Власий сокрушённо качал головой: и рта открыть не успеешь. Филипп ужасался:
— Да ведь не волен государь над святителями. Не его право карать монахов, они во власти Собора и подобных себе.
— А подобные кто? Митрополита нет, всем Пимен заправляет, а он царёв пособник. Только что сам не записался рядом со Скуратовым у дыбы стоять! Да вон ещё чудовский Левкий... Тоже хорош больно.
О Левкии Филипп уже был не единожды наслышан. В сторону чудовского игумена впору плеваться, он давным-давно главный пособник в царских непотребствах и разгул ах. Филипп с трудом остановил сам себя — негоже осуждать всех и вся, это тоже не по-божески...
С утра солнышко, птицы поют, в воздухе благодать разлита. Но это людей мало радует. Москва притихла, уже многие знали, что под стражей, а то и в Пыточной, лучшие бояре, которые от имени Земского собора просили государя удалить опричников. Если бояре да дворяне в узилище, значит, грядут новые казни, снова польются реки крови. Купцы, что вели мелкий торг на Поганой луже, вздыхали: собирай товар, ищи новое место. Под плахи и виселицы народ калачи покупать не пойдёт.
На Благовещенское подворье примчался гонец — государь повелел соловецкому игумену на следующий день быть к нему на трапезу! Гонец кланялся нижайше, видно, чуя особое благоволение государя к Филиппу, к руке за благословением едва не подполз. Весть о царском приглашении по Благовещенскому подворью разнеслась быстрее ветра, да и не только по нему. К руке нового государева милостника тут же поспешили многие. Филипп морщился: ну чего раболепствуют?
В тяжёлых разговорах и раздумьях прошёл и этот день. Перестав наконец радоваться своей придумке, Власий с толком рассказал о событиях двух лет. Филипп ужасался всё больше и больше. Почему же не смог защитить свою паству митрополит Афанасий? Почему не образумил государя в самом начале опричнины, отдал на поругание стольких достойных людей? Почему позволил литься рекам крови?
Вспоминал Афанасия и всё больше понимал, что, давно приученный выслушивать ужасы на исповеди, бывший царский духовник потому и стал митрополитом, что государь надеялся на его послушание и впредь. Не смог сопротивляться достойно, потому и митрополию покинул без соборной на то воли. А уж про Германа Полева и думать нечего, тот государя как огня боялся. Филипп даже представил, как Герман своим тихим мягким голосом пытается увещевать грозного царя, усовестить. Иван Васильевич небось и посохом его бивал? Или швырял чем, чтоб замолк и не мешал. Говорят, всего два дня и побыл митрополитом.
А он? Что, если прав Власий в своих ожиданиях? Если и ему предложат? Филипп долго смотрел на яркую звезду в темном небе, пока ту не закрыло набежавшее маленькое облачко, и пытался понять самого себя. Нет, ему не нужна митрополия! Молчать не сможет, а быть изгнанному, как Герман, совсем не хочется. Горячая молитва, вознесённая к Господу, на время успокоила, но мысли не ушли. За много лет отвыкший размышлять о людской мерзости, ведь разлада в своей обители не терпел, Филипп тяжело переживал этот разлад в душе. Он не мог спокойно слышать о пролитой крови людской, но и не желал вмешиваться в московские дела.
Глядя на огонёк лампадки у иконы, игумен снова и снова возносил мольбу к Господу, прося наставить на путь истинный, прося дать знак, как быть ему, слабому, в душе уже понимая, что не избежит столкновения ни с государем, ни с Пименом. Не сможет молча взирать на кровавый кошмар, что творится на Руси, даром что долго и покойно жил в своей обители.
Долго ворочался без сна и Власий. Он много наслышан о Соловецком игумене, да и сам не раз с ним встречался. Нрав у Филиппа твёрдый и требовательный. Благочинен он, умён, начитан, духовная сила с первого взгляда любому видна. Протопоп даже усмехнулся: если десяток игуменов будут стоять рядом, паства за благословением первым к Филиппу подойдёт. Он и есть первый даже среди равных.
Только тяжело будет игумену, если митрополитом станет. Государь, слышно, не очень советы да наставления жалует, невзлюбил со времён Сильвестра и Алексея Адашева. Как такому слово своё скажешь? Разве что вон Малюта Скуратов может, да и тот лишь об измене. Про другое государь и слышать не желает.
— Что будет? — вздохнул, поворачиваясь на другой бок, Власий. К утру он уже думал, что ничего хорошего. Но в сердце теплилась надежда на промысел Божий. Не зря Господь привёл Филиппа в Москву. Быть ему митрополитом, всем на радость! Ну, может, и не всем, Пимен с Левкием радоваться не будут, но таких мало, тех, кому соловецкий игумен к душе, гораздо больше.
Снова почти бессонная ночь и утром тёмные круги под глазами. Снова внимательный, беспокойный взгляд Власия:
— Да ты здоров ли? Может, скажешься недужным? Вон какие синяки!
Филипп замотал головой на спасительное предложение протопопа. Чего уж тут, вечно бегать не станешь, чему быть, того не миновать. Перекрестился:
— С Божьей помощью осилю.
Провожая его к государю, Власий долго крестил вслед:
— Помоги тебе Господь!
Мало кому такую честь оказывают, соловецкого игумена Филиппа государь пожелал принять не просто в палате для беседы, а устроил в его честь трапезу! Другому радоваться бы, а Филипп озабочен сверх меры. Заметив это, Новгородский архиепископ Пимен завистливо покачал головой:
— Одичал ты совсем на своём острове, святой отец. Тебе бы улыбаться, а ты хмуришься. Эк тебя государь запомнил с давних лет! Или твои родичи напоминают?
Филипп поморщился:
— Никто обо мне не напоминает. Если бы не вызвали, я и сейчас не приехал бы.
Мысленно повинился во лжи малой, ведь собирался же ехать. Но говорить об этом Пимену, и без того завистливо блестевшему глазами, не хотелось.
— Экой ты скромный, как я погляжу!
Но это было не всё диво на тот день. Иван Васильевич мало того, что многих бояр и священников пригласил, но и удалился с Филиппом наедине поговорить за трапезой. Прибывшие молчали, всем было ясно, для чего весь этот сбор — митрополитом будет соловецкий шумен Филипп. Но сейчас многим думалось не о том. Вспоминали, что Филипп из рода Колычевых, тут же прикидывали, не обидели ли ненароком кого из таковых. Получалось, что обидели, потому как Колычевых что в опричнине, что в земщине поровну. Стоишь за опричнину, значит, противен земскому окольничему Михаилу Ивановичу Колычеву, а если за земщину, то берегись Фёдора Умного-Колычева, тот в опричной думе не последний.
Не будь они в царских палатах, так многие полезли бы пятернями в затылки. Интересно, за кого же будет новый митрополит? Вспоминали прежних, пытались вспомнить и самого соловецкого игумена, каков он был прежде! Так ничего и не придумали.
Разговор получился тяжёлым... Не смог Филипп смолчать.
Глаза царя бешено сверкнули:
— Молчи! Молчи! Ты не ведаешь всего! — Иван Васильевич почти вскочил, зашагал из угла в угол, полы развевались. Игумен тоже встал, негоже ему сидеть, коли государь стоит, хотя царь моложе вполовину. Иван, заметив э го, остановился, махнул рукой: — Сядь! Святой отец, кабы знал ты, сколько скверны, сколько изменства в Москве и на всей Руси, то не судил бы строго.
Филипп покачал головой:
— Государь, не верю, чтоб столько народа против тебя плохое замышляли... Не могут столь многие быть изменниками.
Царь вдруг всем телом повернулся к игумену:
— У тебя же Сильвестр-то жил? Неужто не сказывал, как я советчиков не терплю?
Игумен постарался, чтобы голос прозвучал твёрдо:
— Государь, я советов не даю. То твоё дело — государством править, но за людей печаловаться по долгу своему пастырскому должен...
— И ты туда же! Макарий с печалованными грамотами что ни день ходил: того пожалей, этого пожалей... Афанасий хотя и послушен был, а всё норовил уму-разуму учить... Далось вам это печалование, точно других забот мало! — Махнул рукой с посохом: — Пойдём, ждут нас. После поговорим с тобой. — Вдруг приблизил лицо к лицу Филиппа и почти шёпотом добавил: — У меня к тебе тайный разговор есть. Только ты и поймёшь...
В палате и впрямь уже сидели, ожидая, бояре и члены Собора, священники во главе с Пименом. Входя вслед за царём в дверь, игумен с усмешкой наблюдал, как вскакивали даже те, кто с трудом двигался вообще, как согнулись пополам, отвешивая поясные поклоны, все, кто мог и не мог. Мысли Филиппа метались, словно мыши, попавшие в западню, постепенно осталась одна, крепнувшая с каждой минутой: от митрополии отказываться! А если настаивать станет, то пригрозить так же, как Афанасий, вольно покинуть митрополию. Не пожелает государь ещё одного сбежавшего первосвященника. Ничего государь с ним не сделает, дальше Соловков всё одно ссылать некуда, а в своей обители он и не игуменом согласен быть, а простым монахом. Почему-то мысль о том, что сослать дальше собственной обители его некуда, едва не рассмешила игумена, с трудом удержался от улыбки, только дрогнули уголки обычно плотно сжатых губ.
