Такой случай интересен, конечно, только как характеристика известного лица и оказываемого им влияния на ход дел. С приездом Блока, и даже до него, когда губернским правлением заведовали советники, в порядочности которых я не имел основания сомневаться, подобные кунштюки не допускались.
Гораздо больший интерес, для суждения об особенностях управления Бессарабией, представляют такие приемы, которые применялись открыто, вошли в сознание управлявших и управляемых, не вызывая протеста ни с чьей стороны. Несколько таких случаев я здесь приведу. При переосвидетельствовании новобранцев, в губернском воинском присутствии наблюдается всегда такой порядок: после того, как все призываемые осмотрены, и подписаны постановления, решающие их судьбу, все они, уже одетые, приглашаются в зал для выслушания решения. Затем все подлежавшие переосвидетельствованию новобранцы расходятся по домам, а те из их числа, которые приняты на службу, обязаны явиться к определенному дню на сборные пункты в уездах, где они переходят в распоряжение воинского начальника.
Председательствуя в кишиневском присутствии, я совершенно случайно обратил внимание на то, что часть принятых на службу молодых людей, по окончании заседания, уходит в выходные двери, а часть возвращается в соседнюю комнату, куда вслед затем входят несколько полицейских нижних чинов. На вопрос мой, почему не все новобранцы ушли, делопроизводитель мне ответил: «остались одни только евреи». Будучи утомлен и отчасти рассеян, я не сталь продолжать расспросов и пошел домой, но по пути обратился к той же мысли и стал думать о том, что, в сущности, ответа на свой вопрос я не получил, и вследствие этого, на другой день, спросил одного из членов присутствия о причинах заинтересовавшего меня явления. От него я узнал, что только новобранцы христиане распускаются по домам после приема на службу, а евреев отводят в места заключения при полиции и затем, когда наступит время, отправляют по этапу на сборные пункты, где их снова сажают и, наконец, уже сдают военному начальству. «Почему это делается?» — спросил я: «Имеем ли мы на это право?». «О, несомненно» — ответил мой собеседник, — «я застал уже такой порядок при моем вступлении в должность; не помню, когда последовало такое распоряжение, но несомненно оно должно быть».
На другой день, упомянутый член присутствия снова явился ко мне и объявил, что он самым тщательным образом навел справки по заинтересовавшему меня делу, и что, как оказалось, в отношении новобранцев-евреев допускается присутствием ничем не оправдываемый произвол. Никакого права, никакого законного распоряжения на лишение свободы новобранцев-евреев у нас не было, а был четыре года тому назад случай побега принятого на службу еврея за границу, после чего Устругов, в отсутствие губернатора, установил удобные, по его мнению, гарантии от повторения побегов. Здесь надо упомянуть, что за уклонение новобранца от воинской повинности начальство не отвечает, караулить его оно не обязано, а лишать его свободы не имеет права. Со времени освидетельствования до сбора на пунктах проходят недели, и все это время все принятые евреи сидят под арестом или путешествуют по этапу с преступниками — образ действий совершенно неслыханный.
Пришлось проявить «сентиментальное юдофильство» и отменить распоряжение. В следующем заседании евреям объявили, что они могут идти домой, но они заспорили, указывая на полицейских и твердо намереваясь садиться под арест, Я ушел из присутствия, предоставив делопроизводителю объясниться по этому поводу с полицмейстером по телефону. Полицмейстер потом мне говорил, что он тоже был удивлен новому и для него способу обращения с новобранцами, но полагал, что на это есть «особое распоряжение».
При посещении тюрьмы обнаружилось однородное явление, касавшееся на этот раз не евреев. Когда я обходил камеры, ко мне с мольбами кинулось несколько человек, заявляя, что они сидят в заключении несколько месяцев сверх срока. Обстоятельство это по справке подтвердилось. На мой вопрос, почему эти арестованные не выпущены, начальник тюрьмы, приложив руку к фуражке, произнес непонятные мне слова: «это порочные иностранцы, ваше сиятельство». Опять я промолчал по неопытности, но придя домой и справившись, как следует, выяснил, что министру внутренних дел предоставлено право удалять из России, по представлениям губернского начальства, иностранцев, опороченных по суду. По принятому обычаю, о всех осужденных к заключению в тюрьмах иностранцах делается подобное представление, и они, в ожидании распоряжения министра, продолжают содержаться в заключении после срока. На вопрос мой, какие опасения вызвало бы освобождение заключенных в законный срок, мне ответили, что они, пожалуй, скроются за границу, и тогда распоряжение министра о высылке их заграницу нельзя будет исполнить. Такое рассуждение представилось мне или слишком тонким, или просто нелепым, и я склонился в пользу второго мнения. Порочных иностранцев мы отпустили. Есть еще одно специальное бессарабское преступление, с которым можно ознакомиться из многочисленных протоколов полиции, привлекающей обывателей за «амбулянтную жизнь и игру на гитаре». Но здесь граница области чистого комизма, а потому я перейду к более серьезному предмету.
Я хочу привести здесь выдающийся пример длящейся эксплуатации сельского населения Бессарабии в интересах должностных лиц, с целью показать, как терпеливо, безропотно и темно было современное мне бессарабское крестьянство. Рассказ мой поневоле будет сух и скучен, но для характеристики того времени, которое я описываю, и в особенности для стоящего на очереди вопроса о земской реформе, он некоторое значение имеет.
Существует, в числе так называемых земских повинностей, старинная подводная повинность, отправляемая исключительно сельскими обывателями бывшего податного состояния, т.е., говоря проще, крестьянами. Должностные лица определенных категорий имеют право, на основании открытого листа или билета, требовать в деревнях лошадей за указанные прогоны. Такого рода билеты должны выдаваться земскими управами бесплатно только судебным следователям, чинам уездной полиции и жандармам, едущим по делам службы.
Неудобство такого передвижения и очевидная несправедливость возложения сказанной повинности на одних крестьян давно уже сознана почти всеми земствами, и в большинстве уездов России подводная повинность исполняется за счет общеземских средств. Земства или выдают упомянутым выше должностным лицам прогонные деньги, или уплачивают за них крестьянам прогоны, или, наконец, содержат на местах стоечных лошадей. Но в Бессарабии утвердился такой порядок, при котором, во-первых, крестьяне одни несут все расходы по поездкам должностных лиц; во-вторых, ездят на их лошадях бесплатно все почти без исключения должностные лица и, наконец, в-третьих, поездки их обставлены самым изысканным комфортом.
В каждой волости волостной сход сдает содержание лошадей предпринимателю, обыкновенно еврею, уплачивая ему из волостных средств большие суммы. Предприниматель, в собственных рессорных экипажах, возит по уезду всех, кому управа выдаст билет на право проезда, а выдает она эти билеты очень щедро. Кроме вышеупомянутых лиц, правом брать обывательских лошадей пользуются предводители дворянства, управа, все земские служащие, земские начальники (последние вдвойне незаконно, так как они получают от казны разъездные деньги). Пользуются также этими лошадьми семейства служащих, прислуга их и даже знакомые. Часто служащие разных уездов предоставляют друг другу право пользоваться бесплатным проездом, и я знал случаи, когда в Кишинев из самых дальних уездов приезжали таким образом уездные чиновники. Благодаря такой, совершенно незаконной, постановке дела, каждой волости приходится содержать от 30 до 40 и даже до 60 лошадей, уплачивая с каждой семьи от 1 руб. 75 коп. до 2 руб. 50 коп. в год. Общая сумма, по пяти уездам губернии, по сделанному мной подсчету, составляла на этот предмет около 360 тысяч в год, и все эти деньги ложились на крестьян, без всякого участия остальных плательщиков земских сборов.
Когда я впервые посетил один из уездных городов губернии и затем поехал дальше по уезду, заезжая в волостные правления, со мной отправилось человек 10 местных деятелей. Каждой паре лиц подавали коляску, запряженную четверкой, и тогда-то я впервые узнал о тех порядках, которые я только что описал. На выраженное мной недоумение я получил ответ, что крестьянам безразлично, кто и сколькими лошадьми будет пользоваться, так как контракт с почтосодержателем ими уже заключен, а арендатора жалеть нечего: лошади у него есть, и от того, что они будут стоять, хозяину пользы не будет. Когда же я распорядился уплатой прогонов за свою четверку, все пришли в изумление, в том числе и почтосодержатель, которого мой чиновник особых поручений насилу принудил взять с меня прогонные деньги.
