— Кось, кось, дурень, — упрашивал Ратмир, двигаясь за ним.
А конь косился на хозяина и, дразня его, подпускал на несколько шагов, а потом, фыркнув, словно в насмешку, уходил. Ратмир начинал волноваться, так как знал, что его ждут.
— Кось, кось, миленький. Коза ты драная, — ругался Ратмир, но ругался ласково, надеясь, что конь все равно не понимает. — Кось, кось, чтоб тебе вороны печень съели.
Миновав опушку, конь вдруг сразу остановился, захрипел и стал вскидывать вверх голову. Из-за густой высокой травы Ратмир не видел, что задержало коня. Ему важно было ухватиться за повод. Поэтому Ратмир осторожно подкрался к коню, определил на глазок, где в траве находится конец повода, кошкой прыгнул туда и схватил его. Конь, напуганный таким резким движением, захрапел, поднялся на дыбки.
— Но-но! — закричал уже по-хозяйски мальчик, натягивая повод. Хотя копыта двигались где-то у головы, Ратмир знал — конь не ударит. Он действительно опустил передние ноги, но по-прежнему возбужденно храпел, тряс головой.
— Ну чего ты, чего? — гладил ласково горячие ноздри Ратмир. — Успокойся, дурачок. Успокойся.
И тут, готовясь влезть в седло, мальчик краем глаза заметил что-то темное в траве. Он присмотрелся — и вздрогнул от испуга. Там лежал убитый человек. Ратмир так взволновался, что никак не мог поймать рукой стремя. Наконец поймав его, вполз на седло, ударил пятками в бока. Вылетев на опушку, конь помчался, направляемый мальчиком, прямо к людям.
— Где ты пропал? — встретили Ратмира упреком. — Клетку давай.
С ходу осадив коня, Ратмир, задыхаясь, крикнул, указывая назад:
— Там… голова… [41] там в траве.
— Врешь! — встрепенулся Федор Данилович.
— Ей-богу, — перекрестился Ратмир.
— А ну кажи, — кормилец решительно направился к коням.
— Клетку-то, клетку, — кинулся за Ратмиром ловчий. Догнал его и, поняв, что мальчик ничего не соображает сейчас от испуга, сам отцепил клетку от луки седла. Побежали к коням и княжич со Сбыславом, оставив ловчего одного управляться с ястребом и кутней.
Убитый лежал лицом вниз. Из спины его торчала сулица. Кровь, залившая холщовую рубаху, давно запеклась и почернела.
— Поверни лицом, — велел Федор Данилович Сбыславу.
Сбыслав соскочил с коня, засуетился, схватил убитого за плечи.
— Господи помилуй, — перекрестился Федор Данилович.
Княжич побледнел, но смолчал. Федор Данилович слез с коня, внимательно осмотрел почерневшее лицо убитого.
— Нет, не наш, — и, отойдя назад, приказал Сбыславу: — Скачи к ловчему. Пусть немедля бежит в веску и приведет сюда старосту и трех смердов да наших с пяток пусть позовет.
Кормилец отъехал с мальчиками на середину поляны. Спешились. Вскоре воротился Сбыслав и привез с собой ястреба в клетке.
Сбыслав спутал всех коней, снял со своего седла лук. Подошел к сидящим в траве, положил оружие и с удовольствием сам растянулся на земле.
— Благодать.
Кормилец не разделял восторга дружинника.
— Ты наказал ему, чтоб скоро?
— Да все створил, как велел, Федор Данилович. Чего уж ты? Тут до веси рукой подать, мигом прибегут.
— Ох, господа, — перекрестился кормилец, — упокой душу раба твоего, как звать, не ведаю.
Глядя на него, перекрестился и Ратмир, все еще не пришедший в себя от испуга. Только княжич, придвинув к себе клетку с ястребом, внимательно рассматривал пернатого пленника. Ему было и жаль его (экий красавец в неволю попал!), и радостно от мысли, что он станет обладать такой дивной птицей, что она будет послушна ему и преданна.
— А как его вынашивают? — спросил Александр, ни к кому не обращаясь.
— О-о, на это дело терпения много надо, — отвечал Сбыслав. — Достанет ли у тебя, Ярославич?
Александр покосился на дружинника, раздул ноздри, упрямо отрезал:
— Достанет. Я же спрашиваю: как надо вынашивать?
— Это, княжич, тебя ловчий научит, он по этому делу мастак. Мое дело — лук да стрелы.
Александр обернулся к Ратмиру, дернул его за портки.
— Ты, чай, ведаешь, как вынашивать?
— Ась? — встрепенулся пригорюнившийся Ратмир.
— Я спрашиваю: ты знаешь, как вынашивать?
— Любая тварь ласку да заботу любит. Станешь сам кормить да холить, он и привыкнет.
Кормильцу не понравились такие речи, он заворчал:
— Сам носи, сам корми. Он кто? Али у него слуг мало? Вот ты и выносишь, — обернулся к Ратмиру.
— Я? Мне это даже любо, — искренне признался Ратмир.
— Я сам выношу, — твердо сказал княжич, и всем стало ясно, что так оно и будет. Александр уже почувствовал свою власть над людьми и, когда ему было надо, употреблял ее, не оглядываясь даже на кормильца.
— Хорошо, хорошо, — уверил его кормилец. — Вернемся домой, и ловчий расскажет и покажет.
Вскоре из-за леска появилось около десятка верховых.
Как и наказывал Федор Данилович, ловчий привел старосту, трех жителей вески и пять княжих дружинников. Смерды внимательно осмотрели убитого. Дружинники с коней не слезали.
— Ваш? — спросил смердов Федор Данилович.
— Нет, — замотал головой староста. — Сей муж неведом нам.
— Но земли эти вашей веси?
Староста переглянулся со смердами, почесал затылок.
— Чего уж там. Наша земля.
— Тебе, конечно, ведомо, что за голову на вашей земле отвечаете вы же, — начал Федор Данилович как по писаному. — Ищите головника.
— Где ж его взять нам? — вздохнул староста.
Кормилец заранее знал ответы смердов, но для предъявления иска надо было соблюсти порядок.
— Тогда будете платить в пользу князя дикую виру[42] в сорок гривен.
Услышав это, староста вздрогнул и закрутил головой, словно петля ему шею сдавила.
— Помилуй, боярин. Где ж мы столько кун изыщем?
— То не мой злой умысел, — сухо ответил Федор Данилович. — «Русская Правда», по коей наши пращуры жили, так велит. И тебе сие ведомо не хуже моего.
— Вот напасть-то, — вздыхали смерды и староста.
— Не доглядишь оком, доплатишь боком, — отвечал холодно боярин. — Благодарите бога, что этот человек не из княжеских, а то б в два раза более вира поднялась. — Он обернулся к дружинникам, позвал: — Станила, подь сюда.
Молодой дружинник соскочил с коня, подошел к боярину.
— Вот вам вирник, — представил его смердам Федор Данилович. — Всю виру ему заплатите. А дабы не тянули, с ним еще трех отроков я оставлю. И запомните, вирнику надлежит семь ведер солоду, туша баранья, каждый день по две курицы, а хлеба и пшена вдосталь. Все по «Правде».
— О Господи, — закрестились испуганно смерды я горестно головами закивали. — За какие грехи нам напасть сия?
— Это не все, — поднял руку кормилец, требуя внимания. — Кони их на полном вашем прокорме… Овсяном.
— Мать пресвятая богородица! — завздыхали смерды.
— Вот так, — кормилец широко перекрестился. — Аминь!
Он наклонился к княжичу, полуобнял его ласково.
— Все мы с тобой по «Правде» содеяли, Александр Ярославич. Теперь и домой можно. Дай бог засветло добежать.
И они направились к коням. Следом шел, едва сдерживая радость, Станила. Он загодя подсчитывал, сколько перепадет в его калиту от дикой виры: «От сорока гривен двадцать рез! [43] Это станет, это будет… Ох господи, никак от радости сосчитать не могу. Это будет восемь гривен! Этакое счастье подвалило. Восемь гривен!»
Станила почувствовал, как у него при мысли этой даже руки задрожали. «Господи, хоть бы скорей уезжал боярин. Не дай бог передумает».
За Станилой понуро плелись смерды. Староста исподлобья смотрел в спину боярину, думая о нем зло: «Твой бы приговор да тебе же во двор». И тут боярин остановился и обернулся. Староста напугался: уж не услышал ли он думы его.
Да вот еще что, — крикнул кормилец. — Голову земле предайте.
VIII
НАПАСТИ НЕ В КНЯЖЬЕЙ ВЛАСТИ
Когда кормилец с Александром воротились с лова, было уже время позднее. Но старший княжич Федор еще не спал. Более того, он был в сильном гневе и расстройстве.
Едва не столкнувшись с кормильцем, из покоев выскочила заплаканная Прасковья. А ей вслед неслось истеричное:
— Засечь велю дуру! Засечь!
— Что стряслось? — пытался остановить Прасковью кормилец.
Но она, пригнувшись, скользнула мимо и, едва сдерживая рыданья, побежала вниз по лестнице.
Покои были тускло освещены несколькими свечами, пламя которых колебалось и металось, готовое в любой момент потухнуть. Разгневанный Федор Ярославич носился из угла в угол в длинной ночной сорочке.
— Что стряслось, Федя? — спросил сразу кормилец.
— Федор Данилович! — закричал княжич и поднял к лицу худые сжатые кулачки. Они убили! Из-за нее, дуры… — Княжич не мог говорить от волнения, путался в словах, срывался на визг…. Сорочонка… поганые твари…
