было не в узкой кровати, на которой они теперь спали из-за того, что им пришлось освободить покои для графини, дело было, оказывается, в том, что Бригитт хотела завести себе брюхо. Кавалера это озадачило, вот уж не думал он о ней так. Впрочем, пусть. Лишь бы не донимала его. А пока он думал, мать Амелия говорила дальше:
— Графиню вашу сегодня смотрела.
— Да? — оживился кавалер. — Ну и как она, здорова ли?
— Порода ваша, кобылица, одно слово, — монахиня махнула рукой. — На ней пахать можно, даже на беременной. И плод бодр, здоров, ретив, — она сделала паузу и сказала уверенно. — Племянник у вас будет, господин.
У Волкова рука дрогнула, что держала бокал с вином. Он взглянул на неё почти зло:
— Откуда знаешь, старуха?
— Да уж знаю, я мальчишек по пузу мамаш и по бойкости узнаю, давно не ошибаюсь. — Она помолчала. — Неделя, может две, и будет у вас племянник. Да нет, двух не проносит, неделя или полторы.
Вот теперь руки у него дрожали обе, а он делал всё, чтобы ту дрожь монахиня не увидела.
— Что? — спрашивает монахиня, пристально глядя на него. — Уже и глаза у вас, господин, заблестели, уже думаете, как новую войну за его наследство устроить?
— То не твоё дело, старуха, — грубо ответил он.
Грубость эта была оттого, что старая монахиня видела, как он волнуется, ещё могла подумать что-то.
— Не моё, а я всё одно скажу: живёте как ворон, войнами и распрями как кровью питаетесь, не двор у вас, а лагерь военный, не друзья и придворные, а рыцари да офицеры, не мужики на полях, а солдаты одни.
— Дура, я и сам солдат, как же мне по-другому жить, когда война ремесло моё, — говорит кавалер на удивление спокойно. — Так что уж молчи.
— Что ж, и помолчу, а вы идите к рыжей своей распутнице, уже истомилась там, вас дожидаясь. Уж детей хоть нарожайте, а то сгинете в какой-нибудь своей войне, у вас они не переводятся, так хоть детишки на свете останутся.
Волков встал, говорить с монахиней ему не хотелось, а хотел он увидеть Брунхильду. Пошёл наверх. Брунхильде были отданы покои Бригитт. Он открыл дверь по-хозяйски, без стука. Первым, что бросилось ему в глаза, был валяющийся на кровати госпожи паж графини. Юный Теодор Бренхофер развалился на перинах и подушках, в нижней рубахе, в распоясанных панталонах, в спущенных чулках. Он испугался, увидав кавалера, но с кровати слезть у него ума не хватило. Да, Бригитт была права, сопляк воспринимал кровать графини не иначе, как свою. А сама Брунхильда завалила комнату своей одеждой. Как раз к вечеру из Мелендорфа пригнали её карету и привезли сундуки с её вещами. Сундуки были открыты, она доставала оттуда платья и, чуть посмотрев на них, кидала их на пол в раздражении:
— Ах, на что я его теперь натяну. А сие вовсе одежа для прислуги. А в этом мне куда?.. Как хорошо, братец, что вы пришли. Гардероба-то у меня вовсе нет…
— Выйди, — грубо сказал Волков пажу.
Мальчишка босой и чуть не бегом кинулся из комнаты.
— Чего вы на него? — удивилась графиня. — Зря вы так, он у меня добрее котёнка.
— А не из тех ли он котов, что к хозяевам в постели лезут?
— Да хоть и из тех, — с вызовом произнесла графиня. — Всяк он лучше, чем рыжие драные кошки, приблудные, что в хозяев своих впиявились, да так закогтились, что аж кровь из-под ногтей. — Брунхильда смеётся с возмущением. — Аж подойти к ним страшно, сразу шипят, шерсть дыбом, того и гляди в драку кинутся.
Но Волкову не охота препираться, он подходит к ней, проводит по щеке рукой, обнимает:
— Монашка сказала, что уже через неделю ты можешь родить.
— Дело бабье нехитрое, немножко молитвы пошепчу, немножко покричу, да и рожу благополучно, коли Богоматерь заступится, — смиренно говорила Брунхильда.
Совсем, совсем другой была когда-то, он ещё помнил ту девочку, что понравилась ему в грязном трактире в забытом захолустье. А теперь — графиня.
Он опять провел рукой по её щеке, стал трогать живот:
— Старуха говорит — будет сын.
— Молюсь, чтобы так и было.
Он не удержался и поцеловал её в губы. Обнял опять, прижал крепко. Он думал, что заберёт у графа поместье Грюнефельде, если понадобится — заберёт силой.
— Как дело с горцами закончу, так у графа поместье для тебя и сына заберу.
— Да уж, постарайтесь, жить тут с вашей женой и вашей рыжей распутницей я не в силах, так и сдерживаюсь, молюсь целыми днями, чтобы какой-нибудь из этих дряней морду не расцарапать.
Это, кстати, тоже была причина найти графине дом. Ему и двух вздорных баб под одной крышей хватало.
А Бригитт и вправду его ждала, сидела в кровати, руки на груди сложила, губки поджаты, смотрит зло, видно заждалась, и даже обувь с его ног срывала зло, когда помогала ему раздеваться.
Утром после завтрака был у него Бруно Фолькоф с дружком своим Михелем Цеберингом. И был мальчишка рад, и весть принёс радостную. Вместе с полным кошелём денег.
— Вчера, после разговора с главами гильдий, что готовы у нас уголь покупать, решил я зайти в дом господина Кёршнера поклониться родственнику, проведать сестру. А господин Кёршнер меня звал к ужину и был очень со мной ласков. А я ему всё и рассказал про наше дело.
Волков смотрит на юношу неодобрительно, он не думает, что раскрывать секреты дела богатому купцу было умно, но не перебивает.
— А он мне и говорит. Вы, друг мой, не торопитесь, во-первых, не берите у горцев товары, дерево и уголь, под продажу, а сразу купите их по оптовой цене, вот вам уже прибыль. А я говорю, хорошо кабы так, да ведь денег у меня нет, и у дяди нет, вот и берём в долг, на реализацию. Представляете дядя, господин Кёршнер и говорит: а я вам дам, сколько вам там надо, три тысячи талеров на дело? Дам вам сто шесть золотых дукатов, как раз и будет три тысячи серебра. Дам по-родственному, за один процент с оборота. Представляете, дядя! Если у углеторговцев брать уголь по цене предоплаты, так мы сразу семь крейцеров с корзины выигрываем. Я сразу согласился.
Да, это дело было выгодным. Но всё равно кавалер не торопится оборвать самоуправство мальчишки. А тот всё так же радостно продолжает:
— И это ещё не всё, после господин Кёршнер говорит: и как купите товар, как привезёте, так сразу ни оружейникам, ни
