Гёзы двинулись в Голландию, подошли к острову Фоорн и с ходу завладели портом Бриль. Это и послужило сигналом для бунтовщиков к всеобщему восстанию.
Пятого апреля, буквально через несколько дней после взятия Бриля, городские власти Флиссингена открыли гёзам ворота. Следом их пустила к себе Зеландия.
Ряды гёзов значительно пополнились, и они разбили испанцев на островах в устьях Рейна и Шельды, а также захватили испанский арсенал, располагавшийся в Веере. Города один за другим переходили на сторону гёзов, и вскоре весь север Нидерландов, включая сюда Фрисландию и Гронинген, запылал в огне восстания. В руках испанцев, изгнанных с северных провинций и островов, остался один Амстердам.
К этому времени адмиралу Колиньи удалось убедить Карла IX и том, что испанский король является подлинным врагом Франции, начиная еще с правления Карла VIII, и что бить его надо в Нидерландах, а посему он должен оказать помощь восставшим гёзам и заключить союз с Елизаветой против Филиппа II.
Карл выразил сомнение, но тут пришло известие из Брюсселя, что фламандский народ не будет ничего иметь против присоединения его к Франции. Колиньи обрадовался, как ребенок, которому говорят, что заветная игрушка, обладать которой он мечтал столько времени, наконец-то станет его собственностью, и поспешил к королю, где сразу же начал развивать идеи по покорению наиболее значительных городов; при этом он добавил, что не следует обременять народ, уставший сверх меры от засилья и произвола военных отрядов испанцев, расположением в этих городах чересчур больших гарнизонов. Испанцев должно изгнать раз и навсегда, страна вновь хочет стать свободной, и когда французский король поможет, она охотно протянет руку дружбы и отдастся под его покровительство.
Получив это известие от посла в Брюсселе и выслушав адмирала, Карл IX немедленно решил начать войну и послал и Нидерланды Людвига Нассау и Ла Ну с войском протестантов без всякой надежды на помощь англичан, которые к тому времени пришли к соглашению о торговле с Фландрией. Пройдя победным маршем по Генегау, протестанты с ходу взяли Валансьен и Монс и укрепились там, получая помощь от городской буржуазии.
Альба смотрел сквозь пальцы на восстание северных провинций и, посчитав, что важнее устранить мятеж в Генегау, всеми силами двинулся на Монс. На помощь брату Нассау направился на Брабант через Брюссель принц Вильгельм Оранский. Но население отнеслось к нему с прохладой, ибо его войско, плохо организованное и еще хуже оплачиваемое, состоявшее к тому же из наемников разных стран, занималось откровенным грабежом и оставляло за собой опустошенные города, поля и деревни. Справедливо решив, что Оранский не найдет поддержки у населения и войско его мало-помалу разбежится, Альба не стал навязывать ему сражения, зато продолжал упорно осаждать Монс и Валансьен.
Все случилось так, как он и предполагал. Оранский вернулся в Германию, где распустил остатки войска, а сам, получив приглашение от буржуазии Голландии и Зеландии, отправился туда. Едва прибыв, он был провозглашен наместником сразу четырех северных провинций Нидерландов. А Альба тем временем выбил гугенотов из Монса и Валансьена, заставив Нассау и Ла Ну с жалкими остатками войска вернуться во Францию.
Но… тут я вынужден просить прощения у читателя, потому что увлекся и забежал далеко вперед.
Едва брачный контракт был подписан, как мадам Екатерина начала претворять в жизнь свой коварный план. Ее первая статс-дама Николь де Лимейль, сестра небезызвестной нам Изабеллы, была немало удивлена, когда однажды Екатерина вызвала ее к себе и сказала:
— Что думаешь ты о королеве Наваррской как о женщине? Николь подумала немного, прежде чем дать точный ответ.
— Строга, чопорна, надменна, горда… Настоящее чудовище, а не свекровь для вашей Марго.
— Нет, не то, это я и без тебя знаю.
Снова раздумья, и другой ответ:
— Здоровья хилого… всегда бледная, часто подкашливает. Такие долго не живут.
— Уже ближе, но опять не то.
Первой статс-даме пришлось напрячь силу воображения, кое-что припомнить, сопоставить, сделать выводы. Наконец она подала Екатерине желаемое:
— Всегда сдерживает себя, готовая вот-вот разразиться негодованием. Бережет силы и нервы, это видно по тому, как плотно сжаты ее зубы и широко раскрыты глаза, когда ей случайно удается увидеть то, чего она никогда не видела у себя в горах, или принимать участие в балах, до которых она не охотница. Она старается крепиться, видя фривольное поведение фрейлин, и не показать раздражения. Кажется, ей это противопоказано.
— Вот теперь сказано точно, — одобрила старая королева и засмеялась.
И по этой улыбке, искривившей ее пухлые губы, и по ее смеху, прозвучавшему, точно карканье вещего ворона, Николь поняла, каких слов ждала от нее ее госпожа.
— Если я правильно поняла ваше величество, то надлежит делать на ее глазах как раз все то, что ей так противно? Следует дать выход ее раздражению и спровоцировать нервное потрясение, способное повлечь за собой необратимые последствия, связанные с ухудшением здоровья?
— Умница, моя девочка, — кивнула флорентийка. — Ты очень хорошо все поняла.
Теперь такая же хищная улыбка показалась на губах статс-дамы. Голос свой она снизила вполовину, глазами впилась в лицо старой королевы.
— Жанна Наваррская неугодна вам, мадам… — сделала паузу, продолжила начатое, еще приглушив голос: — Королева гугенотов сделала свое дело, теперь она должна умереть!
— Но собственной смертью, понимаешь ли ты меня? Не должно быть никаких разговоров об отравлении; я не хочу, чтобы меня обвиняли в том, будто я приказала убить собственную сватью.
— На вас никто и не подумает, мадам. Для исполнения ваших желаний имеется предостаточно верных слуг.
— Инструктируй мой «Летучий эскадрон» так, как считаешь нужным. Устрой в замке Блуа царство похоти и разврата, старайся, чтобы она видела все. А я тем временем приму свои меры, из дружеского стана перейду в оппозицию. Ей не нравятся наши порядки? Буду высмеивать ее. Что бы она ни сказала — буду говорить против, а ее возмущение поставлю ей же во вред. Запомни и обучи фрейлин искусству подавлять личность.
— Я поняла, мадам, и сделаю все, как надо.
— Ступай. А-а, — прошипела старая королева, щуря глаза, — ты вздумала нарушить мои планы, ты упорствуешь в своей вере и не желаешь отречение сыну? Но ты поплатишься за это. Твои гугеноты лишатся покровителя королевской крови, а сама ты еще узнаешь прелести моего двора, который покажется тебе адом.
И бедной Жанне не стало прохода в замке Блуа. Над ней посмеивались, ее наряды критически обсуждали, перешептываясь за спиной, глядели, как на иноземное существо, пришедшее из другого мира, на ее глазах устраивали откровенные сцены разврата и пьяных оргий. Однажды утром, когда она проходила по залу в окружении гугенотов, на ее пути встала группа придворных, громко обсуждавшая свежие новости. Не услышать было невозможно. Жанна остановилась, побледнела, в растерянности забегала глазами по лицам охранников. Какой-то дворянин, захлебываясь от восторга, в обществе придворных дам рассказывал о том, как вчера вечером, едва муж графини де Морвилье уехал по делам, он стал раздевать его жену прямо на столе, за которым только что сидел ее супруг, а потом он столько раз занимался с ней любовью в самых извращенных позах, что, в конце концов, ему это надоело; когда графиня стала упрекать его в немощи, он позвал четверых друзей, которые и удовлетворяли ненасытную плоть графини до самого утра.
Придворные от души хохотали и восхищались похождениями товарища, причем так громко, что Жанна не выдержала и тоже громко воскликнула, обращаясь ко всей группе:
— Как же вам не стыдно, что вы такое рассказываете, милостивые государи?! Ведь рядом с вами королева, кто дал вам право так забываться в ее присутствии?
Вся группа склонила головы и, взмахнув шляпами, прошлась разноцветными перьями по белым плитам пола.
— Ах, простите, ваше величество, мы вас не заметили.
И то же бесстыдное и надменное выражение лиц у всех, как и до этого.
— Мерзавцы! Вас следовало бы проучить за дерзость, которую вы позволили себе в присутствии королевы!
— А, это вы, господин Лесдигьер? Рады вас видеть в добром здравии. Говорят, вы стали графом? От всей души поздравляем. Как вам парижская мода? Головной убор у вас не тот, такие сейчас не носят, да и фрезы на вашем воротнике не того покроя…
— Что-о? — Лесдигьер схватился за рукоять шпаги. — Вы смеете мне указывать?
— Мы? Ну что вы, господин граф, как можно! Вас здесь любят и уважают — и вас и ваших друзей. Никто и не думает искать ссоры, поверьте и спросите любого.
Лесдигьер скрипнул зубами и бросил шпагу обратно в ножны. Жанна повернулась и отправилась дальше, ее гугеноты, молча, последовали за ней. Тотчас за их спинами вновь раздался громкий смех и рассказчик, как ни в чем не бывало, продолжил повествование.
