– Удалось ли моей маленькой сестре вспомнить, что она видела?
Вероника, не думая и вставать, ответила нависшей над ней Лусии:
– Я и не забывала.
– Может быть, этот душистый ломоть хлеба и кувшин прохладной воды помогут тебе не ошибиться с воспоминаниями?
– Вполне может быть, – с лукавой нерешительностью промямлила, вставая, Вероника. – Я должна подумать.
Старшая монахиня протянула ей глиняный сосуд и стала хищно наблюдать, как Вероника торопливо глотает воду, припав к влажному щербатому краю.
– Ну, хватит, – грубо отобрав кувшин, Лусия с нескрываемым нетерпением ждала ответа.
Вероника состроила глупую физиономию, сунула в рот палец и стала возить ногой по земле, нарочно шаркая и загребая перед собой мыском туфли.
– Так, значит, хлеба ты пока не получишь! – рявкнула монахиня и удалилась, топая, как солдат, и шваркнув дверью.
– Ы-ы-ы, – ехидно проскулила Вероника в смотровое отверстие двери, потом плюнула вслед Лусии, туда же – в отверстие. Плюнула от всей души: сильно и с удовольствием – еще и еще!
И все же есть хотелось все сильнее. Выпитая вода растворилась в крови, как вино, и закружилась голова, не позволяя стоять на ногах. «Надо лечь и ждать лежа. Хотя – чего ждать? – на мгновение озадачилась Вероника, но тут же рассердилась на саму себя: – Все это скоро кончится, я чувствую! Значит, надо просто переждать».
Под кровом ночи к ней опять прокралась Анхелика, притащив немаленький кусок хлеба и несколько оливок. Поспешно убежала, оставив свой трогательный дар, позволивший Веронике утолить чувство острого голода и спокойно уснуть.
* * *
А на рассвете, как-то очень неслышно отворив дверь и незаметно подойдя, над Вероникой склонился падре Бальтазар:
– Вероника, очнись, ты слышишь меня?
Она проснулась при первых звуках его голоса и радостно вскочила:
– Падре!
– Как я погляжу, ты даже не ослабела. Хорошо. Ты крепкая девочка. Идем.
– Куда, падре?
– На мессу, дитя мое! Куда же еще?
– А потом обратно? Сюда?
Он рассмеялся:
– Нет, твое заточение окончено.
По дороге в храм он коротко пояснил ей, что справлялся у старшей сестры, что же могло задержать воспитанницу Веронику до такой степени, что та не явилась на назначенную им встречу. Сестра Лусия ответила, что Вероника-де бродила в неурочный час по монастырю и была наказана «уединением» на трое суток. Падре счел, что для такого сурового наказания проступок не столь тяжел, и отечески рекомендовал старшей сестре ограничиться одними сутками. С чем она со смирением согласилась. Говоря все это, он испытующе смотрел на Веронику. Но та решила пока не прибавлять ничего к тому, что «открыла» Лусия. Ради Анхелики и ради ее шанса проявить мужество.
* * *
– Итак, ты говорила, что у тебя красивый почерк?
Еще одна неделя до следующего четверга тянулась медленно и томительно – как слабый летний ветерок над жаркой виноградной долиной. И все же семь дней позади. Позади и семь полуденных «Анжеле», отсчитанных церковным колоколом, и половинка Луны, и семь краюх хлеба, и семьдесят оливок, и – бесконечное количество шагов по монастырским галереям, по коридорам, по травяному саду…
– Да, падре, я могу показать.
– Пройди за скрипторий и возьми пергамент и перо. Я продиктую тебе кое-что для пробы.
Он внимательно проследил, как она подошла к письменному столу-скрипторию, как взяла в левую руку перо и, рассмотрев, поправила ногтем самый кончик, как заглянула в чернильницу и осторожно опустила перо внутрь. Потом, не занося над пергаментом, дождалась, пока лишняя капля соскользнет-сорвется вниз, обратно в рог с чернилами.
Удовлетворенный увиденным, падре продиктовал:
– Святой Иероним называл переписывание книг способом побороть праздность, победить плотские пороки и тем самым обеспечить спасение своей души.
И стал с интересом наблюдать, как она пыхтит над стареньким, зачищенным от прежнего текста (ради экономии) листом пергамента, высунув от усердия язык и слизывая пот с верхней губы.
– Что ж, – заключил он, проверив написанное, – одна ошибка, аккуратное письмо, а почерк красивый. Неплохо, неплохо. Думаю, ты начнешь сразу с переписывания. А чтобы не тратить времени попусту на вещи ненужные, будешь переписывать тексты, необходимые мне для научной работы.
Вероника от радости захлопала в ладоши – падре поморщился:
– Не спеши радоваться: я буду наказывать за ошибки!
– Хорошо.
– Что ж хорошего в наказании? Лучше бы ты сказала: «Я постараюсь писать без ошибок, падре».
* * *
Она очень старалась. Строчки ложились на размеченный тонкой иглой пергамент красиво и ровно, при переписывании она не делала ошибок и даже научилась витиевато и изысканно выделять заглавные буквы в начале абзацев красными чернилами. А еще – однажды она сумела переписать-скопировать текст на арабском. Совершенно не зная языка! Без ошибок – даже падре был удивлен!
Вскоре Вероника перестала замечать, тратит ли она на переписывание силы, настолько интересным оказалось само это занятие: разнообразие изучаемых падре Бальтазаром книг и трудов его собственных простиралось далеко за границы традиционного богословия!
Столкнувшись с этим фактом в первый раз, Вероника, понизив голос до шепота и едва не заикаясь от испуга, спросила:
– Падре… но ведь Святая палата… считает это…
– Ересью? – закончил за нее священник.
– Да, – почти беззвучно выдавила Вероника. – А вдруг кто-нибудь узнает, что у вас здесь находятся книги по алхимии и астрологии?
– А кто узнает? – так же шепотом, но с искрящимися от смеха глазами спросил он. – Здесь же нет, кроме нас с тобой, ни души!
Он раскатисто и открыто рассмеялся, а Вероника, в порыве благодарности за эту глубину доверия к ней, схватила его руку и прижала к своим губам.
– Ну-ну, – падре погладил ее по голове, – не стоит благодарности: мы ведь с тобой давние знакомцы. Не так ли?
Вероника кивнула, ничуть не сомневаясь в серьезности последних его слов.
– Если хочешь, – продолжил он, и свет отеческой любви озарил его лицо, – можешь называть меня, наедине, Учителем.
– Как раньше? – От счастья Вероника чуть не разрыдалась.
– Ну, скажем, как раньше. – Если падре и был в чем-то неуверен, голос его не выдал.
* * *
Ей приходилось то делать выписки из каких-то медицинских трактатов, то, страшно боясь ошибиться в написании терминов, корпеть над описанием химических опытов, то перерисовывать астрологические схемы и космограммы или раскрашивать гравюры.
– Я полагаю, – заметил однажды падре Бальтазар, – что здесь от тебя больше проку, чем в саду. Если хочешь, я поговорю с матерью Тересией, чтобы она отпускала тебя ко мне, в виде исключения, дважды-трижды в неделю.
Хотела ли она?! Его предложение привело ее в восторг, и если бы не строгость Учителя (впрочем, ей ли привыкать к его строгости?), Вероника бросилась бы ему на шею: ее душа будто только и ждала этого предложения!
– Ты все же чересчур порывиста, дитя мое, – вздохнул священник и, задумавшись, повторил: – Чересчур.
– Да-да, ты уже говорил мне, – смущенно пробормотала она, – я постараюсь исправиться.
– Говорил тебе? Гм. Вот что, давай-ка вернемся к разговору о твоих видениях-воспоминаниях.
– Воспоминаниях? Ты назвал их воспоминаниями? – У нее вдруг пересохло в горле, и слова вышли тихо и сипло.
– Именно – воспоминаниями, – подтвердил падре. – Думаю, почти уверен, что я сталкиваюсь в твоем лице с редким явлением – памятью прошлых жизней.
И он пояснил дрожащей от волнения Веронике, что такое «прошлые жизни» и как люди, неоднократно рождаясь на свет, учатся следовать воле Бога, находить путь, предначертанный им свыше, и исполнять возложенную на них Богом миссию. И о том, как много на этом пути сложностей, трудностей и опасностей, как много искушений отречься от Бога и Его воли и положиться только на собственные силы и волю в каждой, дарованной как Высшая милость, новой жизни.
– Большинство людей учатся крайне медленно. Они открывают глаза в новой жизни так же, как пробуждаются утром каждого нового дня: бессмысленно повторяя вчерашние ошибки. И влачатся из жизни в жизнь, испытывая Высшее милосердие, как влачатся из одного дня в следующий – не слыша Бога, не чувствуя Его призывов, не прося Его ни о чем и частенько даже не желая Его вовсе! Они лишь вяло и отстраненно хотят (хотят, видите ли!) своего просветления и очищения от грехов, но вовсе не намереваются оставить все дурное и действительно что-то для этого сделать. Многим и вовсе достаточно одних – их собственных! – религиозных убеждений. Будто убеждения могут спасти их души! И так, день за днем (и жизнь за жизнью!) – к полному упадку. И порой только ударившись о самое «дно», человек может начать осознавать бессилие своего гордого «я» – «я» без Бога. Впрочем, – падре усмехнулся с горькой иронией, – некоторые пытаются еще и «дно» продолбить.
