XXI век уже основательно набрал обороты. Многое стало историей — и холодная война между СССР и США, и горячие войны в Африке. Эфиопия уже с трудом припоминала кровавого диктатора Менгисту Хайле Мариама, и Сиверцеву теперь уже трудно было поверить, что когда–то он воевал на стороне этого диктатора. И свои первые неуверенные шаги на тамплиерском поприще Андрей вспоминал теперь, как сквозь туман. Сиверцеву казалось, что он всегда был тамплиеров и ни кем иным быть не мог, а тот небритый капитан Советской Армии, которым он некогда был, кто угодно, только не он.
Назначение маршалом Ордена и соответствовавшее оному облачение в белый плащ с красным крестом Сиверцев воспринял спокойно и по–деловому. Без малого два десятка лет он сражался под знаменами Ордена с сатанистами. Прошел все континенты, узнал все обличия этой нечисти, а если бы в Ордене практиковали нашивки за ранения, то у него их было бы от плеча до локтя. Сиверцев и сам понимал, что среди тамплиеров трудно найти рыцаря, лучше, чем он подготовленного к тому, чтобы руководить всеми боевыми операциями Ордена. Он взялся за это дело основательно, грамотно, технично, теперь гораздо реже участвуя в прямых столкновениях, но меча из рук не выпускал. Маршал Ордена — не маршал Советского Союза, он никогда не превращается в паркетного шаркуна, в Ордене Храма даже великий магистр сражается до последнего вздоха наравне с сержантами.
Так проходила его обычная тамплиерская жизнь — богослужения и сражения, анализ информации и разработка операций. Рано или поздно он должен был либо сложить голову в очередном бою, либо выйти из строя, получив ранение серьезнее предыдущих, и тогда в его жизни останутся только богослужения, подготовка к переходу в мир иной. Андрею не так уж давно перевалило за сорок, но Орден почти не знал маршалов, доживших до пятидесяти. По всему было понятно, что ему осталось лишь несколько лет. Андрей относился к этому совершенно спокойно. Он прошел свой жизненный путь, как мог, он был, наверное, неплохим рыцарем, хотя и скверным монахом, но об этом пусть судит Бог, встреча с Которым не за горами. Он обрел самого себя и честно заслужил белый тамплиерский плащ, а сколько на нем пятен, об этом опять же, судить будет Бог.
Всё шло нормально, и Андрей вполне принимал то обстоятельство, что вступил в завершающий период своей жизни. Вот только вдруг у него появилось ощущение, что ещё несколькими годами жизни он уже не располагает. Предчувствие смерти? Не совсем. Да это и не встревожило бы его, он давно уже жил каждый день, как последний. Смерть — боевая подруга каждого тамплиера, она — всегда рядом, и хоть не сказать, что всегда желанна, но к тамплиеру смерть никогда не приходит неожиданно. Почувствовав близость смерти, он уж во всяком случае не испытал бы растерянности, но это было нечто другое. Он чувствовал, что его маршальское служение исчисляется теперь уже днями, а не годами, но близости смерти не ощущал. Что же это? Ведь не уйдет же он из Ордена. Андрей успокоился на несколько расплывчатой мысли о том, что произойдет нечто такое, что представить он просто не в состоянии.
***
— Андрей, а ты пошел бы со мной в разведку? — загадочно улыбаясь, спросил Морунген.
— Георгий Владимирович, как вы считаете, надлежит ли послушнику так нагло обращаться к маршалу Ордена? — в улыбке Сиверцева не было ровным счетом ничего загадочного.
— Позволю себе, мессир, ответить вопросом на вопрос: вы готовы говорить со мной без чинов?
— Да, разумеется, — очень просто сказал Сиверцев. — Но перед началом разговора без чинов весьма полезно вспомнить о том, что они существуют.
— Как я люблю нашу родную, неподражаемую тамплиерскую спесь… Итак?
— По поводу разведки не удобнее ли вам будет обратиться к командору секретной службы?
— О… Это такая разведка… Она — вне компетенции секретной службы. Не буду тянуть кота за хвост. Мы намерены обнаружить земной рай.
Сердце Сиверцева учащенно забилось. Вот уж не думал он, что его ещё хоть чем–нибудь можно привести в такое смятение. Его ни сколько не смутило то, что Морунген предлагает ему заняться материализацией средневекового мифа. Он понимал, что говорит не со сказочником и не с фантазером. Морунген — человек серьезный и опытный, причем, некоторые грани его опыта до сих пор не раскрыты, но понятно, что великий магистр не даровал бы рядовому послушнику особого статуса без достаточных оснований. Так что Андрей сразу же, навскидку принял предложение Морунгена вполне серьезно. Миф материален, так же как материален, к примеру, ангел. Материя мифа чрезвычайно тонка и почти невещественна, но вот об это «почти» можно мозги сломать. А почему бы и не рискнуть мозгами, особенно под хорошим руководством? Так что смятение Сиверцева было связано не со сказочностью предложения, а с тем, что он, наконец, понял, что означало его предчувствие. Вот значит, как завершится его маршальское служение — он уйдет не через смерть, а через миф — было от чего потерять голову. Андрей молчал, наверное, минут пять, его душа начала понемногу преображаться, словно теряя свою причастность к земле, он уже понял, что обратно пути нет, никакого согласия от него не требуется и никакого отказа не предполагается — совершается то, чему по Божьей воле надлежит свершиться. С измененной душой он уже ни к чему более не пригоден, кроме того, к чему определен. И всё–таки он ещё не мог переступить некий барьер, ему было трудно продолжать разговор, и он решил спросить что–нибудь очень формальное:
— А почему вы с этим ко мне, а не к кому–нибудь другому?
— Есть две причины. Во–первых, я люблю тебя, Андрей, хотя ты никогда не отвечал мне взаимностью.
— С отсутствием взаимности на самом деле всё просто. Я почему–то всегда боялся, что ваша мощная фигура закроет образ Князева. Такой человек может быть в жизни только один, а вы по масштабам личности вполне с ним сопоставимы. Может, это покажется странным, но я старательно избегал этого сопоставления, в том числе и при помощи нарочито грубого обращения к вам. Так что за моим несколько мальчишеским хамством, стоит скорее симпатия, чем антипатия.
— Спасибо. Я подозревал нечто в этом роде. Теперь нам будет проще.
— А во–вторых?
— Именно тебе оставил письмо великий адмирал — летучий храмовник.
— Ах, вот оно что, — усмехнулся Андрей. — Вы считаете, что наследство летучего храмовника каким–то образом поможет нам найти земной рай?
— Почти уверен в этом. Я постарался узнать об этом человеке всё, что возможно, сведения в итоге подобрались не богатые — его ни кто близко не знал, и тем не менее теперь я могу утверждать — он человек нездешний. Не дух, конечно, не ангел — вполне земной человек, но нездешний.
— Из земного рая?
— Нет. Из другой эпохи. Не удивлюсь, если великий адмирал водил тамплиерские галеры ещё при Гийоме де Боже.
— Дас ист фантастиш, — Сиверцев пока не находил в себе сил обсуждать эту тему серьёзно.
— Тот ещё фантастиш, — Морунген, казалось, не обратил внимания на иронию собеседника. — Знаешь, чем я занимался последнее время? Сравнительным анализом работ Эйнштейна и творений святых отцов. То, что старик Альберт писал о времени и пространстве, о четырёхмерном континууме, поразительным образом пересекается с работами некоторых православных тайновидцев, в основном — каппадокийских богословов IV века. Гениальный учёный выразил на точном математическом языке то, что богопросвещённым молитвенникам было известно ещё полторы тысячи лет назад. Мир можно познавать по–разному: как методами науки, так и путём общения с Богом, Который обладает абсолютным знанием о мире и иногда сообщает нечто близким к Нему людям. Школьник может и сам доказать иную теорему, но чаще всего учитель сообщает ему это знание. Не удивительно, что ученик, который всё пытается доказать сам, заметно отстаёт о того, который слушает Учителя. Так и наука в некоторых вопросах отстаёт от богословия на пару–тройку тысяч лет. Иные научные открытия — лишь подтверждение того, что было известно неучёным молитвенникам.
— Но если у нас есть великие каппадокийцы, тогда зачем нам Эйнштейн?
— Для того, чтобы хорошо понять Эйнштейна надо всего лишь обладать определённой суммой знаний, а для того, чтобы так же хорошо понять православных тайновидцев, желательно приблизиться к Богу настолько же, насколько и они. Спроси себя, насколько реально последнее? Что ни говори, а язык науки ближе земному сознанию, кроме того, честная наука — тоже от Бога, и современные исследования времени и пространства отнюдь не бесполезное дополнение к трудам святых отцов.
— Так в чём же интересующие нас параллели между наукой и богословием?
— В детали не полезем, а общая схема такова. Православным известно, что время и пространство сотворены, так же, как и материя. А что сотворено, то конечно. Соответственно, может существовать мир, где нет ни материи, ни времени, ни пространства. И этот мир уже существует одновременно с нашим. Это вечность. Бог пребывает вне времени и пространства. Для Бога нет таких категорий, как «там» и «здесь», «было» и «будет».
