Ознакомительная версия.
Вдруг хлопнув себя по лбу, она подхватила корзинку.
– Знаю! Я ее из корзины на алтарь богини выронила, когда доставала бараний окорок, который в жертву ей принесла. Молила ее о долгом здравии для моего магистра… Ну, я побежала, всадник! Будешь в наших краях, не обходи наш дом. «Кирная сабинская корова». Смотри не забудь: это наш знак… Ой, бегу, бегу, нету меня здесь!
Выбежав за дверь, она тотчас вернулась. Всадник лежал ничком на кровати.
– Опять спишь? Прямо как моя маленькая ласточка! И то правда, теперь тебе можно.
Квинтипор не шелохнулся.
– Забыла сказать тебе, зачем приходила. Так долго искала дворец твой, что из головы вылетело. Хотела я тебе сказать, что бедная моя ласточка, когда я еще при ней была, тебя поминала.
Квинтипор поднялся, сел. Лицо его было бледно, на лбу от подушки – красные полосы.
– Поминала, говоришь?
– Да ты не робей. Не бранила. Только так, в бреду. Мол, кабы ты знал, как она больна, уж конечно, сдержал бы свое обещание, и тогда она непременно выздоровела бы. Но говорю тебе, это бред был. А ты, поди, и не помнишь, что обещал. Аль помнишь? Ай-яй-яй! По глазам вижу – какое-то озорство. Сам уже знаешь?
– Знаю, – улыбнулся Квинтипор.
Улыбка эта весь день не сходила с его уст. Улыбаясь, сел он в ванну, улыбаясь, одевался, улыбаясь, обставил гиацинтами обе гермы. Улыбался он, когда увидел, как двое ученых разгуливают между колоннами атриума.
Бион тоже улыбался, но немного иронически.
– Наш друг спасен! – кивнул он в сторону Лактанция. – Под знамя его бога хлынула целая армия добровольцев, так что в ветеранах, вроде нашего друга, он уже не нуждается.
Подтрунивая над ритором, Бион ласково трепал его по плечу, и тот, видимо, совсем не сердился.
– Ты совершенно справедливо говоришь, мой Бион, что сам господь решает, какая жертва ему угодна, от кого он ее примет и от кого не примет. В знамениях, им посылаемых, невозможно ошибиться. Во время нашей вчерашней беседы я почувствовал, что яркое сияние откуда-то сверху слепит мне глаза. По описаниям Генесиева лица и твоему рассказу я понял, что и ему было явлено подобное внезапное сияние. Я видел его всю ночь. А теперь больше не вижу.
Квинтипор, улыбаясь, стал им кивать. Они ответили, думая, что он прощается с ними. Он же кивал в знак согласия с Лактанцием: да, с внезапным сиянием дело обстоит именно так! Он сам видел это сияние, отражавшееся на лице Генесия и теперь для ритора невидимое.
Он пошел на форум и стал искать Бенони, торговца божками, там, где встретил его накануне утром, – близ памятника Александру Тиберию. Этот последний, по происхождению еврей, отступился от бога Израиля и даже оказал содействие в поджоге иудейского храма проклятой памяти императору Титу, за что более двухсот лет назад был поглощен адом, где для него варили смолу, конечно, в отдельном котле. Но среди людей память о нем поддерживала эта огромная бронзовая статуя, которую его друг, проклятый император, воздвиг ему как префекту претория и правителю Египта. Хотя на голове у него был лавровый венок полководца, а в руке – свиток законника, черты лица выдавали его национальность, вследствие чего он служил предметом насмешек со стороны римлян и ненависти со стороны евреев. Ни те, ни другие не могли простить ему, что он попал сюда, в общество одетых в бронзу великих людей Вечного города. А он со спокойной, даже немного циничной улыбкой взирал как на выдаваемое глазами римлян презрение, так и на горящую в глазах евреев ненависть.
Здесь обычно и торговал своими богами Бенони, бродя вокруг памятника, но всегда к нему спиной, чтобы вид проклятого евреями соплеменника, проникнув через воспаленные глаза торговца, не переполнил отвращением его душу. Сейчас Бенони не было на месте. Его соседи – лидийский грек, торгующий кремнями, и толстый представительный сириец, которого первый называл торговцем адресами, – объяснили Квинтипору, что Бенони не придет, так как нынче у него суббота, которую он всегда празднует.
– Как празднует? – улыбнулся Квинтипор.
– Да так, что ничего не делает, – отвечал сириец, – а весь день молится дома.
– Бедный! Ведь это хуже всякой работы, – съязвил грек и, обратившись лицом на восток, стал что-то бормотать, отвешивая глубокие поклоны.
Сириец упрекнул его в безнравственности. Квинтипору понравился этот серьезный человек, и он спросил сирийца, не знает ли он, где живет Бенони. Прошлый раз Квинтипор был очень рассеян и запомнил только, что тот живет где-то за Тибром и что в имени хозяина дома есть слово «светильник».
– Не светильник, а канделябр, – поправил его сириец. – Канделябр Север. Хочешь, я провожу тебя, господин?
Квинтипор согласился, особенно когда сириец сказал, что может провести его кратчайшим путем. Из этого юноша заключил, что торговец адресами, кроме того, видимо, еще и проводник.
И действительно, сириец оказался на редкость словоохотливым, какими обычно бывают проводники. Он рассказал Квинтипору историю хозяина того дома, где живет Бенони. Двадцать лет назад Север был рабом управляющего римской почтой. Но толку от него было немного, так как работать он не любил, да к тому же, родившись косоглазым и рыжим, не мог доставлять удовольствия людям с утонченным вкусом. Как-то раз хозяин пустил с молотка устаревшую мебель из своей тибурской виллы. Был там большой железный канделябр, которого никто не хотел покупать. Тогда хозяин выволок за ухо Севера, спавшего до этого в грязной бочке, и объявил, что купившему старый канделябр по назначенной цене он бесплатно даст в придачу этого превосходного невольника. Тотчас объявилась одна престарелая вдова, которая купила канделябр, получила в придачу Севера и, так как в косых глазах и рыжих волосах нашла-таки усладу, через пять лет, умирая, в завещании своем объявила его свободным и передала ему в наследство четырехэтажный дом, сады, виллы и земли. А Север воздвиг во дворе дома алтарь, установил на нем канделябр, которому обязан был своим счастьем, и поклоняется ему, как единому богу. Потому-то его и прозвали Канделябром Севером.
Они шли в Субуре, по грязной узенькой улице у подножья Виминала. Сириец остановился и очень осторожно коснулся руками Квинтипора.
– Но если ты, прекрасный господин мой, не хочешь идти так далеко, я могу услужить тебе и здесь.
– Чем? – удивился Квинтипор.
– Чем пожелаешь, господин мой. Я могу ускорить твое блаженство адресом, который будет отвечать любым желаниям.
Он вытащил толстую книжицу, но не успел ее открыть, как Квинтипор плюнул ему в глаза. Тот с солидным видом утерся и начал перечислять свой товар:
– Квадратий девяти лет; Квадрата, двенадцати лет; Тит…
Хотел он сказать Титий или Титильда, – неизвестно: Квинтипор с такой силой ударил его в грудь, что у него потемнело в глазах. А юноша, улыбаясь, пошел дальше, то и дело спрашивая у встречных дорогу, так как в этом районе он еще никогда не бывал. Солнце клонилось уже к закату, когда он через старейший в Риме мост, который, по преданию, не дозволялось даже чинить железными инструментами, перешел, наконец, на другой берег Тибра. Здесь ему уже не пришлось много плутать: каждый прохожий знал, где находится дом бога Канделябра.
Ржавый канделябр, увешанный засохшими венками, возвышался на мраморном пьедестале посреди темного, грязного и зловонного двора. Бенони, немного отмытый, скорее в затхлой, чем рваной одежде, качал чумазого мальчонку на качелях, устроенных на вкопанном в землю корабельном носу.
– Это твой, Бенони? – с удивлением спросил Квинтипор.
– Что ты, господин! – испугался еврей. – На улице подобрал: очень уж плакал. Привел его сюда, и видишь: теперь смеется. А как стемнеет, мать за ним придет. Тут у нас все знают, когда я дома, так обычно с такими вот ребятишками играю. Мой брат был такой, когда мы с ним расстались.
– А сейчас он где?
– Дома меня ждет, господин, в Виноградной долине. Вот уже двадцать лет.
– Об этом я и хотел поговорить с тобой, Бенони. Может, пройдем к тебе в комнату?
– Нет у меня комнаты, господин. Я живу вот в этом хлеву. В нем двоим не поместиться. Да тебе туда и не пролезть: вон ты какой высокий!
– Тогда проводи меня немного, – предложил юноша.
До этого Квинтипор не обращал внимания на хлев, но, узнав, что там живет человек, содрогнулся: таким зловоньем несло оттуда. Бенони растерянно потер выдающийся вперед худой подбородок.
– Не могу, господин. Как же я ребенка-то брошу? Здесь ведь и христиане живут. А про них говорят, будто они детей режут.
– Какой вздор, Бенони! – улыбнулся Квинтипор. – Где-то здесь поблизости я видел караульню. Я сдам туда мальчика и прикажу никому, кроме тебя и матери, не отдавать.
– Ну пойдем, господин.
– А дверь? – показал Квинтипор на хлев. – Ведь там, наверно, твои боги и деньги тоже?
– Деньги мои в росте, господин. А боги, правда, – там, под соломой.
Ознакомительная версия.
