— Вернётесь из отпуска — ив поход, — сказал Деникин. — Отсюда необходимость, не откладывая, обсудить с вами главный вопрос: куда пойдём.
Марков мог бы совершенно искренне сказать: куда прикажете, но они его бы не поняли. Поэтому он промолчал, поглядывая на Романовского, — начальник штаба обычно докладывает планы, но тот смотрел на Деникина, по-видимому, ожидая объяснений командующего. И Деникин объяснил:
— Сложный вопрос и не столько военный, сколько политический. Краснов предлагает нам идти на Царицын, убеждает, что там нас ждёт успех, а затем, вместе с казаками — на Москву. Алексеев написал мне, что на Кубани — гибель, на Кавказе мало привлекательного и делать нечего, то есть идти некуда. Краснова мы понимаем: в Царицыне сидят его враги — правительство Донской большевистской республики. И на Москву надо идти, но не с Красновым и не с немцами, его друзьями. Наша армия — Русская армия, и она должна выполнять главную свою задачу: защищать Россию от внешнего врага. Наш враг — немцы. Мы не подписывали предательский Брестский мир. Если сейчас мы не имеем возможности вступить в открытую борьбу с немецкими оккупантами, то не должны хотя бы помогать германской армии. Они захватили Ростов, наша разведка доносит, что готовятся немецкое наступление на Батайск и десант в Тамани. Им противостоят большевистские войска под командованием Сорокина. Только здесь, только вам говорю откровенно: я не хочу наносить серьёзный удар в тыл этих войск и тем самым помогать немцам захватить Кубань, а затем Кавказ. Иван Павлович согласен со мной.
— Я тоже согласен, — сказал Марков.
— Наверное, есть в армии и другие, думающие так же, но о нашем с вами решении не должен знать никто. Идти на Царицын, помогать Краснову — это означает сотрудничество с немцами. Мы пойдём на Кубань, но с ограниченной целью — взять Екатеринодар и создать базу для расширения армии, имея в виду поход на Москву.
Совещание состоялось в Егорлыцкой, в станичном правлении. Для офицеров, отдохнувших после похода, почистившихся, приодевшихся, такая массовая встреча создавала настроение праздника, и вряд ли стоило ожидать каких-то резких выпадов, споров и прочих эксцессов. Закончившийся поход не только сплотил армию, но и особым образом разделил: по форме одежды, по манерам, выражавшим некий особенный взгляд на жизнь.
Корниловцы после гибели патрона были обязаны разочароваться во всём и всё презирать. Цвета их формы — малиново-чёрные, на рукавах — «ударные» красно-чёрные углы. Замкнутые, молчаливые, неулыбчивые корниловцы грубо толкались — и пусть попробует кто-нибудь выразить недовольство.
Марковцы все в чёрном — траур по России, фуражки — черно-белые, и обязательно в мятых шинелях, а многоэтажная матерщина слышна как во время боя, так и здесь, на совещании.
Если офицеры в бело-голубых фуражках дружески перекликаются, обнимаются за плечи и даже иногда говорят о литературе, значит, это алексеевцы.
Цвет дроздовцев — алый. Фуражки — ало-белые. Отблеск боев и пожарищ похода от Ясс до Ростова. У их командира пенсне и ироническая улыбка, и дроздовцы тоже многие в пенсне и любят иронию. Перед совещанием иронизировали: «Земский собор, господа. Кого изберём на царствие?..»
Мушкаев был в чёрной помятой гимнастёрке, сидел рядом с корниловцем Дымниковым и, щедро уснащая речь матерщиной, комментировал происходящее и характеризовал собирающихся на совещание генералов:
— Все они, так их... без нашего Маркова ничего не стоят. Романовский — хитрая лиса. То вокруг Корнилова увивался, а теперь перед Деникиным расстилается. В штабной сводке своего же друга Маркова оплевал, а потом извинялся. А сам Деникин кто? Хоть в одном бою он был?
— Наш Кутепов — хороший командир, — возразил Дымников. — Не хуже Маркова.
— Солдафон и монархист.
— А Марков кто? Республиканец?
— Он... Он — современный Суворов. Кто был Суворов? Монархист? Республиканец? Нет. Он был великим русским полководцем. Вот и Марков.
...Деникин открыл совещание и предоставил слово генералу Алексееву.
Оглядев зал стариковскими усталыми глазами, тот начал говорить о тяжёлом положении России и Добровольческой армии, о немцах, которые стоят в Ростове и готовятся захватить Дон и Кубань...
— Немцы — наши жестокие и беспощадные враги, такие же враги, как и большевики...
Из рядов офицеров раздался уверенный сильный голос:
— Да, враги, но враги культурные.
— Господа, не будем перебивать Михаила Васильевича.
Но в зале зашумели — одни высказывались за немцев, другие — против.
Сосед Дымникова, тоже корниловец, горячо доказывал:
— Немцы — бывшие враги, а этот дряхлый старичок заснул в 1915 году, а сегодня проснулся и пришёл сюда. Наших много за союз с Красновым и немцами. Нельзя упускать такую возможность — немцы сейчас бьют французов и англичан и нам помогут взять Москву.
— Некоторые сами переходят к Краснову, — сказал Дымников. — Один текинец из конвоя бежал к казакам в Новочеркасск верхом и заодно прихватил лошадь Деникина...
Алексеев продолжал говорить о нечестной политике немцев, об их огромных потерях во Франции, об истощении духовных и материальных сил германской нации, о страшном будущем России, если она пойдёт на союз с Германией: «Политически мы будем рабами, экономически — нищими...»
После него выступил Деникин:
— Была сильная русская армия, которая умела умирать и побеждать. Но когда каждый солдат стал решать вопросы стратегии, войны или мира, политического устройства государства, тогда армия развалилась. Теперь всё, по-видимому, повторяется. Наша единственная задача — борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Чтобы тотчас разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы те круги, которое теперь, если и не помогают армии, то ей и не мешают, начали бы активную борьбу против нас? Чтобы 30-тысячное ставропольское ополчение, с которым теперь идут переговоры и которое вовсе не желает монархии, усилило Красную армию перед нашим предстоящим походом? Да, наконец, какое право имеем мы, маленькая кучка людей, решать вопрос о судьбах страны без её ведома, без ведома русского народа? Хорошо — монархический флаг. Но за этим последует естественное требование имени. И теперь уже политические группы называют десяток имея, в том числе кощунственно в отношении великой страны и великого народа произносится даже имя чужеземца — греческого принца. Что же, и этот вопрос будем решать поротно или разделимся на партии и вступим в бой? Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход — вера в своих руководителей. Кто верит нам — пойдёт с нами, кто не верит — оставит армию. Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию. И будьте покойны: в тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедля оставлю свой пост, чтобы продолжать борьбу другими путями, которые сочту прямыми и честными.
Едва Деникин закончил, слова попросил Марков. Он сказал коротко и просто:
— От имени 1-й дивизии заявляю, что все мы верим в своих вождей и пойдём за ними.
Расходились без особых разговоров — ещё не осознали, что значило это совещание и как от него зависит будущее армии, жизнь и смерть каждого добровольца.
Мушкаев спросил Дымникова:
— Чем всё это кончится?
— Дураки никогда не побеждают. Жаль, что вместе с ними погибают умные.
28 мая командир отряда охраны Руденко стоял у входа в Екатеринодарский театр, где открывался 3-й Чрезвычайный съезд Советов Кубани и Черноморья. Его подчинённые проверяли пропуска делегатов и строгими тёмными шеренгами ограждали тротуары. Винтовки со штыками у ноги, новые форменки, открывающие полосатые треугольники тельняшек, ленты бескозырок, сверкающие бляхи с якорями на поясах, клёши в пол-аршина. Делегаты одеты по-разному, но почти все по-военному: гимнастёрки, казачьи шаровары, френчи, сапоги, черкески... Начальство подъезжало на автомобилях — члены ЦИК, Чрезвычайного Совета обороны, народные комиссары республики... Подкатил трескучий, извергающий бензиновый дым закрытый большой автомобиль, и Руденко встрепенулся, как в бою, когда вдруг атакуют, откуда и не думал: из машины вышел Автономов. За ним Сорокин и Гумённый.
Рванулся к громыхающим входным дверям, расталкивая делегатов, коротко бросил матросу-контролёру: «Леха, командуй». Вошёл в вестибюль, где почему-то сразу все громко говорили, прошёл в кассу. Там у телефона сидел с газетой дежурный матрос.
— Звонит машина? — спросил его дежурный. — Давай в ЦИК. Полуяну.
Тот набрал номер, ему ответили, и он доложил:
