Затем Иван Васильевич сообщил брату и о том, что вскоре после Земского собора, коли решено будет продолжать войну, он сам поведет войска в Ливонию, что тоже надо держать в тайне.
Расстались царь Иван и Владимир Андреевич дружески, по-братски обнялись и облобызались.
X
В Дацкой избе – разливанное море.
Илья Гусев угощал датских моряков, вернувшихся в Нарву вместе с Керстеном Роде. Государь сам велел отпустить Дацкой избе вина «без утеснения».
Тут был вместе со своим атаманом угрюмый, черный от загара, Ганс Дитмерсен, про которого говорили, что он бывает весел, только когда берет на абордаж купеческие корабли, а еще когда топит в море попавших ему в руки немцев. Тут же находился и нарядный весельчак Клаус Тоде. Он мало пил, но с великим торжеством предавался воспоминаниям о своих победах над женскими сердцами. Он был так молод и так красив, что ему нельзя было не верить.
Пили старательно. Керстен Роде чувствовал себя героем дня. Он распахнул окно. Сказал товарищам:
– Друзья, распускаются почки... Весна!
Все притихли, приготовились слушать обычно молчаливого атамана.
– Мы встречаем весну в удивительной стране. Вчера московский царь рассказал мне: «Один мужик уронил топор в воду, но там, на дне, оказались еще два топора – золотой и серебряный. Мужик не польстился на них – взял себе только свой железный топор. Он получил в награду три топора». Государь чествует нас по Евангелию: «Над малым ты был честен, над многим тебя поставлю!» У нас будет большой флот: царь уже посылает семнадцать кораблей. Весна улыбается корсарам, как юным девушкам. Выпьем за то, чтобы нам сохранить непорочность и впредь. Трудно это! Вижу по вашим лицам, что тяжело вам приносить такие жертвы... Знаю, что из этих трех топоров каждый из нас взял бы самый дорогой, золотой.
– Нет! – раздался голос одного пирата. – Я взял бы все три... Зачем другие оставлять в воде?!
– Истинно, друг. Так выпьем же за наше единомыслие!
Все корсары мигом вскочили со своих мест и дружно опустошили свои чарки, а Гусев сумел в это время опорожнить даже две, чем несказанно рассмешил своих приятелей датчан.
– Все побеждает любовь, выпьем за прекрасных русских девушек! – воскликнул в диком экстазе Клаус Тоде. Голубые глаза его горели восторгом.
Гусев удивленно покосился на него: «Чего ради ему наши девушки?! Не нуждаются они в заморских разбойниках». Однако поспешно налил себе опять две чарки.
Затем все вышли в сад. Красновато-ветвистая чаща слегка зеленеющих дерев и кустарников, озаренная теплым весенним солнцем, поразила хмельную толпу датчан. Около самого дома в кустарниках расположилась стайка свиристелей, нежно-розовато-серых хохлатых птичек. Хмельные, горластые мореходы притихли, с добродушными улыбками и пьяным любопытством принялись разглядывать птичек; особенно растрогали их крылышки одной птички: ярко-желтая краска с черными и белыми полосками.
– Видите, на суше тоже хорошо, коль вы так залюбовались моим садом и моими пичужками! – с гордостью произнес Гусев.
Керстен Роде рассмеялся, дружески хлопнул Гусева по плечу.
– Поплывем с нами в Данию. У моего отца есть и сад, и тоже птички... Ах, как они поют!.. И вино есть бургонское... – Немного подумав, он добавил: – Но мне нельзя ехать туда. Кроме птичек, там есть и палачи. Они вздыхают обо мне больше, чем мои родители.
Клаус Тоде где-то поодаль, на берегу Яузы, в кустарниках, заметил женщину.
– А ну-ка, пойдемте, полюбуемся на московскую красавицу. Она, вероятно, там рыбу ловит... Это – рыбачка. Посмотрите, как она стройна, какая грудь! Боже, дух захватывает!
Все пришли в восторг от предложения румяного гуляки. Осторожно, стараясь не выдать себя, стали прокрадываться, куда указал Тоде. Но, увы, к общему разочарованию, они, кроме женщины, увидели еще и мужчину. Однако могло ли это остановить хмельных мореходов?
– Кто этот счастливчик? – мечтательно закатив глаза к небу, воскликнул Тоде, всплеснул руками., и вдруг... о боги! Заслышав шум и голоса людей, мужчина сердито оглянулся. Керстен Роде расхохотался на всю рощу:
– Пушкарь Чохов. Смотрите. Это он!
Гусев рассмеялся. Пояснил, равнодушно прожевывая сушеную рыбу:
– Это их любимое местечко. Еще в прежние годы они сюда хаживали. Баба та – его любовь. Мордовка. Красавица! Нагляделся я на них тут... Грехи тяжки. Только я не завистлив. Спокоен. А ну-ка, пойдем в избу, изопьем государеву чашу...
– А я завистлив, гер Гус-сев! Посмотрим! – подхватил дьяка под руку Клаус Тоде. – И не спокоен... Да ведь это же настоящая Венера! Как вы можете...
Охима, увидев быстро приближающихся к ним мужчин, бросилась бежать. Андрей поднялся с земли, недовольно посмотрел на толпу датчан.
Гусев сказал:
– Хвалят тебя дацкие люди. Хороший пушкарь, говорят.
– Государь-батюшка принял меня в царских покоях... Одарил конем и сбруей. В Александрову слободу поеду.
– Э-эх, парень! А как же свою зазнобу оставишь?
– Печатную палату перевозят туда же... Хочу жениться на Охиме.
– Бог не забывает вас... Плодитесь и размножайтесь!
– Государь в Слободе будет жить... В опричнину взял и меня, пушкарем. Лучший народ отобрал в опричнину государь.
Подошел Керстен Роде. Сказал по-своему Илье Гусеву:
– Зови его в избу. Полюбили мы его. Поднесем ему чарку.
– Слышишь, пушкарь, полюбили тебя дацкие люди. Зовут в избу, испить государеву чашу.
– Зовите и его подругу! – вступил в разговор Клаус Тоде. – Нам будет веселее!
– Нет, ей не подобает с мужчинами, – хмуро сказал Андрей.
В это время к Дацкой избе подошла, закутавшись в большую пеструю шаль, полная женщина. Она спряталась за углом, как бы испугавшись чего-то. Это была Катерина Шиллинг. Она не первый день ходит по пятам за Керстеном Роде, но поговорить ей так и не удается. Обида, причиненная Керстеном, была слишком велика, но разве ради возмездия она хочет поговорить о перстне? Не в этом дело! Она бы подарила ему еще и другой перстень, если бы он опять... О Боже, долой воспоминанья! Разговор этот нужен, чтобы испытать: питает ли он какие-либо к ней чувства или совсем забыл ее? Перстень она возьмет, но тотчас же заплачет и снова вернет ему. Возможно, это благоприятно подействует на датчанина.
«Боже, Боже, надоумь его выйти в сад. Сжалься надо мною!»
Вдруг позади кто-то окликнул ее.
Оглянулась – Штаден! Вот черт его принес не вовремя.
– Вы так озябли, фрау Катерин?
– При вашем появлении я и совсем замерзну. Зачем вы пришли? Кто вас сюда звал?
– Я не решился из скромности задать вам этот же вопрос. Я просто гуляю, любуясь московскою весной.
– Вы, кажется, любуетесь на все московское. Не слишком ли выдаете вы себя, герр?
– О, не беспокойтесь! Меня московский дюк в отборную дружину за верность взял. Я отныне опьришнык. Смешное слово.
– Повторите по-русски.
– Опьришнык!
Штаден громко расхохотался и, как показалось фрау Шиллинг, нарочито, преднамеренно громко.
И в самом деле вскоре, услыхав его хохот, к ним вышли дьяк Гусев и Керстен Роде. Они удивленно осмотрели Штадена и Шиллинг.
Генрих Штаден хотел вызвать ревность у Керстена Роде, зная о том, что было между атаманом и фрау Катерин, и вдруг увидел добродушную, спокойную усмешку на лице корсара.
Шиллинг, возмущенная равнодушием датчанина, быстро подошла к нему и строго сказала по-немецки:
– Покажите вашу левую руку.
Он, смеясь, протянул ей свою руку.
Она с ужасом отшатнулась, схватившись за голову:
– Где же тот перстень?
– В Лондоне.
– Зачем он там?
– Он украшает теперь не такую грубую руку, как моя. Моя рука недостойна такого украшения. О, этот пальчик! – блаженно закатив глаза к небу, воскликнул Керстен. – Наконец-то ваш перстень нашел свое настоящее место.
Лицо фрау Шиллинг позеленело.
– Разбойник! – взвизгнула она. – Что ты сделал? Я спасла тебе жизнь...
Керстен расхохотался. Гусев невольно зажал уши. Большие сильные зубы Керстена напоминали что-то звериное.
Штаден схватил фрау Шиллинг и зажал ей рот:
– Вы –немка! Не унижайтесь. Я не позволю смеяться над вами... Уйдем!.. Скорее уйдем отсюда. Несчастная!
Керстен Роде с презрением плюнул в их сторону и вернулся обратно в избу. За ним, пошатываясь, последовал и Гусев.
– Немка с ума сошла! Что она болтает? Жизнь! Она мне жизнь спасла. Дура!
Генрих Штаден с силою увлек подальше от Дацкой избы барахтавшуюся в его объятиях Катерину.
– Вы обезумели, фрау? – трусливо шептал он. – Мы убьем вас. Вы не умеете держать тайну! Вы предаете нашего императора. Вы преступница! Я подошлю к вам тех, кто покарает вас. Трепещите!
Окунь и Беспрозванный сидели на берегу Яузы, в тенистом месте, оба хмельные, оба веселые и разговорчивые. Сидели в обнимку.
– Кирилка, никакое море нам нипочем!.. Нагляделся я на заморских мореходов. Шлепают они в спокойных, ровных водах... кричат много, без толку...
