Пока диктор комментировал согласие Гитлера на возвращение Данцига в рейх и описывал народное ликование, украшенные флагами памятники, среди немногочисленных собравшихся царило безмолвие.
Словно разговаривая с самим собой, отец Адриан прочитал:
«Статья первая: конституция вольного города немедленно утрачивает силу».
Невозмутимый голос диктора продолжал: «Сегодня утром Германия начала военные действия против Польши».
— Это война, — умирающим голосом произнесла, падая в кресло, Бернадетта Бушардо.
— Ох, Лоран!
Камилла бросилась в объятия своего жениха. Глаза ее были полны слез.
— Не плачь, дорогая, все закончится очень быстро.
Стоявшая совсем близко Леа смотрела на них. В общем переполохе никто не обратил внимания на ее бледность, на ее рассыпавшиеся волосы. Она уже забыла о сцене в зимнем саду, о своей отвергнутой любви, думая только о возможной гибели Лорана.
— А я-то предполагал, что вы его ненавидите, — шепнул ей на ухо Тавернье.
Покраснев, Леа обернулась и свистящим полушепотом ответила:
— Ненавижу я вас. Желаю, чтобы вы первым погибли на этой войне.
— Сожалею, но, как я вам уже говорил, у меня нет намерения доставить вам такое удовольствие. Потребуйте у меня все, что вам заблагорассудится — драгоценности, меха, дом, — я охотно брошу все к вашим ногам. Однако к своей жизни, какой бы жалкой она ни была, я привязан.
— Только вам одному она и дорога. А о том, чтобы выйти за вас…
— Кто же говорил вам о браке? Лично я стремлюсь к тому, чтобы стать вашим любовником.
— Него…
— Да, знаю, я негодяй.
— Тише, тише, говорит Гитлер.
Изабелла настояла на том, чтобы родственники мужа переночевали в Монтийяке. Раскладушки расставили в гостевых комнатах, в спальнях трех сестер и в детской. В знак особой милости Леа уступила свою детскую кроватку-убежище Пьеро, который по достоинству оценил этот жест.
Забыв о войне, сестры и братья весь вечер помогали Руфи и горничной Розе переносить и раскладывать постели. По всему дому звучали смех, крики и шум бегающих детей. Запыхавшись, молодые люди, закончив работу, падали на кровать, на подушки или на пол детской, предпочитая гостиной, где собрались их родители, эту заставленную комнату, несмотря на то, что в воздухе стояла поднятая слишком энергичной метлой Розы пыль.
Сидя на своей кровати рядом с Пьеро, Леа играла в карты. Мысли ее были заняты другим, и она проигрывала. С раздражением отбросив карты, она в задумчивости прижалась к железной спинке кровати.
— О чем ты думаешь? Играть будешь?
— Она думает о Франсуа Тавернье, — сказала Коринна.
— Он только с ней и разговаривал, — добавила Лаура.
— Вы ошибаетесь, она думает совсем не о Франсуа Тавернье, — просюсюкала Франсуаза.
— О ком же тогда? — спросила Коринна.
Тасуя карты, Леа пыталась сохранить внешнее безразличие. На что намекала эта язва? Еще в раннем детстве Франсуаза раньше всех остальных догадывалась, о чем думает ее младшая сестра, какие глупости натворила, угадывала места, где та прячется. Это приводило Леа в такую ярость, что она била свою старшую сестру. Сколько раз Руфи приходилось разнимать их… Франсуаза не могла удержаться и постоянно следила за своей сестрой, рассказывая матери о самых мелких ее проступках. Не переносившая доносительства, Изабелла Дельмас сурово ее наказывала, что еще больше разжигало соперничество двух сестер.
— О ком же? — хором спросили обе кузины.
Франсуаза с улыбкой злого удовлетворения на лице заставила их ждать.
— Она мечтает о Лоране д'Аржила.
— Но он же помолвлен с Камиллой!
— Это невозможно!
— Ты с ума сошла!
— Уверена, что ты ошибаешься.
Эти возгласы гудели в голове Леа, видевшей перед собой непомерно увеличившееся недоумевающее лицо Пьеро.
— Да нет, поверьте мне. Она влюблена в Лорана д'Аржила.
С пугающей стремительностью соскочив с кровати, Леа, прежде чем Франсуаза успела сделать хотя бы движение, схватила ее за волосы. Несмотря на неожиданность, та отреагировала мгновенно. Ее ногти впились в сестрину щеку. Появились капельки крови. Но Леа была сильнее, она быстро справилась с сестрой, сев на нее верхом, схватила за уши и принялась бить головой об пол. Все кинулись их разнимать. И после того, как им это удалось, бедная Франсуаза еще какое-то время оставалась лежать неподвижно.
Шум и крики встревожили старших.
— Леа, ты невыносима. Почему ты ударила сестру? — строгом голосом спросила Изабелла Дельмас. — В вашем возрасте…
— Мамочка…
— Иди в свою комнату, обойдешься без ужина.
Гнев Леа мгновенно остыл. Ей хотелось бы рассказать матери, как несчастна она, как сильно нуждается в ласке, в утешении. Та же, напротив, ее поругала и прогнала. Может, Леа и раскаялась бы, если бы не уловила торжествующей ухмылки Франсуазы. Подавив слезы, она прошла с высоко поднятой головой мимо осуждающе смотревших на нее родственников. Лишь дядя Адриан сделал ласковое движение и добро улыбнулся, словно говоря: все это пустяки. Его движение едва не сломило ее выдержки. Она поспешила убежать.
— Бедная моя Изабелла, вы еще намучаетесь с этой малышкой, — сказала золовке Бернадетта Бушардо.
Ничего не ответив, Изабелла покинула детскую.
Леа не послушалась матери и не отправилась в свою комнату. Выбежав в сад, пересекла двор и через виноградники заспешила к Бельвю. Чтобы не проходить перед домом Сидони, она перелезла через окружавшую поместье ограду и пыльной дорогой, а потом тропкой зашагала к часовне. Окрепший влажный и теплый ветер вынудил ее на полпути сначала замедлить шаг, а потом и вообще остановиться.
Скрестив на груди руки, словно для того, чтобы сдержать рвущееся из груди сердце, и постепенно успокаиваясь, смотрела она на угрожающе нависшее над равниной небо. Все вокруг под порывами обезумевшего ветра скорчилось, сжалось, будто пытаясь укрыться от несущейся с моря бури. Мгновение за мгновением темнело небо с принимавшими пугающие очертания облаками.
Ураган разметал ее волосы, и они развевались над головой, напоминая змей Горгоны. Замерев, созерцала Леа это успокаивающее душу бушевание стихии. Она чувствовала, как передается ей дрожь земли, как под кажущимися горячими каплями начинавшегося дождя мало-помалу выделяются тяжелые, бьющие в ноздри, пьянящие больше самого крепкого вина запахи земли. Быстро намокшее платье прилипло к телу, подчеркивая его линии, и оно выглядело даже более нагим, чем если бы было совершенно обнаженным. Под ветром твердели соски грудей. Синяя молния разорвала облака, и от последовавшего почти сразу же удара грома содрогнулась земля.
Леа закричала. Капли дождя слезами стекали по озаренному первобытным ликованием лицу. Ее сотряс приступ дикого, раскрепощающего смеха, сопровождаемый новым ударом грома. Смех превратился в крик, крик торжества и радости жизни. Она соскользнула на дорогу, превращенную ливнем в липкую грязь. Ее губы прикасались к еще теплой от солнца земле, погружались в ее мягкую массу. Языком лизала она эту глину, вкус которой, казалось, содержал в себе все ароматы Монтийяка. Ей хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила ее, дабы, переварив, возродить в виноградниках, цветах и деревьях дорогого ей края. Девушка перевернулась на спину, подставив свое измазанное лицо небесной влаге.
Проснувшись утром следующего дня совершенно разбитой, она попробовала вспомнить, что же случилось накануне. Разбросанная вокруг постели грязная одежда напомнила ей о вчерашней грозе и о том, что ей предшествовало. Ее охватило глубокое отчаяние. Впервые в жизни не получила она того, чего хотела. В тщетной попытке спрятаться от огорчения она натянула на голову одеяло. Но шум шагов, зовущие голоса доносились до нее и через это укрытие. Отбросив одеяло, она села.
Боже мой! Что скажет Руфь, увидев ее ночную рубашку, ее испачканные грязью простыни? В дверь постучали.
— Леа, Леа! Вставай! Лоран и Камилла приехали попрощаться с нами.
Скинув рубашку, она бросилась в ванную и, пустив воду, смыла с лица и тела следы грязи. С силой расчесала волосы, которые так спутались, что вырывались целыми прядями. Схватила первое подвернувшееся под руку платье, то серое холщевое, которое раньше особенно любила, но теперь уже и слишком узкое, и слишком короткое. Обув пару старых сандалий, полетела по лестнице вниз.
В большой гостиной вокруг Лорана и Камиллы собралась вся семья. Лица молодых людей посветлели, когда они увидели свою подругу с раскрасневшимся от бега лицом, в сияющей короне растрепанных волос, в платье, из которого она выросла и теперь для нее чересчур тесном.
Леа сдержала свой порыв и не бросилась на шею Лорану. Ценой усилия, заставившего ее затрепетать, она сохранила внешнее спокойствие и мягко спросила:
