И когда хозяйка встала с лавки и побрела в кладовую, она чувствовала такую слабость, что несколько раз едва не упала в обморок. Ноги отказывались служить ей, и страшно было убедиться собственными глазами, что не осталось ничего или почти ничего из того запаса всякого добра, который она с такой заботливостью заготовила для семьи.
Еще не входя в кладовую, она уже заметила следы разрушения: полотна ее исчезли, даже пряжа была сорвана со станка.
Бездельники разграбили все, что только могли увезти, чтобы потом продать на краковском базаре. Чего не допили, не доели или не могли взять с собой, то уничтожили, вылили или испортили. Збита и Маруха, собирая остатки разбитой посуды, горестно оплакивали потери и ломали руки над лужами пролитого пива и меда.
Хозяйка начала громко проклинать тот день и час, когда приехал к ним этот зловещий князь, который один был причиной всех несчастий.
Потом понемногу Маруха и Хабер принялись прибирать и подметать в комнате, приводя в порядок то, что еще уцелело.
Збита плакала горько — в доме нечего было есть! По счастью, нашлась небольшая сумма денег, которой она должна была воспользоваться, чтобы узнать о судьбе мужа и купить хотя бы хлеба в Кракове, куда надо было дойти пешком.
Только неделю спустя исхудавший и совсем больной Збышек отпросился домой из замковой тюрьмы и прибрел в усадьбу.
Збита вместо того чтобы обрадоваться ему, напала на него с выговорами за сына; все, что ей пришлось пережить, все потери она валивала на голову князя.
Збышек позволил ей ругать себя, сколько угодно, но когда дело дошло до Локотка, он тотчас же принял суровый вид.
— Слушай ты, баба долгоязычная, — сказал он гневно. — На меня ты можешь лаять, сколько влезет, но моего пана… не смей трогать. Ты еще будешь руки мне целовать и благословлять тот час, который привел его к нам.
Так веровал в его звезду старый воин, в то время когда другие только насмехались над ним!
В амбаре нашелся зарытый в землю горшочек, из которого Збышек достал деньги и молча принялся чинить свое маленькое хозяйство и приготовлять запасы на зиму.
О Мартике с тех пор, как он уехал, не было ни слуху ни духу. В окрестностях Кракова долго еще гонялись за Локотком, который, по слухам, укрывался в разных местах, но нигде его не нашли.
Два года прошли спокойно для Охотничьего хутора. Старый Збышек не изменился нисколько и даже не постарел. Напротив, со времени отъезда сына, что было таким горем для матери, у старика как будто прибавилось и сил, и охоты для жизни. Он повеселел, стал разговорчивее, а так как в усадьбу никто почти не заглядывал, то он сам ни одного дня не пропускал, чтобы не съездить в Краков и не набраться там всяких слухов и новостей.
О Локотке, которого считали погибшим, над которым смеялись и всячески издевались, шли все более странные вести. Год спустя после описанного, о нем рассказывали, что он пробрался в Венгрию, и там с помощью какого-то своего приятеля Амадая, у которого он гостил, набрал себе горсть наемного войска и с ним вернулся в Польшу.
Шляхта только плечами пожимала, когда в Кракове стали рассказывать, что князь завладел Пелчиском над Вислицей, а потом выгнал чехов и с самой Вислицы. Никто не хотел этому верить, а новый начальник Кракова Фриц Шахович просто в ярость приходил и грозил вызвать войско из Праги. А потом вдруг разнеслась весть, что Локоток захватил Лелев на Вислице. И те, кто пророчили бедному наследнику короны печальную будущность, начали покачивать головами.
— А кто его знает? — говорили здесь и там. — Он упрямый и храбрый человек, пожалуй, еще и чехов выгонит.
Шляхта, которая сначала отшатнулась от него и не обнаружила признаков жизни, теперь понемногу начала присоединяться к нему. И — неслыханное дело! Если ему мало было шляхты и настоящих рыцарей, он брал из хат крестьян; эти сильные люди вооружались и учились воевать.
Он без колебания принимал в ряды своего войска рабов: они отпускали волосы, садились на чужих коней, никто не обращал внимания, кому они принадлежат, и шли за ним в поле.
Шляхта дулась. Думала про себя: а вдруг сделает из них таких, как мы, рыцарей? А ведь это — чернь.
Збышек слушал все эти рассказы в Кракове в шинке у Шелюты, где он сидел с опущенной головой, представляясь дремлющим и ни словом не вмешиваясь в разговор; все это он пересказывал Зби-те, вернувшись домой, и часто горячность его речи выводила из себя старуху, и дело доходило до ссоры.
Она не выносила этого пана, который взял у нее единственное дитя, а он верил в него и был убежден, что, сражаясь бок о бок с ним, Мартик сделается великим человеком. И в своих мечтах Збышек заходил так далеко, что иногда решался прикрикнуть на жену и велеть ей молчать.
Как-то раз, это было уже на второй год отсутствия Мартика, Збышек поспешил к жене с вестью о том, что король Вацлав умер и что теперь Локоток, наверное уж, завоюет всю страну, и что недаром вся шляхта присоединяется к нему.
Единственный сын Вацлава был еще несовершеннолетний юноша и слыл за баловня и кутилу, с которым легко можно было справиться.
В другой раз, вернувшись поздно ночью, Збышек разбудил жену радостной вестью, что Мартик скоро должен приехать, потому что в самом Кракове воевода, каштелян и многие другие знатные люди перешли на сторону Локотка.
Чехи в замке, все более озлоблявшиеся и ко всему придиравшиеся, видимо, сами чувствовали, что скоро придет конец их владычеству, а немцы в самом городе теряли голову, не зная, кому повиноваться и к кому примкнуть.
Збита, уже начинавшая поддаваться уверенности мужа, молчала и только изредка возражала:
— Но Мартика-то ведь еще нет?
Был осенний вечер, напоминавший Збите вечер отъезда ее сына, что всегда вызывало слезы на ее глаза; только ветер был не так силен, хотя лес шумел, и в трубе не завывали дикие голоса. На очаге стояли горшки с варившейся пищей; сухие поленья ярко пылали. Маруха сидела с пряжей, Збита отдыхала на лавке, Хабер что-то строгал, а Воронок, свернувшись в клубок перед огнем, дремал, утомившись после дневных трудов, и вздыхал во сне.
Збышек, который в последнее время часто отдавался несбыточным мечтам и целыми днями сидел дома, грелся у огня и думал о чем-то, улыбаясь собственным мыслям.
А Збита, глядя на него, пожимала только плечами, жалея его за то, что в ее глазах было неразумием.
Приближался час ужина, когда Воронок, все время лежавший спокойно, вдруг вскочил и, навострив уши, но не лая, подбежал к дверям. Пес был на диво смышленый и никогда зря не поднимал тревоги, поэтому все с любопытством следили за ним.
А тут вдруг на дворе раздалось конское ржание, и по этому звуку все в усадьбе — Збышек, Збита, Хабер, если бы даже очутились в преисподней, узнали бы коня, на котором два года тому назад уехал Мартик.
Все с криком повскакали с мест, как будто бы уж услышали голос самого молодого пана. Збышек чуть не упал на пороге, так заторопился, за ним спешили Хабер и Збита.
А у ворот раздалась песенка, которую столько раз все они слышали, когда, бывало, Мартик возвращался немножко навеселе из Кракова.
Бором, лесом, голый, босый
Иду, куда глаза несут.
У Збышка, который сам взялся отодвинуть засов от дверей в сени, так дрожали руки, что он выронил тяжелую колоду и едва успел отодвинуться, а то бы ему ноги разбило.
А у ворот стоял, держа коня за узду, сам Мартик!
Лица его не видно было в темноте ночи, но отец узнал сына и протянул к нему руки.
Збита стояла рядом с ним, но слова застряли у нее в горле, из него вырывалось только радостное всхлипывание.
И оба повели сына в дом, поближе к огню, чтобы увидеть его. Збышек, едва не вскрикнул, взглянув на него при свете. Как же сын изменился за эти два года, побывав в хорошей школе жизни!
Это уж не был тот разжиревший, ко всему равнодушный человек, который, бывало, два года тому назад возвращался по вечерам из Кракова после попоек; это был настоящий рыцарь. Он стал как-то выше, держался прямо, с сознанием своей силы и достоинства; лицо его покрылось здоровым загаром, в глазах светилось оживление и веселье. А панцирь его так и сиял, хоть смотрись в него, плащ был весь расшит, а пояс и меч из литой меди блестели, как золото; у пояса висел чудесный нож; шлем, сетчатая кольчуга на шее и руках, все это было новое, красивое и сидело на нем, как влитое. Так он стоял во всей красе перед родителями, давая им полюбоваться на себя и как бы говоря:
— Ну видите, что я даром времени не терял? И, смеясь, показывал два ряда белых зубов.
— Мартик, Мартик! — повторяли вокруг него.
Збышек с победоносным видом обернулся к жене. Исполнилась его мечта, именно таким надеялся он увидеть сына!
Воронок, свернувшись у ног его, обнюхивал его, радостно повизгивая, и выражал такой восторг, как будто у бедного песика была человеческая душа.
