И Аргамаков кинулся вон из комнаты.
Оставшись один, Кутайсов кинулся одеваться. Но сейчас же бросил на пол взятую в руки часть одежды, махнул рукой и, схватив сальную нагоревшую свечку, как был в колпаке и шлафроке, забыв о своем господине и его благодеяниях, побежал на потайную лестницу, спустился вниз в лабиринт и пустился по сводчатым ходам. При этом свечка потухла. Он бросил ее и ощупью, по хорошо знакомой дороге, оступаясь и падая, однако, не раз и натыкаясь на углы и столбы, подпиравшие стены катакомб, выбрался, наконец, из замка на набережную Фонтанки. Спустившись на лед, Кутайсов перебрался на другую сторону и пустился по пустынной улице, пронизываемый ледяным ветром.
Аргамаков быстро поднялся по витой лестнице. Двойная стена оставляла довольно широкий промежуток между спальней императора и прихожей. Таким образом, потайная лестница вела в простенок между двумя дверями. Аргамаков по условию должен был отворить заговорщикам дверь в прихожую, а в дверь спальни императора постучать и просить отворить ее под предлогом пожара в замке. Так как в прямые обязанности Аргамакова входило днем и ночью первому предупреждать самого императора лично о всех чрезвычайных событиях в замке, то император должен был отворить ему.
Едва Аргамаков очутился в простенке, как дверь в спальню императора распахнулась настежь. На пороге стоял сам император. Он был в том костюме, в котором ужинал, в чулках, башмаках и французском кафтане.
— Это ты, Аргамаков, — сказал он. — Что случилось?
— В замке неблагополучно, ваше величество, — едва проговорил растерявшийся от неожиданного появления государя адъютант.
— Неблагополучно? Войди. В чем дело?
Император отступил вглубь покоя. Аргамаков вошел.
— Ваше величество, в замке неблагополучно, — повторил он опять.
— Я это уже слышал. Ну? — спокойно сказал император.
— Составлен заговор против вашего величества. Готовится переворот. Хотят низвести вас с престола и передать власть царевичу Александру.
— Кто же заговорщики? — столь же спокойно спросил император.
— Пален, Бенигсен, Зубовы и с ними многие. Государь, переворот готовится даже сейчас. Замок обложен войсками. Все входы заняты. Караулы вам изменили. Прислуга подкуплена.
— Как! А мой первый батальон преображенцев?
— Увы, государь, батальон на две трети пополнен людьми из раскассированного вами князя Ливена полка. И офицеры в заговоре. Государь, вы в величайшей опасности! Именно в самую сию минуту, что я говорю с вами, заговорщики толпой идут к вам со стороны библиотеки.
— Но графа Палена нет с ними?
— Нет, государь, но не медлите! Каждая секунда дорога!
— Ты застал меня, против ожидания, бодрствующим и одетым, — сказал с величавым спокойствием император. — Значит, я не был так неосведомлен в сем злодейском предприятии, как ты полагал. Но ты-то сам, Аргамаков, какую роль в комедии играешь?
— Помилуйте меня, государь! — воскликнул Аргамаков, бросаясь на колени, — злая сила обуяла и меня. И я был с ними. Но в последнюю минуту опомнился. Всей жизнью готов я загладить мое гнусное деяние. Я спасу вас, государь!
— А, и ты был с ними! Но как же ты меня спасешь?
— Путь по потайной лестнице и дальше, в катакомбах, до набережной Фонтанки свободен, государь! Спасайтесь. Не медлите ни минуты!
— Но почему я должен верить тебе, Аргамаков? Если ты обманул и предал своих товарищей, можешь предать и обмануть и меня? Могу ли на тебя положиться?
— Государь! Я — злодей! Я — преступник! Но, клянусь, то было мгновенное затмение! Всю жизнь я буду оплакивать его.
— Ты будешь горько оплакивать свой поступок, Аргамаков. Ты говоришь истину. Нет прощения тому, кто восстал против своего законного монарха и Божия помазанника. Итак, если бы даже тебе удалось меня спасти, это не спасло бы тебя, и я поступил бы с тобой по всей строгости законов. А ты знаешь, что в таких случаях российские законы неумолимы. Все: и действователи, и укрыватели, и попустители, и даже токмо злоумышлявшие или знавшие, но не донесшие об умысле, — все подлежат мучительной смерти — казни четвертованием. Хочешь ли, зная сие и непоколебимость мою в таковом случае и участь, тебе уготованную, спасти меня?
Мертвенно бледный, растерянный, Аргамаков не знал, что ему ответить.
— Вот видишь ли, друг, — выждав мгновение, спокойно промолвил император, — ты сказал, что злая сила тебя обуяла. Но если бы ты был истинно честный человек, а не красивый плод, внутри полный гнили, ничто бы тебя не обуяло. О, если бы ты сейчас, не колеблясь, ответил мне! Но где вам, предателям, льстецам и рабам, познать истинное благородство души.
— Они идут сюда, государь! Умоляю вас! Спасайтесь! — вскричал Аргамаков, опомнившись.
— Клянусь спасением моей души и всем священным на земле и на небе, клянусь торжественно! — вскричал император, — я встречу опасность лицом к лицу и не побегу, как жалкий трус! И что ты знаешь? Может быть, у меня есть сокрытие в этих стенах, верные слуги, которые защитят меня! А если земные слуги меня не защитят, святое помазание, которое на мне, спасет меня. Ступай, Аргамаков, отвори двери твоим товарищам. Пусть идут. Я поговорю с этими молодцами и, может быть, они образумятся. Я приказываю тебе.
И Павел Петрович сиповато запел:
— Князи людстии собравшася вкупе на Господа и на Христа Его!
— Я не могу, государь! О, спасайтесь, государь! — восклицал Аргамаков.
— Спасайся лучше сам. Ведь ты теперь между двух смертей стоишь.
В эту минуту громкий вопль раздался в прихожей.
— Ах, мои верные служители! Они убивают их! Отворяй сейчас дверь, мерзавец, и предупреди дальнейшие преступления. Скорей отворяй! Из-за твоего промедления, может быть, честный человек погиб!
Во время прохождения по залам и гостиным замка толпа заговорщиков, окружавшая Бенигсена и Зубовых, все убывала, а перед передней императора отстал и Николай Зубов, сказав, что соберет и приведет «этих подлецов». Таким образом в переднюю вошли только Бенигсен, князь Платон Зубов и четверо офицеров. Из дежуривших у дверей спальни служителей-гусар при шуме шагов банды трое скрылись через библиотеку. Остался только один. Он сидел на полу, прислонившись спиной к жарко истопленной печке, и крепко спал..
Вместо того, чтобы вести себя тихо, один из офицеров набросился на спавшего лакея и ударил его набалдашником толстой и короткой трости по голове. Издав громкий вопль, несчастный без чувств упал на пол и из разбитой головы его хлынула кровь.
— Что вы сделали! — вскричал Платон Зубов. — К чему этот шум! Теперь общая тревога разнесется по всем комнатам.
Вдруг дверь распахнулась, и вошел Аргамаков, мертвенно бледный и трепещущий.
— Идите к императору! Он вас приглашает! — проговорил Аргамаков, сам, очевидно, не отдавая отчета в произносимых словах.
Увидев поверженного и текущую кровь, Аргамаков всплеснул руками и, кинувшись к нему, стал поднимать.
— Господа, — обратился Бенигсен к офицерам, стоявшим как бы в остолбенении. — Помогите Аргамакову перенести раненого куда-нибудь на диван и окажите ему первую помощь. А мы с князем пойдем к императору, — и, взяв твердо за руку Зубова, генерал Бенигсен посмотрел ему в глаза, сказав, — Идем!
Тот повиновался.
Пройдя простеночную комнату, они в дверях спальни преклонили колено.
— Что это, Платон Александрович? — сказал император. — Что вы делаете? Что там произошло? Я слышал крик. Войдите. Объясните ваше неожиданное появление в столь поздний и неурочный час без моего зова.
Император стоял посреди комнаты, возле письменного стола. Бенигсен прошел вперед и, обойдя императора, стал спиной к двери, завешанной ковром с мистическими изображениями, которая вела в прихожую парадных покоев императрицы.
Император молча многозначительно посмотрел на него.
— Что это, господа, — продолжал он, между тем как Зубов с низкими реверансами отходил от двери и приближался к нему, — что это? Вы в полном мундире, в шарфах и при орденах! Видно, что-то важное привело вас?
— Государь, — немного дрожащим голосом заговорил Зубов, — нас привела к вам действительно чрезвычайной государственной важности необходимость. Многие командиры и офицеры полков, а также все патриоты, движимые ревностью о благе отечества, поручили нам обратиться к вашему величеству с верноподданнической просьбой.
— Ну! ну! — сказал император, подмигнув Бенигсену и потирая руки. — В чем же просьба сих господ патриотов?
— Государь, — доставая из-за обшлага мундира бумагу, — сказал Зубов, — дозвольте мне прочитать сие — изложение всеподданнейшей просьбы, приносимой, можно сказать, не только от обеих столиц, но и от всей России.
