Ознакомительная версия.
— Все мне понятно, Игнатушка. А вот писаря не раскушу. Так и вертит в боку дырку.
— Ты ж от него восторгалась, Дарья.
— Было дело. Но Семен Панкратович сгубил бабку Евдокию. Какой у него интерес был в том? Знахарка не резала живот отроку Стешки. Ильюшка Хорунжихин видел, как упал с крыши малец, распорол брюхо о борону. А писарь шел в тот час с мясорубом под полой, дабы убить Евдокию. То рубило без топорища лежит у меня за печкой. Панюшка Журавлев принес его мне из раскопа горелища. Успела я показать мясоруб кузнецу перед его уходом на Магнит-гору. Для Семена Панкратовича было отковано орудие. Почему же писарь шел с топором, к ведьме?
— Почему? — лениво спросил Меркульев.
— Изба с царской грамотой сгорела, бо ее подожгли. А дозорному подбросили в кувшин с вином сонного зелья. Навар оглушной настояла на травах знахарка. Она могла выдать злодея. А злодей ее убил! Писарь первым разнес навет на колдунью. Он ее боялся. Боялся разоблачения!
Меркульев не удержался, хохотнул:
— Поджечь ведьму старалась боле всех Фарида! Значит, и она могла подбросить сонное зелье дозорному? Но зачем татарке жечь казенную избу с царской грамотой? Не сходятся у тебя, пока, Дарья, концы с концами. Сплошная путаница, клубок. Одни подозрения. А мысли не бросишь на весы. Не пойман — не вор. Судьям на дуване потребна для доказу шкура!
Дарья вроде бы задумалась, заухитрялась... А Меркульева сызнова обожгла колючая беда, непредвиденная потеря Дуни и Федоса. Ушли они тайно в поход с Нечаем на Хиву. Атаман узнал об этом токмо через три месяца. Догнать и вернуть их было уже невозможно. Никто не ведал, каким путем двинулась в набег казачья ватага. Да и не было а этих степях и пустынях дорог и путей. Федоска обманул отца так: вроде бы подчинился, двинулся на челне с кузнецом и Бориской к Магнит-горе, чтобы узнать, где схоронена утайная войсковая казна. Но на третий день пути он сказался больным и скользнул по реке обратно. В городок юнец вернулся ночью, спрятался в избе у Ермошки и присоединился к походу голутвы на Хиву. Нечай взял Федоску с радостью:
— Казаком будешь!
Дуня обхитрила мать и отца еще проще. Она отпросилась в Астрахань недели через две после ухода Нечая в набег. Дарья выделила дочери сорок золотых на покупки и расходы. Глашка с Дуней собрались в дорогу. Юницы ушли из городка на таясь, с купеческим караваном. Но на дальнем причале они покинули баржу, купили три кибитки и двинулись в степь! Ушли по следам Нечая. Ермошка и Федос оставляли для них по пути условные метки. А Меркульев-то полагал, что Федоска шастает у Магнит-горы, запоминает глазами, где упрятано сокровище. О Дуняше атаман и думать не хотел. Ушла девка в Астрахань. Ну и пусть! Очень уж много с ней забот. Когда казаки жгли бабку Евдокию, пришлось Дуняшу побить, связать и закрыть в чулане. Рвалась она, глупая, на защиту ведьмы.
Дарья первой поняла, что Дуня и Глашка убежали за Нечаем, когда купцы вновь появились с товарами из Астрахани.
— Не пошли твои девки с нами в море, не пожелали на астраханский базар поглядеть, — сообщили коробейники.
К осени вернулся с Магнит-горы одиноко на челне Бориска. А Кузьма там надорвался, таская глыбы руды, и умер. Борис три дня горевал, растерялся. Но знакомые башкирцы пришли плавить крицу, они помогли ему схоронить отца.
Меркульев бежал на причал быстрее всех, когда узнал, что вернулся сын кузнеца сиротой.
— Кузьма успел показать, где спрятана казна? — сгорбился атаман.
— Показал. Бочки с динарами на реке Гумбейке. А кувшин с кольцами и самоцветами мы перепрятали. Зарыли в пещерке на Сосновой горе.
— Где такая гора?
— Возле нашей избушки, рядом с Магнит-горой.
— Башкирцы ходят в тех местах часто?
— Нет, очень редко. Приходит один старик раз в год, выжигает в ямах крицы. Места пустынны. Нет пути туда с любой стороны.
«И не будет в ближайшие сто лет!» — подумал атаман.
Своего умершего друга Кузьму не помянул Меркульев добрым словом. Атаман не мог его простить за уход к Нечаю Федоски. Потому проклинал кузнеца:
— Дьявол волосатый! Чтоб тебя трижды в могиле перевернуло! Хвастливо обещал сто пушек железных изладить, две тыщи сабель отковать. А не изладил ни одной пушки! А сабель и сотни не сделал. Надорвался и сдох! Чтоб тебя черти на том свете порвали твоими же кузнечными клещами! Пошто не вернулся, когда Федоска сказался больным и навострился обратно? Поди, рад был открыть схорон токмо своему сыну?
Бориска угадывал мысли атамана, оправдывался:
— Отец мой поверил, что Федос приболел, Игнат Ваныч. Не догадывался он об ухитрении.
— А ты ведал? Говорь правду!
— Я знал, что он уйдет с Нечаем. Но выдать его мне было неможно!
* * *
Меркульев, казаки, бабы и нищая сволочь гадали на Яике об исходе набега на Хиву.
— Заблудятся в пустыне, от голода почнуть жрать друг друга по жребию. Не дойдут они до сказочного города, пей мочу кобыл!
— Мабуть, и доберутся. Но как они таким малым числом, в пятьсот человек, возьмут крепость? У хана Араб-Мухаммеда окромя войска наборного восемьсот янычаров. Да на воротах стражи по сотне в доспехах, говорят...
— Кто говорит?
— Соломон. И купцы бают.
Гадали люди на Яике, а Нечай уже подошел к Сыр-Дарье, у самой горловины. И потеряли по дороге всего одного казака. За сомнения и смуту атаман повесил его. Казаки бросились в реку купаться. Нечай думу думал. Пригодились те челны, которые привезли на колесах. Ватага оставила пастись поредевший табун запасных коней и переправилась на другой берег. Место было благодатное. По берегам камыши, плавни, деревья. Прокоп Телегин, Ермил Бураков, Ермошка и Хорунжонок ушли на конях в разведку и к вечеру приволокли басурманина. Он показал, что до Хивы четыре дня пути.
— Сколько в крепости воев? — спросил через толмача Нечай.
— Охраны мало. Араб-Мухаммед увел недавно войско на войну. Семь тысяч булатных сабель ушло конно. И янычары ушли с ханом. Во дворце у хана одни жены и скопцы. Стража малая лишь на воротах.
И на огне не изменил показаний басурманин. Такой удачи не ожидал никто. Наверно, сам бог выпроводил хана с войском из города. Забесновались зеленые молнии в глазах атамана. Нечай распоряжался:
— Митяй Обжора, Гунайка Сударев и Вошка Белоносов... повелеваю вам остаться здесь, на переправе. На платане соорудите место для наблюдения, аки вышку сторожевую. Запасите хворосту и травы сухой для тревожного огня. Челны спрячьте в камышах. Пасите на том берегу стреноженных коней с полтабуна. На случай нашего убыстренного бегства. Пушечку установите на энтом берегу. Охраняйте тропу к переправе. Кибитки и телеги уведите подальше, укройте в овраге. Ждите нас дней десять-пятнадцать. Мы оставляем вам на сохран весь обоз!
Ватага Нечая села на коней и двинулась к Хиве. Федоска Меркульев хватался за саблю, пытался ехать впереди. Щеки его раскраснелись от ожидания радости, битвы. Казаки улыбались, поглядывая на Федоску и Хорунжонка:
— Детишки! Мальцы!
— Я выстрелю в первого же басурманина из пистоля! — не мог успокоиться Федоска.
— А я зарублю непременно саблей! — отвечал ему Хорунжонок.
Ермошка беспокоился за Дуню Меркульеву и Глашку. Девки должны были догнать в степи ватагу Нечая. Но они так и не появились. Мож быть, заплутались и погибли. А мож быть, сорвался у них побег... Прокоп Телегин осуждал Нечая:
— Зазря ты взял Федоску и Хорунжонка.
Нечай смеялся:
— Я для забавы им позволил пойти с нами. Не пустим мы отроков в бой. Всегда загородим от сабель и стрел.
— Дай бог!
...Оставшиеся на переправе Митяй, Гунайка и Вошка были довольны. Ежли в Хиве возьмут богатую добычу, то разделят на всех поровну. Им достанется не меньше. Митяй подстрелил из пищали сайгака. Вошка варил обед. Первый испуг пришел, когда Гунайка заметил в пустыне три кибитки. Они шли по следам ватаги к переправе со стороны Яика. Боялись чужаков стражи переправы. Все-таки их мало: три человека не войско. А в каждой кибитке может сидеть пять человек. Гунайка зарядил пушечку, развернул ее к реке.
— Ударим, когда начнут переправляться.
Вошка приготовил челны для бегства по реке. Кибитки подошли к воде.
— Надо бы и на этом берегу держать несколько коней, — предложил Гунайка.
И вдруг Митяй Обжора захохотал на вышке:
— Робяты! Кибитки-то привезли по нашим следам Дунька Меркульева и Глашка-ордынка.
— Чать, вино привезли? — начал шутить Вошка. Гунайка махнул рукой Митяю:
— Тише, слазь! Затаимся, поглядим, что девки станут делать. Они ить не видят нас!
Стражи переправы начали играть, спрятались. Дуня и Глаша надули воздухом кожаные мешки, привязали их под колеса одной кибитки.
— Ветер попутный, столкнем повозку в воду, — обратилась Дуня к подружке.
Глашка выпрягла коней, загнала их в реку. Но повозку с кибиткой они затащили в воду с трудом. Колеса увязали в прибрежном иле и песке. Наконец повозка поплыла сама, ее подгоняло ветром к берегу, где засели Митяй, Гунайка и Вошка. Девки ухватились за гривы коней, поплыли вслед по-казачьи. Переправились с одной кибиткой они довольно быстро.
Ознакомительная версия.
