О судьбе падре Феррейры и об Иноуэ (помните, падре Валиньяно назвал его самым страшным человеком в Японии?) напишу в следующий раз. Передайте, прошу Вас, декану семинарии падре Лусио де Санктису мой нижайший поклон.
***
Сегодня опять льет дождь. Лежа на соломе, заменяющей нам постель, мы с Гаррпе непрерывно почесываемся. По голове, по спине ползают крохотные насекомые, так что уснуть почти невозможно. Днем вши утихают, зато с наступлением ночи оживляются и нахально разгуливают по всему телу.
В такую дождливую ночь никто не придет, значит, можно дать передышку не только онемевшим членам, но и натянутым до предела нервам. Прислушиваясь, как шелестят под дождем кусты и деревья, я думал о нашем учителе Феррейре.
Крестьяне Томоги ничего не знают о его судьбе. Но вплоть до 1633 года учитель находился в Нагасаки, в шестнадцати лигах отсюда, - это доподлинный факт, как и то, что переписка между ним и падре Валиньяно в Макао оборвалась в том же году. Может быть, его уже нет в живых? Или, как ходят слухи, он отрекся от всего, чему посвятил свою жизнь? А если жив, то где же он, о чем размышляет сейчас, вслушиваясь в гнетуще унылый шорох дождя?
- Послушай, - окликнул я Гаррпе, занятого войной со вшами. - Если добраться до Нагасаки, как знать, возможно, нам удалось бы найти христиан, встречавшихся с падре Феррейрой...
Возня в темноте прекратилась.
- Но если мы попадемся, это конец, - тихонько откашлявшись, отозвался Гаррпе. - Дело не только в нас двоих. Крестьянам, что укрывают нас, тоже не миновать беды. Во всяком случае, мы обязаны помнить, что мы с тобой - последний оплот христианства в этой стране.
Я невольно вздохнул. Гаррпе приподнялся на своем соломенном ложе, и я почувствовал, что он пристально смотрит на меня. Перед моим мысленным взором промелькнули лица Итидзо, Мокити, тех деревенских парней... Что, если не мы, а кто-то из них отправится в Нагасаки? Нет, и это невозможно. У каждого есть семья, они кормильцы. Их жизнь устроена совсем иначе, чем у нас, священников, не имеющих ни жен, ни детей.
- Может быть, попросить Китидзиро?
Гаррпе тихонько рассмеялся. Мне тоже вспомнилось, как Китидзиро валялся в луже блевотины на корабле, как на коленях молил китайских матросов о снисхождении.
- Не говори глупостей! - резко ответил мне мой товарищ. - Разве на него можно положиться?
Мы оба долго молчали. Дождь монотонно шуршал по крыше хижины - точь-в-точь как песок в песочных часах. Ночь нераздельна здесь с одиночеством.
- Неужели нас тоже когда-нибудь схватят, как падре Феррейру?
Гаррпе опять засмеялся.
- Сейчас меня гораздо больше беспокоят эти проклятые вши!
С самого первого дня в Японии Гаррпе неизменно бодр и уверен в себе. А может быть, он только притворялся оживленным, чтобы приободрить меня, а заодно и себя самого? Но, по правде сказать, мне тоже не хочется думать о том, что нас схватят. Удивительное создание человек - всегда в нем живет надежда, что уж его-то судьба пощадит. Подобно тому, как в пасмурный день воображение смутно рисует далекий, озаренный слабым солнечным светом холм...
Вот и я никак не могу представить себе, как японцы хватают меня, и вообще вообразить всю эту сцену... Да, в этой убогой хижине мы отчего-то чувствуем себя в полной безопасности. Странно, не правда ли?
***
Дождь, ливший три дня, наконец прекратился. Мы поняли это, когда сквозь щель в двери проник луч солнца.
- Выйдем на минутку? - предложил я, и Гаррпе, радостно улыбнувшись, кивнул в знак согласия. Мы приоткрыли набухшую дверь, и сразу же, как бурлящий родник, из леса хлынуло щебетанье птиц. Я и не знал, какое же это счастье - жить!
Мы уселись у порога хижины, сбросив с себя одежду. Вши, словно белая, пыль, покрывали внутренние швы, мы давили их камушками, испытывая при этом невыразимое удовольствие.
В лесу еще клубились клочья туманной дымки, но в просветах между деревьями виднелись голубое небо и далекое море. На побережье устрицей прилепился поселок - очевидно, Томоги. Истомившиеся по солнцу и свету за долгие дни заточения, мы, оставив в покое вшей, буквально пожирали глазами этот мир, где живут люди.
- Чудесно, правда? - блеснув белыми зубами, улыбнулся Гаррпе, с наслаждением подставляя солнечным лучам обнаженную грудь, покрытую блестевшими в солнечном свете золотистыми волосками. - Похоже, мы чересчур осторожничали. Надо хоть иногда доставлять себе удовольствие - погреться на солнышке!
Потянулись погожие дни, и мы, расхрабрившись, стали выходить на прогулки по редкому лесочку, полному ароматов молодой листвы и мокрой земли. Гаррпе прозвал нашу лачугу «обитель». Нагулявшись вволю, он потешал меня, говоря:
- Ну, теперь назад, в обитель... Отведаем там теплого хлеба и жирного наваристого супа. Но японцам об этом - молчок!
Мы вспоминали свою жизнь в Лиссабоне - в монастыре святого Ксавье. Само собой, здесь неоткуда взять ни рюмки вина, ни куска говядины. Пища наша - печеные бататы и вареные овощи, которые приносят нам жители Томоги. Но зато все идет хорошо. Господь хранит нас - уверенность в этом крепла день ото дня.
Однажды вечером мы, как обычно, беседовали, расположившись на камне возле нашей лачуги. Лучи заходящего солнца проникали сквозь листву. Какая-то большая птица, прочертив дугу в предзакатном небе, скрылась за дальним холмом.
- За нами следят, - негромко, отрывисто произнес Гаррпе. - Не двигайся, сиди как сидишь!
За лесом, на озаренной слабым вечерним светом возвышенности, куда секунду назад улетела птица, стояли двое мужчин и смотрели в нашу сторону. Было ясно, что они не из Томоги. Мы застыли неподвижно, как изваяния, молясь, чтобы тусклое заходящее солнце не слишком высвечивало наши лица.
- Эге-гей!.. Кто это там? - донесся громкий крик с холма. - Кто такие?
Мы колебались - отвечать или нет? - но промолчали, опасаясь выдать себя.
- Они спускаются и идут сюда, - не поднимаясь, тихо сказал Гаррпе. - Нет, я ошибся. Они уходят.
Вдалеке мелькали крохотные фигурки, спускавшиеся в долину. Было, однако, неясно, удалось ли незнакомцам разглядеть нас с освещенной солнцем вершины.
Этой ночью к нам пришел Итидзо с еще одним человеком по имени Магоити из разряда «отцов». Когда мы рассказали о том, что случилось сегодня вечером, Итидзо молча уставился куда-то в пространство глазами-щелками, затем встал, что-то коротко приказал Магоити, и оба принялись отдирать доски пола. Сняв висевшие на двери мотыги, Итидзо с товарищем принялись копать землю. Вокруг плававшего в рыбьем жиру фитиля роились москиты. На стене отражались тени двух людей, взмахивающих мотыгами. Углубив яму настолько, чтобы мы с Гаррпе могли поместиться вдвоем, они постелили на дно солому, а сверху прикрыли яму досками, пояснив, что отныне в случае опасности это будет наше убежище.
***
С того дня мы стали осторожнее и старались не выходить из хижины, а ночью не зажигать огня.
События начали развиваться пять дней спустя. В ту ночь мы крестили двоих мужчин из разряда «отцов» и младенца, которого принесла на гору О-Мацу. Это был первый обряд крещения, совершаемый нами на японской земле. В хижине углежогов не было ни органа, ни свечей, ни даже купели, чашей для святой воды служила маленькая надтреснутая пиала. Но ни в одном самом богатом храме, на самой торжественной службе я не испытывал такой радости, как здесь, в этой жалкой лачуге, где О-Мацу укачивала плачущего младенца; один из мужчин стоял на страже за дверью, а Гаррпе торжественно произносил подобающие молитвы. Наверное, только проповеднику-миссионеру, живущему в языческой стране, дано изведать такое счастье. Когда младенца окропили святой водой, он сморщился и заплакал. Головка маленькая, глазки узенькие - широкоскулое лицо крестьянского сына, который вскоре станет похож на всех жителей Томоги. Пройдет время, и этот ребенок, так же как дед и отец его, будет гнуть спину на этой скудной земле у мрачного моря, трудясь, словно рабочий скот, и умрет на ней, словно рабочий скот. Но ведь Иисус принял смерть не ради красивых и добродетельных. Нетрудно умереть ради чистых и совершенных, трудно отдать жизнь за жалких и безобразных - вот что отчетливо понял я в те минуты.
Когда они ушли, мы зарылись в солому. В хижине еще пахло рыбьим жиром, который принесли с собой христиане. Вши снова принялись донимать нас. Сколько времени мы проспали? Гаррпе, как обычно, громко всхрапнул во сне, и я проснулся. Мне показалось, будто кто-то тихонько стучится в дверь - так тихо, что поначалу я подумал, что это трясет дверь ветер, долетая сюда с низины. Я выбрался из соломы и во тьме нащупал доски пола. Там, внизу, был подпол, вырытый Итидзо с Магоити.
Стук прекратился.
- Па-а-дре... Па-а-дре... - послышался тихий, жалобный мужской голос.
Это не был условный сигнал, о котором мы договорились с крестьянами Томоги,- трижды постучать в дверь. Гаррпе, еще наполовину во власти сна, неподвижно, напряженно вслушивался.
