Единственным моим желанием было ходить в школу. Я думала, что образование даст мне возможность прокормить себя.
Бабушка выбрала для меня лучшую и самую дорогую школу в Лейдене. Возможно, она испытывала чувство вины передо мною из-за того, что не переносила меня и желала выпроводить из дома. Успев забыть почти все, что прежде знала, я провалилась на вступительных экзаменах и насилу устояла перед желанием утопиться в соседнем канале. Но бабушка услала меня к тетушке и дяде в Снеек и наняла мне репетитора.
Решив непременно поступить в школу на сей раз, я сидела над учебниками по восемь — десять часов в сутки, не считая трех часов, в течение которых местный учитель «натаскивал» меня. Впрочем, Снеек и унылую, однообразную равнину, оживляемую стадами коров, я ненавидела, как ненавидела и тамошний сырой климат. Тетушка не разрешала мне ходить на прогулку в город, где под вечер у гостиницы «Вийнберг» играл оркестр и группы молодых людей и девушек чинно прохаживались по улице, разглядывая друг друга. Зато заставляла меня ходить каждое утро в церковь, даже если накануне я допоздна засиживалась за учебниками. Дядя же был ко мне безразличен и, думаю, даже не знал, что я нахожусь у него в доме.
Поскольку любить меня было некому, я сама любила себя и называла «милой Герши» и «бедной Герши». Драматизируя свое одиночество, стала бледной, запустила волосы, которые свисали теперь сальными косицами вдоль щек. Когда явилась на экзаменационную комиссию, то представляла собою жалкое зрелище.
Ко всеобщему удивлению, экзамены я сдала успешно и сразу ожила. На другой день меня было не узнать.
— Только не заносись, — говорила тетушка из Снеека, помогая мне удлинить юбку и рукава платьев, едва прикрывавшие мне кисти рук.
Бабушка прислала мне великолепное пальто и даже позволила переночевать в Амстердаме у папы, хотя тяжба между ними еще не закончилась.
Тетушка из Снеека проводила меня до Ставорена. Все три часа я сидела, прижавшись носом к окну, отчасти оттого, что изо рта у нее пахло тухлым сыром. Когда мы проезжали мимо Хиндлоопена, то, увидев великолепную колокольню, я воскликнула:
— Посмотрите, как красиво!
Но тетушка меня одернула:
— Не кощунствуй, Гертруда.
Очутившись на палубе парохода, я жадно вдыхала терпкий ветер, дувший со стороны Зюйдер-Зее, чтобы отбить зловоние Снеека, и бросила за борт бутерброды с сыром, которые мне дали с собой. При виде построенных два века назад серых дряхлых зданий Энкхейзена, которые тянулись вдоль берега, я почувствовала, что нахожусь за тысячи миль от Снеека.
— Не узнала меня, — прокричал папа, встав передо мною на сходнях.
Действительно, этого статного, красивого, чисто выбритого мужчину, который энергично махал рукой, когда судно подходило к причалу, я приняла за иностранца. Он выглядел великолепно — свежий, нарядный, помолодевший без усов. И пейзаж мне понравился. Вагон стучал на стыках рельсов, когда мы ехали в Амстердам мимо нарядных вилл, окруженных рвами, через которые были переброшены мосты.
По словам папы, он занимался поставкой нефти, хотя большей частью оставался в Амстердаме. Зарабатывал он неплохо.
— Мне нужен был размах, я его добился. Я современный человек, Герши, житель большого города, вот и все.
Я воспрянула духом. Как только кончу школу, я приеду к отцу и буду о нем заботиться. Даже если суд назначит опекуном бабушку, кто запретит почти взрослой девушке жить у отца? И все мои прежние мечты о «хорошей жизни» вместе с папой в Амстердаме сбудутся.
— Я хочу тебя кое с кем познакомить, детка, — произнес папа. — Ты у нее останешься на ночь, поскольку сам я живу в гостинице для коммерсантов. Это удобно для дела, но неподходящее место для молоденькой девушки. Моя знакомая говорит: «Какая жалость, что она не католичка, а то ее можно было бы отправить в монастырь для получения образования».
Я так расстроилась от этих слов, что разинула рот.
— Какой только чуши не говорят о католиках, — со смущенным видом продолжал папа. — Домине ван Гилзе был ханжой, Герши. Моя Хельга славная женщина и не позволяет себе никаких вольностей, уверяю тебя. Тебе она понравится.
— Кто «она»? — спросила я.
— Ни к чему скрывать, — проговорил папа, нервно теребя нарукавную повязку. — Ты же знаешь, календарь сердцу не указ. Она вдова, и я вдовец, оба мы домоседы. Она моя невеста, Герши. Можешь быть уверена, и для тебя припасено золотое колечко, когда настанет твой черед. Ты меня слышишь? Ты полюбишь Хельгу, а Хельга полюбит мою девочку.
Сунув ладони под мышки, с несчастным видом я принялась раскачиваться взад-вперед всем корпусом. Бедная Герши стала круглой сиротой.
— Тебе нездоровится, детка?
Я отрицательно покачала головой. Да будь я при смерти, кому теперь до меня есть дело?
Хельга встретила нас в вестибюле гостиницы-ресторана «Рембрандт», в которой жил папа. Никогда еще не встречала я такой суетливой женщины, да она еще и пришептывала что-то сладковатым голосом. Бусы и браслеты, стукаясь друг о друга, позвякивали, ткани развевались, а когда она вертела головой, то розы, прикрепленные к модной шляпке, раскачивались из стороны в сторону. Огромных размеров костяные заколки то и дело вылезали из ее соломенных волос, и если она не успевала их подхватить на лету, то заставляла отца поднимать их с пола.
— Такая заколка и пол проломит, — заметил с проказливым видом папа, вытирая заколку о рукав.
— Несносный, — прощебетала Хельга. Воткнув заколку в волосы, она одернула юбки на своих вертлявых бедрах и увела меня из гостиницы.
На улице было светло, и я заметила, что дамочка пудрится. Заметив на моем лице осуждение, отец крепко схватил меня за руку и привлек к себе.
— Веди себя прилично, — прошипел он мне на ухо.
Хельга заявила, что извозчика брать не следует. Багаж мой был отправлен в Лейден, в руках у меня был лишь небольшой саквояж.
— Не беспокойся. Ничего с твоей бесценной Герши и со мной не случится, — произнесла Хельга, когда папа стал провожать нас к трамвайной остановке. — У меня уже есть одна падчерица, которую я обожаю. Скоро мы с тобой подружимся.
«Никогда», — молча поклялась я.
— У меня такие чудесные планы, — продолжала она в то время, как мы тряслись по нарядным улицам незнакомого города. — Я возьму тебя с Катринкой (это дочь моего покойного, горько оплакиваемого мужа) завтра на аукцион Фраскатти. Это одна из достопримечательностей Амстердама. А по пути я куплю тебе шляпку. Когда наденешь обнову, сразу почувствуешь себя нарядной городской девочкой.
— Мне она не нужна, — отрезала я. — Спасибо. — На самом же деле мне страсть как хотелось получить шляпку.
— Не сердись на нас — на меня и отца, — произнесла Хельга доверительным шепотом. — Так уж получилось. Да и к чему было ждать? Мы с ним оба одиноки и немолоды, знаем, чего хотим. Милая, давай дружить. — И она протянула мне затянутые в перчатки руки.
— Хорошо, — буркнула я и, не замечая протянутых рук, уставилась в пространство.
Я считала свое недостойное поведение верностью матери, но в минуту, когда мне так нужен был друг, приобрела врага. В сущности, Хельга была женщиной доброй, но того, что я отвергла ее, она мне не простила.
Войдя в ее гостиную, я невольно захлопала в ладоши. Мне никогда прежде не доводилось видеть комнаты в восточном стиле. На стенах, украшенных красочными турецкими коврами, висело множество ятаганов, сабель и дротиков, полки и столики были уставлены яркими безделушками. Украшенные орнаментом бронзовые вазы и диваны с толстыми кожаными подушками привели меня в восторг. Такой великолепной комнаты я еще никогда не видела.
— Тебе нравится? Адаму тоже, — обрадовалась Хельга. — Очарование Востока. По-малайски тебя бы назвали попа. Ты даже чуточку смахиваешь на яванку.
Но я не позволила себе расслабиться. Фыркнув, я повернулась к ней спиной.
Вздохнув, Хельга провела меня в другой салон. В нем было накурено, и я поморщилась.
— Бабушка Катринки — малайская принцесса, но курит, как солдат. Многие из них курят. Ужасно, не правда ли? По-голландски она не понимает, к тому же глуха. Так что просто улыбайся. — Хельга обнажила белые крупные зубы.
Огромного роста темнокожая старая женщина заворочалась в кресле. Хельга прокричала ей что-то на певучем языке, и старуха, не ответив, оглядела меня с ног до головы. Затем поднялась, тучная, но подвижная, как гигантская рептилия, и, взяв меня за плечи, повернула вокруг оси. Я повиновалась и спросила у Хельги, что сказала старуха.
— Не могу тебе этого повторить, — отозвалась Хельга, когда огромная принцесса опустилась в свое кресло. — Это очень интимно. А впрочем, ничего плохого она не сказала. Она посоветовала тебе не затягивать груди, иначе они будут отвислыми.
