Позор! Позор!
А ведь как славно все начиналось, как славно!
Государь Иван Васильевич самолично поручил великий поход за Камень, на Асыку, вогульского князя, и на Обь-реку, князю Федору Курбскому. Вся Двинская земля [25] под рукой у князя Федора оказалась: и устюжане, и вычегжане, и вымичи, и сысоличи. Устюжский наместник Петр Федорович Челяднин свои новые хоромы уступил для княжеского постоя, ни в чем не перечит. Нашлись в Устюге и людишки, которые водный путь к Камню знают доподлинно: шильник Андрей Мишнев со товарищи. Два года назад Андрюшка ходил за реку Каму, побил вогуличей под Чердынью, а дале шедше, взял и пограбил купцов тюменских, доподлинно вызнав от них, где путь через Камень. Цены не было в походе такому человеку. Нет, не сожалеет князь Федор, что приблизил к себе Андрюшку Мишнева, простил прежние воровские дела. Пусть Андрюшка доведет судовую рать до сибирской земли, князю послужит, а там можно и опять в железо его ковать за прошлые вины, никто не осудит!
По первой вешней воде собирался отплыть из Устюга князь Федор, все было готово для похода: и суда, и оружие, и припасы, и люди. Но вдруг – как гром среди ясного неба – государев гонец!
Крестовый дьяк Истома… Такого стоя выслушаешь, великому князю Ивану Васильевичу ближний человек!
Держался Истома гордо, неприступно. С одним князем Федором и говорить не пожелал: велено-де ему речь вести при наместнике устюжском Петре Федоровиче Челяднине. А речь была такая: князю Федору Курбскому похода не начинать, дожидаться воеводы Ивана Ивановича Салтыка Травина, чтобы вместе идти и решать все вдвоем, на чем оба сойдутся, а ежели Салтык против чего возражать станет, то надлежит князю Федору его слушать…
Сказал так дьяк Истома и грамотку государеву с красной печатью подал, и не вежливо подал, а развернул и прямо под нос князю ткнул. Все в грамотке было написано так, как словесно передал дьяк. Непонятно только было, кто из них – Курбский или Салтык – поименован первым воеводой. В одном месте впереди написан князь, а в другом – сын боярский Иван Салтык, а князь после.
«Поношение чести! Терпеть невмочно! Челом буду бить государю!» – неистовствовал князь Федор, когда дьяк Истома и наместник, коротко поклонившись, ушли восвояси. Кричал, нагоняя страх на людей, но сам понимал, что не умаление княжеской чести особенно больно уязвило его. Рухнувшие большие надежды – вот что взбесило князя. По всему было видно, что не обошлось без тайного навета государю Ивану Васильевичу. Значит, рядом недоброжелатели притаились. Под угрозой оказалось давным-давно задуманное и уже грезившееся в недалеком будущем…
Князья Курбские вели свой род от Федора Ростиславича Черного Ярославского, двойного тезки воеводы. Видел в этом совпадении Федор Курбский Черный потаенный великий смысл, искал сходства в судьбе между собой и начинателем рода своего и – находил.
Князя Федора Ростиславича Черного в молодости изобидели, выделив в удел малый городок Можайск, тогда еще смоленское владение.
И Федору Курбскому Черному досталась в удел лишь невеликая вотчина на реке Курбице, что в двадцати пяти верстах от Ярославля, по местническому же счету были Курбские ниже многих других ярославских княжат, тех же Пенковых или Прозоровских, происходивших от старшей княжеской ветви.
Князь Федор Ростиславич Черный надеялся только на себя, на свой ум, упорство и удачливость, потому что не было у него поддержки в родне.
И у князя Курбского могучей родни не было.
Однако как поднялся князь Федор Ростиславич Черный, как поднялся! Из малого удельного владетеля великим ярославским князем стал! Ханским родственником и любимцем! Союзником и соперником великих князей Владимирских! Со Смоленска дани собирал! Отчину прославленного воителя Александра Невского – Переяславль-Залесский – у детей его перенимал! Имя его гремело на Руси!
Восхищаясь взлетом своего предка-одноименника, князь Федор Курбский по крохам собирал известия о нем. Нелегко это было. Больше двух столетий прошло с того времени, да и каких столетий! Ордынские рати. Литовские нахождения. Усобицы. Куликовская битва. Тохтамышево нашествие. Едигеево нашествие. Упадок стольного Владимира и необъяснимый взлет Москвы. Шемякина смута. Моры, пожары, мятежи. Жесткие руки государя Ивана Васильевича, сгонявшие в единый воинский строй норовистый табун удельных князей. Клокотала, металась Русь в огне пожаров, в метельных бурях, содрогалась оттяжкой поступи чужих и своих ратей, исходила горестным народным воплем и торжествовала благостным гулом колоколов. Где было тут сохраниться воспоминаниям о лихом ярославском князе! А ведь сохранились воспоминания, сохранились!
Постепенно складывался у князя Курбского манящий образ витязя-удачника, из безвестности взметнувшегося на немыслимую высоту. И что с того, что образ этот не соответствовал подлинным делам Федора Ростиславича Черного, но окрашивался в светлые тона распаленным воображением самого Курбского, питался его собственными обидами и завистью?! Не правда была нужна Федору Курбскому, но надежда, указующий стяг впереди…
А правда была такова.
Князь Федор Ростиславич Черный, окончательно рассорившись со своими братьями – смоленскими князьями, – ушел из Можайска в Залесскую Русь на поиски счастья. Люди припоминали, что многими видимыми достоинствами был наделен князь Федор: изощренным умом, отчаянной храбростью, телесной мощью, книжной мудростью. Был красив он броской, нерусской даже, красотой: сросшиеся на переносице густые брови, кудрявая бородка, прямой гордый нос, яркий румянец на смуглом, без морщин, пригожем лице, юношеская легкость движений. Добрый молодец из сказки, да и только!
Поездил-поездил князь Федор по княжеским дворам, горько жалуясь на неприкаянную судьбу и братнину несправедливость, и осел в Ярославле. Вскоре женился он на княжне Марии, единственной наследнице покойного ярославского князя Константина Всеволодовича, разделив с ней и вдовствующей княгиней Ксенией власть над древним волжским городом. Но и здесь не нашла покоя его мятежная душа. Не хватало Федору простора в Ярославском княжестве, завидовал он всем: и старшему брату Глебу, княжившему в Смоленске, и великому князю Дмитрию Александровичу Владимирскому, и иным князьям, за которыми были хоть малые, но свои, кровные княжения. Завидовал и ненавидел, и сам был ненавидим, потому что ненависть может породить только ответные злые чувства…
Один друг-приятель оказался у Федора – Городецкий князь Андрей, тоже завистник и лютый стяжатель чужих владений. Не подлинная дружба связывала их, но общая черная зависть к великому князю Дмитрию Александровичу, старшему сыну Невского.
Шли годы. Умер смоленский князь Глеб Ростиславич. Князь Федор с дружиной и тиунами-данщиками кинулся к смоленским рубежам: занимать смоленское княжение, принадлежавшее ему по праву как следующему по старшинству Ростиславичу. Но смоляне отдали княжение его младшему брату Михаилу. Спустя два года умер и Михаил. Казалось, нет больше преграды на пути к вожделенному смоленскому столу. Но упрямые смоленские вечники решили иначе. Они не впустили князя Федора в город, согласившись лишь принять его наместника. Это была не победа, а лишь половина победы. Наместник Артемий сидел в Смоленске тихо, как мышь, посылал невеликие дани да тревожные грамотки: «Подрастает княжич Александр, племянник твой, и смоляне к нему тянутся. Не быть бы, княже, худу…»
А в Ярославле собственный сын подрастал – княжич Михаил, и ярославские бояре к нему прислонялись, не к Федору. Всюду оказался не своим Федор – и в Смоленске, и в Ярославле. Не было у Федора опоры на Руси, отторгала его родная земля, которую он не понимал и не любил, видя в людях ее только средство для достижения чуждых этой земле целей. Не сыном Руси оказался Федор, а неблагодарным приемышем, неспособным на сыновью любовь.
Тогда взгляд Федора Ростиславича обратился к Орде, где послушные битикчи [26] по слову хана писали ярлыки на княжения и где кочевали по степям бесчисленные конные тумены, способные сокрушить любых соперников. И князь Федор отправился в Орду.
Снова ожили честолюбивые надежды: мало кого из русских князей приняли при ханском дворе так приветливо, как его. Красота князя уязвила сердце стареющей ханьши Джикжек-хатунь, и она ввела Федора в круг близких хану людей. Ханьша даже возжелала выдать за Федора одну из своих дочерей, но он вежливо уклонился. Смертным грехом считалась на Руси женитьба при живой жене, да и опасно было: разрыв с княгиней Марией был равнозначен потере княжества – ярославцы бы не простили…
Боком вышло князю Федору Ростиславичу долголетнее ордынское сидение. Когда умерла княгиня Мария, Федор с ханским ярлыком поспешил в Ярославль – садиться на самостоятельное княжение.
