Апраксин около трех лет томился под судом. Когда императрица спросила, отчего так долго тянется это дело, ей ответили, что фельдмаршал не признается ни в чем.
«Ну так, – заметила государыня, – остается последнее средство, – прекратить следствие и оправдать невинного».
В первое же заседание следственной комиссии после этого разговора один из ее членов воскликнул:
– Остается, как матушка-императрица велела, употребить последнее средство...
Не успел он кончить слов, как вдруг Апраксин побледнел и рухнул на пол. Явившийся лекарь зафиксировал апоплексический удар.
Екатерину также постигла опала императрицы. Однажды после полуночи Александр Шувалов явился к ней в покои и сообщил, что должен проводить ее к государыне. Объяснения Екатерины Елисавета принимала вместе с мужем Екатерины Петром и графом Иваном Ивановичем Шуваловым. Екатерина клялась, что сообщения ее в действующую армию не содержали задних мыслей и были продиктованы единственно беспокойством о драгоценном здоровье царствующей особы, и просила императрицу об одном: чтобы ее отпустили в Германию отсюда, где так произвольно перетолковывают самые невинные слова и поступки.
«Если вам, Ваше Величество, не угодила, то и на свете лучше не жить!»
Это был беспроигрышный ход. Разумеется, Петр настоятельно и горячо требовал сделать именно так, как просит Екатерина, т.е. выслать ее в Шлезвиг-Гольштейн. Однако Елисавета, понимая, что он делает это для того, чтобы ничто не мешало его связи с Лизой Воронцовой, всячески противилась.
– Как же можно отослать вас отсюда? – спросила она. – Вы забываете, верно, что у вас здесь ребенок?
– Он в ваших руках, и лучше Вас никто о нем не сможет позаботиться, – ответила Екатерина. – Надеюсь, вы не оставите его...
Драгоценный залог в виде младенца Павла вполне устраивал Елисавету. Великая княжна была оставлена в России, под надзором, разумеется, но к надзору ей не привыкать. Хуже другое: ее игра теперь будет вестись без союзников и помощников, – ведь новых найдешь еще не скоро...
Судилище это практически развалило уже собранную к тому времени Екатериной партию ее сторонников. На какое-то время она оказалась в изоляции. Сэра Чарльза Хенбери-Уильямса, безотказно ссужавшего Екатерине значительные суммы, отозвали в Англию, сочтя с началом военных действий его миссию проваленною: успехом было бы, если бы Россия в войну против Пруссии вообще не вступила бы. С новым дипломатом, назначенным на его место, лордом Робертом Кейтом, Екатерина еще должна была найти общий язык... А Петр уже нашел! 22*Весной 1758 г. Дания, а немногим позже Франция сообщили канцлеру Воронцову о сношениях великого князя Петра с Фридрихом II при посредстве Роберта Кейта. Один брат Роберта, Джордж Кейт, был генералом Фридриха II, другой – Джон Кейт (лорд Кинтор), – гроссмейстером английского масонства. Третий его брат, Джеймс Кейт, с 1728 г. был русским генералом и шпионом прусского короля, а с 1740 г. – Великим мастером России; в 1747 г. он перешел на службу Пруссии, участвовал на стороне Пруссии в Семилетней войне и был убит в 1758 г. в битве при Гохкирхене.* Через своих шпионов Екатерина знала, что в секретном разговоре с британским посланником Петр уже говорил о том, что намеревается развестись с ней и жениться на Елизавете Воронцовой. И это тем серьезней, что дядя Елизаветы – Михаил Воронцов – сменил сосланного Бестужева на посту канцлера империи... Впрочем, вскоре Екатерина сблизилась с Кейтом (который и сам искал с ней контактов) и настолько тесно, что заняла у него значительную сумму денег...
У Екатерины тоже, как ни странно, есть союзник из клана Воронцовых, младшая сестра Елизаветы, семнадцатилетняя Екатерина, жена гвардейского офицера, князя Дашкова, мать двоих детей и владелица одной из самых крупных библиотек в столице. Она не просто увлекалась чтением книг французских философов, но и великолепно разбиралась в их построениях, разговор ее был жив, остер и занимателен, блистал не только словесною формой, но и глубоким смыслом... Понятно, что беседы с просвещенной княгиней доставляли Екатерине не просто удовольствие: она в них испытывала потребность. А скоро выяснилось, что романтически настроенная девица мечтает увидеть на российском престоле не Петра, но ее, Екатерину. Мало того, она подбирает единомышленников! Были названы имена Кирилла Разумовского, полковника Измайловского полка, преображенцев Пассека и Бредихина, измайловцев Рославлева и Ласунского, других офицеров...
Екатерина не могла не оценить такой верности (правда, у нее мелькнула мысль, что, возможно, Воронцовы, отлично знающие, как делаются дворцовые перевороты, подослали – одну дочку к Петру, другую – к ней, поставили, так сказать, и на красное и на черное; но она устыдилась этой мысли и сразу же отогнала ее от себя). Впрочем, она отыскала себе еще одну жемчужину, которой не собиралась делиться ни с кем. Это был двадцатитрехлетний Григорий Орлов, гвардейский офицер, сын новгородского губернатора, выпускник Шляхетского корпуса. В сражении при Цорндорфе он не токмо изрядные храбрость и мужество оказал, но и получил три раны, к счастью, не слишком опасные. А в 1759 году Григорий привез в Петербург пленного адъютанта Фридриха II, графа Шверина, сам был назначен адъютантом генерал-фельдцехмейстера графа П.И. Шувалова и оставлен в столице при одном из артиллерийских полков.
Их, Орловых, пять братьев – Иван, Григорий, Алексей, Федор и Владимир. Все – красавцы, офицеры, сильные, ловкие, отважные, дружные... Внуки стрельца Григория Орла... Когда Петр смотрел на казнимых стрельцов, именно этот сказал императору:
«Отойди, государь, от плахи, неровён час, кафтан кровью забрызгаешь!»
Петр взял заботу о его детях-сиротах на себя. Так и пошли Орловы... Цвет петербургской военной молодежи, забияки, бретеры и дуэлянты, известные отчаянными проделками, шумными кутежами, победами над столичными красавицами...
Великая княгиня Екатерина Алексеевна влюбилась в Григория сразу, как только увидела его. Ей, оставленной мужем, окруженной политическими врагами, остро был нужен человек, который мог бы ее защитить. Безрассудно смелый, Григорий готов был драться за нее как сорок тысяч львов.
Но Орловы – это всего лишь отличные шпаги, не более. Куда более ценным приобретением Екатерины был граф Никита Панин, наставник Павла. К радости Екатерины оказалось, что Панин презирает Петра, этого «голштинского чертушку», опасается за Россию в случае его восхождения на престол.
Можно сопротивляться вторжению армий, вторжению идей сопротивляться невозможно.
В. Гюго
Логикой беспощадной политической борьбы Павел был лишен родителей. В чем причина этой его личной трагедии – в чрезмерной амбициозности или равнодушии его близких? Какая была разница ему! На боязливые вопросы: «где maman?» или «где papa?» ему отвечали что-то невнятное, каждый раз другое: они в поездке, они должны выполнить очень ответственные поручения... Именно поэтому он не получит от них ни капли ласки – того, что в избытке получает от своих родителей даже ребенок крепостных крестьян.
Так прошло его раннее детство. Он ощущал себя заброшенным в роскошных дворцах, лишенным любви близких людей. Его приветствовали лишь послы и министры. Но они обязаны были делать это по протоколу.
Первым воспитателем юного князя стал дипломат Федор Дмитриевич Бехтев. Он понимал вкус в подчинении (любимым его афоризмом было знаменитое:
«Тот не научится командовать, кто не умеет подчиняться»)
и был одержим духом четких уставов, норм, рамок, военной дисциплины. Мальчику казалось, что так и должно быть, и он не думал ни о чем, кроме солдатских маршей и боев между батальонами. Впрочем, он придумал для своего воспитанника алфавит, буквы которого были выполнены в виде свинцовых солдатиков. Более того, он стал составлять и печатать газету, в которой рассказывалось обо всех, даже самых незначительных поступках маленького князя.
Посещения императрицы становились все реже и реже, и Павел большую часть времени проводил в обществе матрон и своего воспитателя. Скучал ли он по своей двоюродной бабушке? Догадывался ли, что другие дети находятся под защитой любящих родителей? Мы можем только предполагать. Обладая поразительной наблюдательностью с самого раннего возраста, Павел Петрович замечал лицемерие сильных мира сего, и его подозрительность с годами лишь усилилась.
Никто не замечал в мальчике ненормальных психических черт или несимпатичных сторон характера. Наоборот, читая дневник Порошина (один из младших наставников Павла, день за днем отмечавший в своем известном дневнике все поступки маленького Павла) мы видим перед собой Павла живым, способным мальчиком, интересующимся серьезными для его возраста вещами. Павел 10-12-ти лет охотно занимался с Порошиным математикой и любил читать.
