было изрядно оружия.
— Вот теперь нам, кажется, уже не нужно волноваться, — произнёс Карл Брюнхвальд. — А что это за люди с нашим другом?
Волкову, который хорошо уже знал и город, и горожан, одного взгляда было достаточно, чтобы ответить на вопрос товарища:
— По лентам видно, что это люди из гильдии дубильщиков, — он ещё раз оглядел пришедших и добавил: — Вооружены хорошо, наверное, сыновья мастеров и старшие подмастерья.
Как Кёршнеры и их люди уселись рядом с людьми Волкова, так и началось голосование сенаторов. Секретарь обходил их всех по очереди, останавливался, спрашивал каждого, и делал записи на листе бумаги, а когда обошёл всех, то уселся за свой стол, что-то написал на листе и встал. Встав, он поднял бумагу и начал читать:
— Совет города Малена, на котором присутствовали все сенаторы без исключения, в деле графини Брунхильды фон Мален против господина Гейзенберга большинством голосов постановил: дворец графа Малена, что находится в пределах города, должен принадлежать… — тут секретарь городского совета сделал драматическую паузу, — … должен принадлежать графу Малену, — и добавил для пущего эффекта: — Консилиум фактум эст!
Он ещё раз взглянул в бумагу и потом закончил:
— Сие постановление будет передано консулу для исполнения незамедлительно.
— Несправедливость! — заорал кто-то из Маленов что есть силы. И с правой, их, стороны один за другим понеслись возгласы, полные раздражения и даже ненависти:
— Всё куплено!
— Подлость и лицемерие, вот вам имя!
— Мерзавцы, все мерзавцы!
— Бесстыжие свиньи!
— Это кого они называют свиньями? — с угрозой в голосе интересовался фон Готт, пристально глядя на раздражённых людей с другой стороны прохода.
— Успокойтесь, фон Готт, — сразу пресёк всякие его догадки полковник Брюнхвальд, — всё в порядке, это они про сенаторов.
И тут графиня встала, и весь шум в огромном зале ратуши сразу поубавился, а она, подойдя к ограждению, за которым сидели сенаторы, сказала им — при этом так громко, что слышали это и многие другие:
— Господа сенаторы, спаси вас Господь, вы не убоялись гнева сильных и встали на сторону истины, на сторону бедной вдовы и малого дитя, чьи права ущемлялись сильными родственниками. Я верю в то, что на суде Божьем, на котором мы все когда-либо будем, ваша храбрость вам зачтётся.
«Молодец! Она и вправду заметно поумнела за последнее время; может быть, ведьма Агнес ей наварила зелья какого, от которого умнеют?».
Да… Это был хороший ход. Малены поносили сенаторов последними словами, а графиня подошла и поблагодарила их, а ещё так умно возвысила этих людей перед другими горожанами, что были в ратуше.
А Брунхильда уже шла к выходу — как и прежде, гордая и прекрасная.
«Спина прямая, подбородок вверх, юбки чуть приподняла, чтобы не мешали. И вправду она великолепна!».
А когда она, Фейлинг и его люди уже вышли из ратуши, у дверей вдруг случилась толчея и крики, кто-то, кажется, выхватил оружие, но кто-то другой выбил его у него из рук, и оно зазвенело по каменному полу; и тогда, забыв про хромоту, генерал кинулся в толпу, крича на весь зал ратуши:
— Не сметь! Остановитесь! Всем стоять!
И это были своевременные действия, так как у дверей с обнажённым мечом уже стоял фон Готт, а по руке его стекала кровь, и колет его был распорот на рукаве.
И тогда генерал заорал что есть силы:
— Гейзенберг, где вы⁈ — он стал озираться по сторонам, ища предводителя фамилии.
— Что вам угодно, Эшбахт? — очень недружелюбно отозвался тот, выходя вперёд из-за своих людей.
— Велите своим людям умерить пыл! — так же зло отвечал ему барон. — Имейте в виду, я сейчас очень нужен Его Высочеству… И если вы вдруг решите убить хоть кого-то из моих людей, я приду в город с тремя сотнями солдат и сотней мушкетёров и вырежу всех Маленов, что найду тут. Убью без всякой чести, словно разбойников. И, уверяю вас, герцог мне ничего за то не сделает! Слышите, Гейзенберг? Никаких дуэлей, никаких вызовов, за каждого из моих людей вы будете отвечать лично. Так что не подстрекайте свою молодёжь. Сохраните им жизнь!
Гейзенберг ничего не ответил, лишь смотрел на Волкова с ненавистью, но его ответ уже и не был нужен: та страсть, с которой говорил генерал, заставила всех Маленов поверить, что он не расположен шутить, а репутация человека, у которого слово не расходится с делом, давно играла барону на руку. И все его люди и люди, пришедшие с Кёршнером, беспрепятственно покинули ратушу под злыми взглядами недругов, которые так ни на что опасное и не решились.
Скорее всего, фон Готт сам был виноват в том, что его поранили, — было такое подозрение у барона. Ведь не просто так этот задира оказался у дверей именно тогда, когда там была молодёжь Маленов. Мог бы подождать, пока они выйдут, и тогда сам пойти к дверям. Но теперь говорить о том смысла не было. Может быть, это даже хорошо, что Малены напали на его человека прямо в ратуше. Нужно было обязательно о том распустить слухи по городу, дескать, у этого подлого семейства ничего нет святого, могут и в ратуше напасть, а могут даже и в храме. С них станется. Хорошо, что рана оказалась пустяковой, простой порез. Тем не менее прямо у ратуши распоротый колет и окровавленную руку фон Готта видели многие городские бездельники, торчащие у ратуши из любопытства. Также они видели, как графиня, не успев уехать, выскочила из своей кареты и стала собственным платком перевязывать руку оруженосцу барона. А тот, словно бравируя своей раной, поглядывал по сторонам с самодовольной улыбочкой, мол, вы видите, кто мне перевязывает руку? Графиня и красавица!
Волков замечал взгляды зевак и слышал, как те перебрасывались словами: «напали», «Малены», «Эшбахты». А тут как раз из ратуши стали выходить сенаторы на обед и всякий чиновный люд, и они тоже присоединились к обсуждению случая.
К генералу подошёл Хуго Фейлинг и сказал:
— Барон, приглашаю вас и людей ваших к себе, будут перепела и вырезка с розмарином, ваше любимое вино, заодно обсудим дело. Стол уже накрывают, перепела жарятся, вырезка томится. Нашу победу надобно отпраздновать.
— Я буду вскоре, — обещал Волков, — лишь заеду к епископу, а вы берегите графиню.
— Непременно, — обещал Фейлинг.
И они
