— Мы это предусмотрели, ваше величество. Ко всему, вступив на территорию Болгарии, мы рассчитываем на помощь населения.
— Ваша диспозиция ведения войны сегодня несколько не соответствует плану Генерального штаба, — заметил Милютин. — Не приведет ли это к дроблению ударных сил?
Великий князь повернулся к военному министру, ответил самоуверенно:
— От Черного моря до Систово у турок крепкая оборонительная линия. Все правобережье в войсках. Как известно в Генеральном штабе, в районе рущукских крепостей, по нашим данным, Абдул-Керим-паша держит стопятидесятитысячную армию. В противовес ей создана нами группа войск цесаревича Александра.
Милютин промолчал. Царь спросил:
— Где предполагаете начать переправу?
И снова ответил главнокомандующий:
— Это, ваше величество, до поры мы намерены сохранить в тайне, дабы не стало известно неприятелю. До начальников колонн и дивизии приказ будет доведен накануне переправы.
Император нахмурился:
— Мое пребывание на военном театре и пребывание военного министра не умаляет ваших обязанностей как главнокомандующего.
— Ваше величество, это не недоверие вам, — поспешил смягчить обстановку Непокойчицкий. — Место переправы уточняется с учетом сведений, поступающих от полковника Артамонова.
— Разведку полковника Артамонова снабжают информацией болгарские патриоты, — добавил великий князь.
Полковник Артамонов встал, ожидая вопросов, но император будто не заметил его.
— Ну, хорошо, — примиряюще проговорил он, — участие болгар в данной войне, я думаю, заставит других государей согласиться с нами на признание прав за этим многострадальным народом. Долг России подать руку помощи братьям нашим на Балканах и угнетенным армянам на Кавказе…
* * *
Затрубили фанфары, возвестив начало смотра. Милютин встрепенулся, оторвался от воспоминаний. Подъехал генерал Кнорин, с кудрявой шелковистой бородой на пробор, поздоровался.
Милютин подозвал Гурко:
— Иосиф Владимирович, на совещании вы кое-кому на мозоль наступили.
Гурко усмехнулся:
— Ваше превосходительство, мы еще боевых действий не начали, а солдат уже обворовывают.
— Печально.
— Прескверно. Хотя о казнокрадстве российском сколько уж говорят.
— Ваша правда, генерал. Но как искоренить зло сие? История твердит, Петр Великий и палкой бил, и в ссылку отправлял, а они все воруют.
— Не допускать к казне государственной. А коли довелось, то помнить об отечестве должен.
Военный министр не успел ничего ответить, как главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, высясь в седле как глыба, подал знак. По полю разнеслась команда, ударили барабаны, полки тронулись. На рысях, салютуя саблями, пронеслись драгуны, кирасиры. Играл оркестр. Блеск золота погон, краски мундиров. Развевались расчехленные знамена.
Вот седоусый генерал-лейтенант Ганецкий, перед кем Гази-Осман-паша снимет саблю, повел своих гренадеров. Рослые, крепкие солдаты — один к одному. Им, не уступая, промаршировали, отбивая шаг, орловцы и брянцы, павловцы и суздальцы.
В полку угличан невзрачный с виду барабанщик сбился с ноги, что не осталось не замеченным Александром. Он проворчал недовольно, по-французски:
— Неуклюжий солдат.
И было невдомек коронованному владыке, что этому неказистому барабанщику история Российской империи уже отвела свое достойное место, равное суворовским чудо-богатырям. То случится, когда батальон, штурмуя шипкинский редут, заляжет под градом пуль и шрапнели, и сам генерал Скобелев[14] будет готов отвести солдат, считая атаку сорвавшейся, вдруг поднимется барабанщик и скажет лежавшему неподалеку командиру полка полковнику Панютину, как обычно, буднично скажет:
— Ваш благородь, чего на него, турку, глядеть, пойдем на редут, как того присяга требует.
И призывная, раскатистая барабанная дробь всколыхнула солдат. Встанет полковник, примет у знаменосца полковое знамя. Ударят угличане в штыки, опрокинут, погонят врага.
За тот бой генерал Скобелев вручит барабанщику Георгиевский крест, а полковник Панютин скажет, обнимая:
— Спасибо, солдат Иван Кудря, от позора и бесчестия спас…
Гремела музыка, соблюдая равнение, проходили батальоны, полки, дивизии. Замыкая парад, прошли два батальона болгарских ополченцев в черных куртках с алыми погонами, в каракулевых шапках с зеленым верхом, в высоких сапогах и серых шинельных скатках через плечо…
Император повернулся к военному министру:
— Настал час. Сегодня князь Горчаков доведет до сведения послов, что Россия находится в состоянии войны с Оттоманской Портой…
Заручившись согласием румынского княжества, 24 апреля 1877 года Дунайская армия перешла границу от Александрии до Рени и, преодолевая ненастье, дожди и половодье, четырьмя колоннами двинулась к Дунаю.
В полках читали царский манифест об объявлении войны:
«Божиею милостью мы, Александр Второй, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая. Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить положение его разделяет с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова…
Повсюду на своем пути вы встретите села, города, крепости, реки, горы и долы, напоминающие великие русские имена, доблестные подвиги, славные победы русских войск. Кагул, Рымник, Измаил, Дунай с вражескими на нем твердынями, Балканы, Адрианополь, Константинополь… Перед вами будут вставать как живые то величавые лики древних князей, витязей русских — Олега, Игоря и Святослава; то величавые образы царей и цариц — Великого Петра, Великой Екатерины, Благословенного Александра, Доблестного Николая; то величавые лики великих вождей Румянцева, Суворова, Кутузова и других с их чудо-богатырями…»
Накануне, прежде чем отдать манифест на подпись царю, Милютин предложил исключить имя Николая:
— Господа, — сказал военный министр, — покойный государь Николай Павлович непривлекательно выглядел 14 декабря на Сенатской площади… Да и в Крымской войне, сами знаете.
Однако генерал Кнорин, больше свитский, чем боевой, внимательно посмотрев на военного министра, сказал:
— Дмитрий Алексеевич, государь вас не поймет. Покойный император — отец Александра Николаевича.
2 мая российская армия остановилась в ожидании переправы на Нижнем Дунае. Главнокомандующий перевел свою квартиру в Плоешти, куда в начале июня переехал и Александр.
В Лондоне в этом усмотрели угрозы Британской империи. Лорд Биконсфилд повел переговоры с Веной. В личном письме к Андраши английский премьер предлагал совместные действия против России, причем Англия обязывалась послать флот в проливы, а Австро-Венгрии ударить в тыл русской Дунайской армии.
Получив информацию от российского посла в Лондоне, князь Горчаков хмыкнул:
— А ведь, милейший Александр Генрихович, риск союзников не равнозначен. Английские крейсера наведут жерла своих орудий на пока еще здесь не существующие российские военные корабли, а армия австрийская столкнется с мощью российской армии… Нет, нет, при всей своей авантюрности Андраши не решится подписать такой договор с Биконсфилдом.
— Вполне разделяю вашу точку зрения, — согласился Жомини.
— Позвенят оружием и успокоятся, не решатся на мобилизацию, — мудро заключил канцлер Горчаков. — Но в будущем устройстве Востока они постараются принять самое деятельное участие.
2-я Гвардейская кавалерийская дивизия генерала Гурко в конце апреля выдвинулась к Дунаю и расположилась в верстах трех от Зимницы, ниже по течению, а выше встала дивизия генерала Драгомирова.
Заняв исходные позиции, принялись готовиться к переправе: вязали плоты, ночами с рыбацких укромных стоянок перегоняли лодки, большегрузные баркасы, перепрятывали от глаз турецких караулов, в прибрежных камышах готовили штурмовые отряды. С утра, еще рассвет едва небо тронет, а Гурко среди солдат. Саперы, приметив появление на берегу генерала, удивлялись:
— Когда только и спит.
— Ты, вот, Ерема, за себя в ответе, а он за всех нас ответ держит.
А Иосиф Владимирович, сколько не появляется на берегу, все на ту сторону поглядывает. Полноводен Дунай и широк, не раз плотам пересекать течение. Как закрепятся штурмовые группы, немедля орудия перевозить, коней…
В Плоешти, встретив Драгомирова, спросил:
— Ну-с, Михаил Иванович, кто первым потянет?
Драгомиров, хохол с хитринкой, прищурился:
— У нас, в Конотопе, парубки казалы, як до девчат в соседне село ходилы: кто перший, тому и шишак.
