что ему удастся переупрямить военный совет. А вот переупрямил-таки!
Румянцев почти вплотную подошел к Потемкину, словно намеревался обнять его на прощание.
— Пожалуй, у меня найдется для вас одно дело. Постарайтесь найти время зайти в военную коллегию, пусть поспешат с переводом полков из Польши, обещанных мне государыней.
Потемкин заверил, что исполнит поручение сразу же по приезде в Петербург. Они пожали друг другу руки, затем Потемкин молодцевато повернулся и вышел за дверь. Граф Михаил остался на месте, с нерешительным видом глядя на родителя.
— Ну, а ты что? — повернулся к нему Румянцев-старший.
— Не знаю, батюшка… Может, лучше остаться, не ехать?
— Нет, почему же, езжай, коль надумал. Соскучился небось? — переменил он тон, вздохнув. — Матушке от меня поклон. Да передай, чтобы книгу «Шереметьева вояжи» прислала.
— Слушаюсь, батюшка.
— Ну а теперь иди, — стал легонько подталкивать он сына к двери. У выхода остановил, повернул к себе, тряхнул за плечи и, слегка оттолкнув от себя, повторил: — Иди.
Глава VIII
Путь в фавориты
1
Потемкин и молодой Румянцев не стали дожидаться хорошей погоды, выехали в самую грязь, теша себя надеждой, что ближе к России дорога пойдет лучше. Однако слякоть продолжалась до самого Киева, и только за Днепром они увидели наконец настоящие снега и смогли пересесть в сани.
Граф Михаил радовался встрече с русской землей — почтовым тройкам, с малиновым звоном катившим их от одной станции к другой, вешкам на дорогах, неоглядным синевато-белым степям, заиндевелым перелескам, морозу, приятно освежавшему лицо. Здесь, на Руси, все было мило. Хоть и бедная, нищая сторона, а все ж своя, родная…
Потемкин почти не высовывался из кибитки. Виды его не занимали, он сидел, погрузив лицо до самых глаз в воротник медвежьего тулупа, и не отзывался на восторженные восклицания своего молодого соседа. В мыслях у него было свое, совсем не то, что у графа. Он обдумывал план действий в Петербурге — план, родившийся еще в прошлом году и с тех пор не дававший ему покоя. План был дерзостный. Он собирался найти путь к сердцу императрицы, заменить собой Васильчикова, этого глуповатого дворянчика, которого он, Потемкин, знал еще по службе в гвардии и считал ниже себя во всех отношениях.
Конечно, он, Потемкин, не так знатен, как Васильчиков. Его родитель всего лишь отставной майор. Зато Бог дал ему то, чего не было у Васильчикова, — ум, образование. Он обучался в Смоленской семинарии, в Московском университете. Владеет французским языком. Когда Екатерина II вступила на престол, ему, вахмистру гвардейского конного полка, очень повезло. Он был произведен в офицеры, удостоен звания камер-юнкера, допущен в высшее общество… И все это благодаря ей, государыне. Будучи на приемах во дворце, он не раз ловил на себе ее взгляд, выражавший не одно только любопытство. Однако в то время он не смел даже мечтать о большем, что уже имел. Рядом с императрицей был Григорий Орлов, имевший на нее как на женщину прав больше, чем кто-либо другой. Но вот дошла весть, что Григорий Орлов отвергнут, что его место занял Васильчиков, и страсть забушевала в Потемкине с неуемной силой. Почему именно Васильчиков? Ведь место Орлова мог занять и он, Потемкин!
Ему трудно стало дышать в армии. Душа рвалась в Петербург. Он много думал, и каждый раз мысли сходились на том, что ему, боевому, заслуженному генералу с красивой наружностью, не так уж трудно будет оттереть этого пустозвона Васильчикова, все достоинство которого состояло в мужской потенции. Важно было только подобрать ключ к сердцу императрицы, найти поддержку среди ее приближенных.
