Трубецкой не сдержал своей досады:
— Доизбирались! Ляхи в Москве, а под Смоленском король!
— О том я и говорю, — ответил Ляпунов. — Не вся с нами земля, но наш голос что-то значит. Рассудив, говорю вам: не искать нам царя среди боярских и княжеских родов, то породит раздор и новое разорение. Называю я царевича Ивана, сына венчаной на царство Марины Мнишковой, а регентами быть нам по избранию всем ополчением.
Трубецкой сказал, не скрывая иронии:
— Царица венчана на царство! То правда, да знать бы чей у нее сын, от какого отца?
Ляпунов посмеивался над потугами Рюриковича.
— Полет орла не оставляет следа в небе, так и лоно женщины не обскажет, кто в нем побывал. Нам землю успокоить бы согласием.
Трубецкой опустил глаза. Поперек слов Ляпунова не скажешь, рядом сидит Заруцкий и усмехается, вышло по его казацкой задумке.
Ляпунов продолжал:
— Ныне люди всей Русской земли смотрят на нас с надеждой. На тебя, князь, на тебя атаман, на меня раба Божия. Ныне у нас ни государя, ни государевой думы, мы и государь в трех лицах, мы и государева дума.
Ляпунов говорил, поглядывая из-под бровей. Достал! И князь и казак, слов-но дети, все тут же отражалось на их лицах. У Трубецкого явилось вельможное величие, Заруцкий скрывал свое удовлетворение за ухмылкой.
— Дело наше не скорое. Кремль криком не возьмешь. Рушить его храмы и стены не повадно. Придется выдавливать поляков, чтобы сами ушли. Стоять нам здесь не один день, а государству без наряда нельзя. Как кормить войско? Как утишить разбои? Как на ратное дело с городов собирать средства, как в городах держать наряд? Нужен наряд, а мимо нас на государстве его ставить некому.
Про себя Прокопий молился, чтобы Господь даровал ему терпение и сдержанность, дабы улестить строптивого князя и воровского атамана, собрать всех русских людей на ляхов, на изменников и воров. Еще в Переяславле Рязанском места себе не находил от дум. Всех? Это и тех, кто служил тушинскому Вору, это и тех, кто служил по своей душевной слабости ляхам, это и тех, кто ходил с разбоем по дорогам. Собрать это еще только половина дела. А вот как их меж собой примирить, как наградить достойных по справедливости, когда отвыкли от этого понятия. Соединить надобно несоединимое: и бояр, и дворян, и крестьян, и посадских, и казаков.
Поглядывая то на Трубецкого, то на Заруцкого, Ляпунов продолжал их сговаривать:
— Допреж всего, чтобы нам не быть битыми ляхами, будем мы за один и стоять на равных у государева дела и земским людям и казакам не поминать прежние вины, а всем быть в ответе за Русскую землю.
Трубецкой и Заруцкий до этих слов сидели молча. Тут Заруцкий оживился.
— Спрашивают меня казаки, что им пожалуют за службу? Повсюду была боярская татьба. Хотя и волочил царь Дмитрий бояр за бороды, а землей казаков не поверстал, а ить казаки его на царство поставили.
Прокопий ответил:
— Ведома мне, атаман, казацкая жизнь. Рядом с казаками с младости. Не верстали их землей, хотя вся земля по Дону казачья и другим невступна. То в наших руках. Кто стал с нами под Москвой и будет стоять, а за службу захочет сесть на землю, верстать тех, как служилых, чтоб ни в чем им не быть меньше земских людей.
— Земские люди есть всякие, — заметил Заруцкий. — Есть господин, а у господина холоп.
— Но и мы не всякому, кто с нами будет стоять под Москвой, скажем дворянство, а тем, кто послужит честью, живота не жалеючи не поскупимся сказать и боярство!
— Так тому и быть! — приговорил Заруцкий.
Ляпунов вернулся к войску, выиграв первый совет, но не обрел спокойствия, ибо знал, что смирить казачий разбой дело не легкое.
Трубецкой остался в своем шатре метаться в гневе и досаде.
Заруцкий поспешил в Коломну к Марине, объявить, что быть ее сыну царем на Руси.
4
И Филарет, и князь Василий Голицын и другие посольские люди под Смоленском проведали через Захара Ляпунова и его лазутчиков, что к Москве сходится ополчение со всех городов. Приободрило это известие для противостояния домогательствам поляков. Требования королевских комиссаров оставались прежними, чтобы послы повелели открыть ворота Смоленска. Комиссары грозили послам отправить их в Вильно, как пленных. Послы стояли на своем.
Угрозы не помогали, от Гонсевского прибывали гонцы с воплями о помощи. Король не внимал этим воплям и заявил, что, не овладев Смоленском, не тронется с места.
26-го марта послов призвали к Льву Сапеге. Он объявил:
— Мы знаем ваши коварства и хитрости. Вы преступили границы ваших полномочий, пренебрегли указами московских бояр. Вы тайно поджигали народ к неповиновению и возбуждали ненависть к королю. Или тотчас указываете Шеину открыть ворота Смоленска, или мы вас отправляем в Польшу.
Филарет ответил:
— Вы уже грозили Польшей. Мы готовы даже к смерти ради нашей православной веры!
— И до смерти вам не далеко. Король милостив, он ограничился отсылкой вас в Польшу. Вы это сейчас увидите!
По знаку Льва Сапеги в переговорный шатер вошли жолнеры. Они взяли послов под стражу и развезли по их шатрам. Время шло, на переговоры не звали и в Польшу не везли.
Дождались половодья. Размокли зимние дороги. На Днепре ломало лед. Послов привезли к Льву Сапеге. Канцлер, гетман Ходкевич, Потоцкие встретили послов хмуро. Послы расселись. Голицын развернул свиток договора о приглашении на царство королевича Владислава.
— Убери! — грубо сказал Лев Сапега. — Ныне речь не об этом! Хочу спросить послов, известно ли им, что произошло в Москве?
Голицын ответил:
— Откуда нам может быть известно, что происходит в Москве? К нам и птица не пролетит. Держите нас, как пленников.
— Вас в темнице впору держать! — раздраженно молвил Ян Потоцкий.
Лев Сапега продолжал:
— Темница не минет их за измену! В Москве московские люди подняли мятеж. Сожгли город. Людская кровь и пожар на вас послы!
Послы онемели. Филарет крестился.
— Всему причина ваше, послы, упрямство.Вам и патриарху Гермогену отвечать перед Богом и нашим королем!
Голицын воскрикнул:
— Побойтесь Бога! О чем вы говорите? Ваше войско сожгло Москву. Со времен набега диких татар такого не случалось.
— Город сожгли московские люди. Что сталось, так тому и быть. Король хочет знать, как унять кровопролитие и остановить мятежников?
Ответил Филарет:
— А как нам знать? Нас отправила вся земля, а ныне она восстала. Как нам говорить от имени восставших, мы их не знаем. Нас послали московские люди и бояре по воле патриарха.
— Патриарх взят под стражу, как подстрекатель мятежа. Он ни нам, ни вам не указ!
— Если патриарх взят под стражу, то и мы никому не указ.
Сапега наступал.
— Вы пришли от московских бояр, от князя Мстиславского...
— Оставьте его себе! — раздраженно воскликнул Василий Голицын. — Мстиславский уже никто и ничто. И мы не знаем за кого себя признавать. О Смоленске мы уже говорить не можем. Нам остается отъехать в Москву.
— В Москву? — прорычал Лев Сапега. — В Москве и без вас хватает крамольников. Последний раз спрашиваю: хотите впустить в Смоленск королевских людей?
— Нет! — твердо ответил Филарет
— Нет! — подтвердил Василий Голицын.
— Смеху подобно! С чего начали к тому и пришли! Воры вы, а не послы!
Послов отвели в их шатры. Слуг митрополита, князя Голицына, князя Мезецкого и дьяка Луговского вывели к берегу Днепра и порубили саблями.
Под крутым берегом весельный струг с прямым парусом. Послов погнали с глинистого обрыва к стругу. Глина разъезжалась под ногами. Они падали, жолнеры, похохатывая, поднимали их тычками копий.
По Днепру сплывали вниз льдины. Вода стояла высоко. Затопила прибрежный кустарник. Над бескрайней водой тянулись с юга журавлиные треугольники, стаи гусей и уток. С неба падал разноситый переклик лебедей — «клинг-кланг-клинг-кланг». Голицын говорил сотоварищам:
— Волком пришел король на нашу землю. Оказался сатанинским оборотнем и хотел своим прельщением открыть ворота Смоленска и захватить русскую землю. И с королевичем — обман. Везде обман и прельщение. Василия Шуйского пленником привели. Не король его пленил, мы его с царства свели.
— За Михаила Скопина ему воздано Господом!
Василий Голицын продолжал сокрушаться.
— Сами себя обманули. Негоже за свою глупость на Сигизмунда пенять. Приемлю без ропота на себя, что уверовал гетману Жолкевскому. Дьякону Расстриге быть бы ныне королем польским. Сами себе беду соорудили...
Послы сетовали на себя, в не малой досаде на себя пребывал и король Сигизмунд. Войско требовало жалования, а папский престол не расщедрился на субсидии. Королю уже не до амбиций. Обратился он с предложением к гетману Жолкевскому возглавить войско, подавляя в душе на него ярость за сбывавшееся пророчество неудачи похода на Московию. Послал за ним гонцов, те вернулись с отказом гетмана. Осталась последняя надежда взять Смоленск приступом, чего бы это не стоило.
