— Я рад служить вашему величеству, — молвил воевода, щелкнув каблуками.
— Прошу к столу, — широким жестом пригласил государь.
— Польщен, весьма польщен, — бормотал воевода, усаживаясь к столу.
Воеводе царь налил вина в хрустальный кубок, себе в обливную тяжелую кружку, оправдываясь:
— Все время в походах, в походах, привык из кружки.
— Да, да, — понимающе закивал воевода.
— За что выпьем?
— За ваше здоровье, государь.
— Спасибо, пан воевода. Я ценю вашу преданность.
Выпили, стали закусывать. Скотницкий навалился на жареную рыбу.
— Караси. Ужасно люблю их жареных.
— Да, да, — согласился Дмитрий. — Это хорошее блюдо.
Наполнив по второй, спросил:
— Какими силам вы ныне располагаете, пан воевода?
— Какие там силы, ваше величество? Слезы — не силы. Полуротой не более, да и те старики и калеки. Едва на караулы наскребаем. Сами ж знаете, все лучшее на Москву забрали.
— Ну ничего. У меня полк казаков князя Шаховского, в случае чего отобьемся.
— Да, да.
— Теперь ваше здоровье, пан Скотницкий.
— Спасибо, ваше величество.
Царь отпил из кружки, встал и, не выпуская ее из рук, прошел к настенному канделябру, поправил одну из свечей. Воевода опять взялся за карасей.
Дмитрий, возвращаясь к столу, на мгновение задержался возле гостя, соображая: «Гаврила сказал: по темени, в висок нельзя, можно убить». И трахнул воеводу кружкой по темени, тот и не охнул, сунулся лицом прямо в карасей. Кружка развалилась. Тут же из-за занавески явился Гаврила с парнями и большим мешком. Распяли устье мешка, засунули в него обеспамятевшего Скотницкого, молча потащили из горницы.
Дмитрий сел к столу, наполнил водкой хрустальный кубок до краев. Выпил, закусил мочеными яблоками.
Когда вернулся Гаврила с сообщниками, царь уже и лыка не вязал, но все же поинтересовался:
— Ну-ну к-как?
— Все в порядке, государь.
— А че т-так долго?
— В прорубь не пролазил, пришлось окалывать.
— Пан воевода оч-чень карасей л-любит, — усмехнулся Дмитрий. — Т-теперь ему и-их н-надолго х-хватит. Ха-ха.
Марина догадалась, что с арестом Казимирского все задуманное ее мужем не сможет состояться, все письма теперь у Рожинского и он знает все. Более того, в любой момент он может и ее арестовать, как и Казимирского. И поэтому утром она побежала в стан донских казаков с распущенными волосами, где стала кричать:
— Спасите меня! Защитите меня!
Казаки заволновались: «Кто смеет угрожать нашей государыне?!» Вокруг царицы закружилась возмущенная толпа:
— Говори, говори, государыня. Мы с того кишки выпустим.
Когда Марина поняла, что уже достаточно привлекла внимание, заговорила:
— Что вы делаете здесь? Идите к государю, он ждет вас в Калуге, к нему уже прибыл с войском князь Шаховской.
Атаман Заруцкий, узнав причину волнения в стане казаков, поскакал к Рожинскому.
— Роман Наримунтович, там Марина взбулгачила донцов, зовет их в Калугу.
— Вот же стерва, — выругался гетман. — А вы кто? Атаман или пешка?
— Там не подойти. Казаки возмущены, она кричит, что вы покушаетесь на ее свободу.
— Вот же гадюка, учуяла. А? Езжайте к Трубецкому, пусть подымает дружину на бунтовщиков.
Когда Заруцкий явился к князю Трубецкому и передал приказ гетмана, тот выругался:
— Пошел он, ваш Рожинский. Я ухожу с полком в Калугу.
— Но гетман прибегнет к силе.
— Пусть только попробует. Между прочим, Иван Мартынович, и вам бы следовало определиться, кому служить, казаки уйдут, с кем останетесь?
Беготня Марины по лагерю и ее призывы возымели действие. Донцы седлали коней, заряжали ружья. С ними уходили князья Трубецкой и Засекин с своими дружинами. Не забыта была и царица, для ее охраны была выделена хоругвь Плещеева в количестве трехсот человек. Все конники на подбор.
И тронулись, копытя, разбивая снег, мешая с мерзлой землей.
Царице надо переодеться, привести в порядок волосы. Она вернулась к своему дому в сопровождении конного конвоя.
— Я сейчас, — сказала Плещееву и исчезла за дверью.
А между тем гетман Рожинский кинулся к польским гусарам.
— Панове, в стане измена, надо немедленно воротить их, немедленно.
Сам гетман из-за ранения не мог вести войско, поручил это Зборовскому:
— Александр Самуилович, не щади их! Слышишь? Руби предателей. — Гусары налетели на хвост казачей колонны, но те оказались не робкого десятка. Открыли пальбу, бились саблями, валились на землю, дубасили друг друга кулаками, душили.
Когда наконец Марина, одетая в гусарскую мужскую одежду, выпорхнула со своей служанкой Варварой из «дворца», Плещеев встретил ее у крыльца.
— Ваше величество, сейчас ехать нельзя.
— Почему?
— Там идет сражение.
— Где? Какое сражение?
— Казаки дерутся с поляками. Рожинский натравил…
— Мерзавец, — почти прошипела Марина. — Ему это припомнится. Что же делать?
— Давайте переждем. Посоветуемся.
— Входите, Федор, — пригласила Марина Плещеева в дом и вернулась сама. Села к столу, сбросила шапку.
— Варя, — окликнула служанку. — Где там письмо от Сапеги?
— Оно у вас в сумочке, ваше величество.
— Ах да. — Марина открыла сумочку, порылась, достала письмо, развернула. — Вот. Петр Павлович пишет из Дмитрова, что мое присутствие вдохновило бы ратников.
— Вы полагаете, ваше величество, направится в Дмитров? — спросил Плещеев.
— Да, Федор, вы угадали. В конце концов, если там станет трудно, мы можем уйти в Калугу вместе с Сапегой.
— Давайте попробуем.
— Давайте. Но лучше все-таки выедем ночью, чтоб у Рожинского не появилось желание и нас задержать.
Сражение-потасовка с южной стороны лагеря шло до темноты и стоило жизни двум тысячам человек. Казаки все равно ушли, гусары воротились, волоча с собой раненых, и лагерь долго не мог успокоиться. Затих лишь под утро. Тогда и была разбужена разоспавшаяся Марина.
— Ваше величество, пора.
— Бог мой, как же я сяду в седло, — зевнула сладко царица.
— У нас есть для вас сани. Для вас и для вашей служанки.
Марину и ее служанку Варвару усадили в сани, укутали в тулупы, и они вскоре задремали под скрип полозьев и фырканье лошадей.
15. На забороле[70] Дмитрова
То-то удивился Сапега, когда появилась в Дмитрове собственной персоной сама царица Марина Юрьевна:
— Ваше величество, как вы решились в такой путь?
— Вы же сами звали меня вдохновлять ваших ратников.
— Но я никак не думал, что вы воспримите эти строчки всерьез.
— Значит, вы шутили?
— Нет, нет, но я это писал как поэтический образ…
— Успокойтесь, Петр Павлович, я просто заблудилась, ехала в Калугу, а попала в Дмитров. Вы же не прогоните меня?
— Что вы? Как я посмею? Хотя, конечно, здесь будет жарко и условия совсем не для дам, тем более не для царицы.
— А какие условия вы бы считали приемлемыми для царицы?
— Более спокойные и безопасные. Вы бы могли вернуться в Польшу, переждать эту кутерьму под защитой короля и отца, наконец. — Марина нахмурилась и отвечала резко:
— Пан Сапега, вы забыли, что я царица всея Руси. И лучше исчезну здесь, чем со срамом вернусь к моим близким в Польшу.
— Ну что ж, не смею вам прекословить, ваше величество, — преклонил голову бесстрашный Сапега, вполне оценив мужество этой маленькой женщины.
Когда Сапега стал отступать от Александрова, князь Скопин послал преследовать поляков князя Куракина, только что пришедшего из Москвы:
— Иван Семенович, у вас дружина свежая, проводите их.
Именно Куракин и осадил Дмитров, где засел Сапега с остатками войска. Марине и ее сопровождающим повезло, что успели проскочить в город до начала осады. Опоздай они хотя бы на сутки, и царица вполне бы могла угодить в плен войску Скопина-Шуйского.
Куракин не мог провести хорошую подготовку к штурму из-за зимнего времени и отсутствия тяжелых пушек и поэтому с ходу пошел на приступ крепости.
У восточной стены довольно быстро удалось набросать из плетней, бревен, натасканных из посада, помост едва ли не вровень с крепостной стеной, и все это делалось под беспрерывный ружейный огонь из крепости, хотя и не частый, но наносивший урон москвичам.
Встревоженный Плещеев явился к Марине:
— Ваше величество, я опасаюсь, что гарнизон не удержит крепость.
— Почему вы так думаете?
— Ратники утомлены в предыдущих боях и обескуражены.
— Что же вы предлагаете, Федор Кириллович?
— Я думаю, надо нам прорываться. Переоденьтесь. Вот вам сабля, пистолет.
Плещеев вышел, предоставив царице время для переодевания. И довольно скоро Марина явилась на крыльце в мужском платье, сверху — алый бархатный кафтан, на боку — сабля, за поясом — пистолет. Видимо, в этой одежде и при оружии она ощущала себя уже воином.
