Наконец он проговорил дрожащим голосом:
— Это кровавые деньги. Торквемада прав: мы купили наш триумф за грязные дукаты и теперь обязаны в том покаяться. Мы должны издать указ, Изабелла. Ни один еврей не смеет оставаться в нашем королевстве, иначе мы будем прокляты навсегда.
Я сглотнула, чувствуя себя так, будто только что проглотила горсть песка.
— Мы купили триумф за долги, — с трудом выговорила я, — как и многие короли до нас. Нашими финансами всегда заведовали евреи, и ты это знаешь не хуже меня. Они были для нас ценными советниками и казначеями. Что будем делать без них, если они решат не принимать нашу веру?
Он провел руками по подбородку, и в наступившей тишине послышался шорох его пальцев о бороду.
— Хочешь сказать, что станешь с этим жить? — Он яростно уставился на меня. — Сможешь жить в страхе, что мы будем вечно гореть в аду за то, что защищали их?
Не дрогнув и не отводя взгляда, я посмотрела ему в глаза и увидела в них те самые адские муки, которые могли нас ожидать, если я прислушаюсь к сомнениям в моей душе.
— Нет, — прошептала я и склонила голову, словно бремя выбора уже легло на мои плечи. — Я не сумею с этим жить и не могу просить о подобном всю Испанию. Но это может означать изгнание всего их народа. Как мне принять на себя такую ответственность?
Фернандо взял меня за руку:
— У нас нет иного выбора. — Он поднес мои пальцы к губам. — Тебе нужно подумать? — прошептал он, и я кивнула, едва сдерживая желание горько разрыдаться. — Что бы ты ни решила, я с этим соглашусь, — услышала я его слова. — Это твой выбор, и он всегда оставался таковым. Ты — королева Кастилии.
В тот вечер в своих покоях, где от украшенных эмалью стен еще исходил мускусный запах покоренных одалисок, а за окном щебетали соловьи Гранады, я подошла к алтарю. На нем лежал богато украшенный миниатюрами Часослов и стояли изящные подсвечники, а сверху умиротворенно смотрела Дева Мария с младенцем Христом на руках; Она стояла на облаке в розовато-лиловых одеждах и готовилась вознестись…
У евреев были дети — дочери, сыновья. У них были матери, отцы, деды, бабушки — семьи. Могла ли я так поступить? Имела ли право одним взмахом пера перечеркнуть столетия мирного сосуществования?
«Это твой выбор, и он всегда оставался таковым».
Я простояла на коленях перед алтарем всю ночь, пока последняя свеча не погасла, превратившись в лужицу расплавленного воска и пока мое тело не онемело настолько, что я едва могла подняться. Я сопротивлялась до последнего, думала о том, как мой поступок повлияет на мое правление, и боялась, что содеянное станет преследовать меня до конца дней, навеки лишив душевного спокойствия. Я всегда была против, опасалась последствий, шла на уступки, пыталась найти другие средства, чтобы сократить растущую пропасть между ними и нами. Но теперь выбора не оставалось.
Выступив в защиту евреев, я рисковала восстановить против себя королевство, которое всю жизнь стремилась защитить. Я отвергла бы Господа, что привел меня к часу триумфа, Господа, позволившего мне, простой женщине, хрупкому сосуду из костей и плоти, совершить то, что в течение столетий не удавалось моим предкам, — изгнать неверных и объединить Испанию под одной короной, сделать ее неделимой страной с единой верой.
Я рисковала бессмертной душой — единственным, что останется у меня в час смерти.
Наступил рассвет, ясный и чистый, как обычно бывает в горах. Помывшись, позавтракав и позволив Беатрис смазать мои кровоточащие колени, я распорядилась составить текст королевского указа под названием «Альгамбрский декрет».
В соответствии с ним каждый еврей, не принявший католическую веру, должен был покинуть Испанию.
— Что? — Я устало взглянула на Чакона.
У моего старого управляющего выступал из-под камзола огромный живот, и ходил он теперь намного медленнее, мучимый подагрой. Но разум его оставался столь же проницательным, как и прежде, и он продолжал преданно заботиться о Хуане, тенью следуя за каждым шагом моего сына. Судя по тому, что он появился в такое время, когда большинство придворных спали, отдыхая от жары, а я занималась корреспонденцией, случилось нечто важное.
— Тот мореплаватель, — повторил он, хмуря густые брови. — Снова здесь. Ждет снаружи. Похоже, он не понимает, что означает слово «нет».
Я вздохнула, взглянула на испачканные чернилами пальцы:
— Хорошо, сейчас буду.
Я поднялась с кресла и встретила взгляд Карденаса, который трудился вместе с Луисом де Сантанхелем, пытаясь решить проблему с плачевным состоянием наших финансов. Указ об изгнании евреев вступал в силу лишь в мае, но уже сейчас, после его обнародования, в Кастилии начался повсеместный хаос, повлияв на уплату налогов и прочих податей.
Меня осаждали просьбами градоначальники и чиновники со всех уголков королевства, не уверенные в моих окончательных намерениях. В итоге они вынудили меня разработать детальный план, в соответствии с которым должен был исполняться указ. Евреям, решившим покинуть королевство, предписывалось сделать это до первого августа через специально выделенные порты. Им запрещалось брать с собой золото, серебро или монеты, хотя другие ценности разрешались; свои дома и ремесла они должны были продать или передать проверенным христианам. С некоторой неохотой я распорядилась, чтобы всех, кто решил уехать, обыскивали в портах и конфисковывали найденные при них запрещенные предметы, ибо я была полна решимости сократить возможные потери налогов и прочих доходов, не допустив, чтобы мой указ в конечном счете привел к экономическому краху.
Сантанхель, который сам был обращенным, оказал мне неоценимую помощь. Он уже убедил равви Сеньеора и его семью принять святое крещение, но другие влиятельные евреи, которые сотрудничали со мной много лет, снабжали войска и финансировали мои мероприятия, сопротивлялись указу и уговаривали многих в своих общинах поступить так же. В итоге евреи подвергались вымогательствам и прочим непотребствам со стороны чиновников, в чьи обязанности входило распространять декрет и требовать его исполнения, хотя в соответствии с тем же указом все евреи до самого отъезда оставались под королевской защитой. Я огрубела душой, старалась не обращать внимания на недоверие и ужас, страх и панику, рыдания на площадях и мольбы о милосердии, ибо продолжала надеяться, что, как и в прошлом, жесткие меры повлекут за собой массовые обращения в христианство и предотвратят настоящий исход народа, столь долго называвшего эту землю своей родиной.
И тем не менее, что бы ни случилось, Кастилия оставалась для меня на первом месте.
Мое королевство должно было выжить.
Ко мне, как всегда услужливо, поспешила Инес:
— Принести шаль, ваше величество? На улице все еще прохладно.
Я благодарно кивнула, провела грязными ладонями по помятому платью, пытаясь разгладить складки. Позволив Инес накинуть на меня длинную шерстяную шаль, я вышла вместе с ней в переднюю, подумала, что мореплавателю каждый раз удается застичь меня врасплох. К счастью, Фернандо не было — он отправился на охоту. Из-за царившего при дворе бездействия после многих лет Крестового похода муж сделался угрюмым и раздражительным и последние несколько месяцев пребывал в дурном настроении. Мне не хотелось, чтобы мой супруг сорвал злость на мастере Колоне, который вовсе не был виноват, что с задуманным им предприятием так ничего и не решилось.
Когда я вошла в зал, Колон опустился на одно колено. Я жестом велела ему встать, отметив, что он похудел с того времени, когда я видела его в последний раз, хотя его камзол и плащ выглядели куда лучше — дорогой черный бархат подошел бы любому гранду. Взгляд его бледно-голубых глаз оставался по-прежнему завораживающим, как и его голос.
— Majestad, — с ходу объявил он, — я шесть лет ждал вашего ответа.
— Ответа? — Я слабо улыбнулась. — Но, как мне говорили, мой комитет заверил вас, что, хотя ваши намерения переплыть океан достойны восхищения, они слишком необоснованны и рискованны. Более того, они в конечном счете могут стоить вам жизни.
— Опасность, как вам известно, меня не пугает, — ответил он. — И вы продолжаете назначать мне содержание, хотя ваш комитет рекомендовал прекратить выплаты. Возможно, ошибаюсь, но я полагал, что королева Кастилии сама способна принимать решения.
Я задумчиво взглянула на него. Беатрис вместе с Хуаной сидели за шитьем в алькове неподалеку, и обе с нескрываемым восторгом смотрели на нас. Беатрис всегда считала мореплавателя любопытной личностью, и Хуана, в душе такая же искательница приключений, разделяла ее интерес.
— Идемте, — сказала я. — Прогуляемся по саду.
Мы вышли через Львиный дворик к фонтану, окруженному каменными изваяниями зверей. Колон спокойно шагал рядом со мной, словно мы были одни и за нами не следовала свита слуг. Меня вновь поразила его непринужденная осанка; у него был вид человека, считавшего, что ему отведено немаловажное место в этом мире.
