— Тяжелый твой князь?
— Легохонек: росту небольшого, под семьдесят ему, высох.
— Не помрет, как свяжем?
— Не помрет. Сила есть еще в нем. На коне скачет и сабелькой машет.
— Ну и хитер ты, поп! Дело придумал. Не боишься?
— Коли что случится, дак я к атаману в писаря пойду и попадью с детьми уведу.
— Хитер… Объясни нам, поп, что за свара приключилась в церквах на Киевщине?
— Киевский митрополит Онисифор Девочка оказался иезуитским прислужником, — сразу отозвался поп. — Он утверждал, что православной церкви треба подчиниться папе римскому. — Лицо Дамиана покрылось красными пятнами. — Нет другого лекарства для нашей церкви, кроме каленого железа… Патриарх Иеремия недавно низложил Онисифора Девочку, однако посвятил в киевские митрополиты иезуитского прихвостня Михаила Рогозу. А коли глава нашей церкви помощник дьявола, как быть остальным? — Поп вздохнул и склонил голову. — Я десять лет духовником у князя Константина Острожского, десять лет я внушаю ему, что треба делать, а все остается по-прежнему. Не можно оставаться настоящим православным и быть верным слугой католического короля и пустить сыновей в католики, как наш князь, — снова заговорил Дамиан. — Треба спасать православие, а для того есть только одно средство — стать подданными московского царя.
— Ты прав, поп, — поддержал Степан Гурьев, — надо всему русскому народу под одним царем жить.
— Хватит, — махнул рукой Дамиан, — за душу берет! Давайте, братья, на сон грядущий еще по чаше выпьем.
Выпили еще по чаше крепкого хмельного и разошлись. Московиты легли в горнице на полу, расстелив войлок, а поп ушел спать к попадье.
Степан Гурьев спал плохо, ворочался всю ночь с боку на бок. Утром еще не стало светать, он разбудил товарища.
— Федор! — тряс он его за плечо. — Федор!
Шубин проснулся, привстал, посмотрел по сторонам. За окнами стояла ночь.
— Чего тебе, Степан?
— Остапу Секире я пятьсот рублев на сохранение оставил, когда сюда шли. Возьмешь, детям отдашь.
— А ты?
Степан Гурьев долго молчал.
— Истомило всего… убьют меня, Федор, сердце чует.
— Не к месту речи ведешь. Когда смерть придет, один бог знает.
— Так-то так, однако и сердце вещун.
— Вдвоем старика одолеть велико ли дело?
— Да уж как будет. Так ты деньги возьми…
Не дожидаясь ответа от друга, Степан сразу заснул, едва промолвив последнее слово.
С первыми лучами солнца поп Дамиан разбудил московитов и повел завтракать. На столе в большой деревянной миске дымились галушки. Перед каждым стояла чаша с густой сметаной. Плотно наевшись, все трое пошли в церковь. Отомкнув тяжелый замок, поп, приоткрыв дверь, втолкнул в божий дом Степана и Федора.
Церковь была старая, стояла больше ста лет, ее строил еще Василий Федорович Острожский. Снаружи она походила на католический костел. Где-то в темной глубине церкви горела неугасимая лампада. Поп Дамиан зажег от нее несколько восковых свечей и поставил перед иконами, у каждой молился и клал поклоны.
В церкви чуть посветлело.
Помолившись, поп дал Степану и Федору по горящей свече и сказал:
— А теперь пойдемо, братья, наверх, окно посмотримо, можно ли через оное просунуть князя.
По узкой винтовой лестнице заговорщики стали взбираться наверх. Гулко отозвались в пустой церкви шаги. Поп шел первым. Добравшись до галереи, он грузно затопал по дубовому настилу. Вслед за ним двинулись Степан и Федор.
Окно оказалось плотно закрытым железным ставнем, на двух крепких засовах. Повозившись, заговорщики сняли тяжелый ставень. Снаружи окно выглядело маленьким и узким, на самом деле в просвете могли поместиться два высоких человека.
Заговорщики долго стояли у окна. Перед глазами голубой лентой вилась река. На склоне возвышенности среди столетних дубов столпилось несколько десятков домиков. Вокруг замка зеленели хозяйские нивы. На лугу паслось огромное княжеское стадо. На реке Горыни рыбаки закидывали сети с лодок, чтобы наловить рыбы для княжеского стола. Сотни тысяч людей трудились в княжеских владениях пять, а то и шесть дней в неделю на пользу хозяина, Константина Острожского, самого богатого человека во всей Речи Посполитой. Сотни городов, множество сел и деревень входило в хозяйство князя. Он был главным вершителем судеб своих подданных, никто, кроме бога, не мог вмешиваться в его дела…
У самой крепостной стены буйно разрослись кусты боярышника, шиповника и дикой сливы.
— Там в зарослях будут ждать казаки. Они придут, как только стемнеет, — сказал поп Дамиан.
* * *
Константину Константиновичу Острожскому исполнилось шестьдесят шесть лет. Сегодня он проснулся с легким сердцем, и до самого обеда его не покидало хорошее настроение.
Поздравить князя приехали его сыновья Януш, Константин и Александр со своими семьями и много вельможных шляхтичей с Киевщины, Подолья и Волыни. В замке сделалось шумно и весело.
Позавтракав, князь чинил суд и расправу над своими подданными. Два десятка мужиков выпороли на конюшне, другие отделались денежным штрафом. Из конюшни долго раздавались вопли провинившихся.
Во время обеда князя развеселил шляхтич Вельямин Корецкий, один съевший большого барана и конское ведро пшенной каши. Князь платил Вельямину за обжорство немалые деньги, на которые он и сам жил безбедно и содержал семью.
Большая старинная столовая с каменными столами. Над головой — огромные дубовые балки и закопченный потолок. Не так давно здесь пировали при пылающих факелах.
Сегодня за обеденный стол уселось около трехсот человек. Обед продолжался почти четыре часа. Было подано полсотни мясных, рыбных и сладких блюд. Во время обеда гремела музыка и раздавались веселые песни. В честь хозяина произносились здравицы, поднимались хрустальные бокалы и серебряные чаши с дорогими французскими и испанскими винами.
Карл и карлица, одетые в разноцветные лохмотья и увешанные колокольцами, смешили гостей. Они шутили, назойливо приставали к гостям, высмеивали их недостатки, предсказывали будущее. Шутили они над шляхтичами помельче и победнее, однако доставалось и знатным и богатым.
В конце обеда к князю подошел его духовник поп Дамиан:
— Ваша светлость, ради вашего дня рождения треба исповедаться и причаститься как истинному христианину.
— Да, да, отче.
— Перед ужином я приготовлю все необходимое в церкви и приду за вами, ваша светлость.
— Хорошо, отче, приходи, я буду ждать.
Поп Дамиан, ворча что-то себе под нос, ушел из княжеских покоев. Ему не нравилось праздничное оживление, наступившее в замке. Народу прибавилось, вместе с господами наехало много слуг.
«Коли князь не захочет присягнуть гетману, я его прокляну, — думал поп. — Нет, он присягнет, побоится проклятья».
Пообедав, князь Острожский собрал сыновей в своем кабинете. Они беседовали долго, обсуждая дела польского королевства.
Княжеский кабинет был достопримечательностью острожского замка. Его стены, отделанные полированным дубом, украшали портреты предков князей Острожских по мужской линии. На одной стене — отец, дед и прадед князя Константина, с другой княжеские прадеды в латах, с оружием в руках строго смотрели на внуков.
Узкие стрельчатые окна с цветными гербами на стеклах.
Но главным украшением кабинета служил огромный камин, привезенный в начале века отцом князя из Франции. В камине жарким пламенем горели толстые дубовые поленья.
Сначала разговор шел о короле Сигизмунде Третьем. Он мало кому нравился в польском королевстве. И католики и православные одинаково недолюбливали недалекого умом, безвольного и слабого короля.
— Что говорить, выбрали себе владыку… Когда он после избрания въезжал в Краков, канцлер Замойский встретил его блестящей приветственной речью, — рассказывал старший брат, Януш. — И представьте себе, панове, король не ответил ни слова. Выслушал речь и молча поехал дальше.
— Канцлер, вероятно, обиделся, — усмехнулся старый князь.
— Он сказал сенаторам, которые больше всех хлопотали в пользу избрания Сигизмунда: «Какого немого черта вы привезли нам из Швеции?»
— Так и должен был сказать Замойский. Я хорошо знаю его норов. Но самое худшее, что король — игрушка в руках иезуитов.
— А что ты скажешь, отец, о гетмане Косинском? Он недавно взял Белую Церковь, и сейчас под этим городом стоит большое войско казаков и черни. Говорят, он собирается взять Киев.
— Ничего страшного. Пограбит и успокоится. Запорожские атаманы все одинаковы. Холода наступят — и казаки разойдутся по домам.
— Говорят, он присягу себе от шляхты требует!
— Одни разговоры. Присягу может требовать только король.
— Смотри, отец, коли казаки возьмут Киев, в Варшаве будут опять говорить, что ты не починил крепость.
