class="a">[26]. Не разберешь, кто там мужчины, женщины, старые, малые, не поймешь, кто есть кто, но от флагов рябит в глазах. Вы что-то кричите – на самом деле не разберешь, что именно, я лишь догадываюсь, что вы обязательно должны что-то кричать. Мой родной отец – родом из певцов, исполнитель
маоцян во втором поколении. Эта опера, известная как «кошачьи мелодии» – изначально неприметное народное искусство, – усилиями отца развилась и приумножилась, стала известна от Лайчжоу на севере до Цзяочжоу на юге, от Цинчжоу на западе до Дэнчжоу на востоке – во всех четырех округах и восемнадцати уездах. Когда Сунь Бин горланил, женщины заливались слезами. Он вообще любил громко кричать. А если ведешь за собой войско, как тут без криков? Вид прекрасный, все видно как на ладони. Чтобы увидеть побольше, я изо всех сил раскачивала качели. А эти болваны внизу все думают, что я для них представление устраиваю. Аж самодовольно прыгают от радости. В тот день я оделась легко, да еще от тела исходит ароматный пот – названый батюшка говорит, что мой пот напоминает аромат розовых лепестков. Знаю, все сокровища моего тела проявляются со всей очевидностью: попка назад, титьки вперед – и толпа этих не годящихся ни на что слабаков поедает тебя взглядами. Холодный ветер забирается под одежду, завихряется под мышками. Звуки ветра, дождя, распускающихся цветов персика. Намокшие от дождя бутоны тяжелы. Крики служащих, скрип железных колец, выкрики лоточников, мычание телят – все слилось в одно. Это шумный праздник, цветущее третье число третьего месяца по лунному календарю. В юго-западном углу, где старые могилы, несколько седовласых старух жгут бумажные деньги. Над кладбищем ветерок поднимает клубы дыма, которые смешиваются друг с другом, как черные деревья с белыми. Из южных ворот наконец показывается кортеж названого батюшки, все зрители под качелями поворачивают головы. «Уездный начальник прибыл!» – раздались возгласы. Кортеж названого отца сделал круг по плацу, служаки по-собачьи воодушевились, выпятили грудь и подобрали животы, вытаращив выпученные глаза. Вас, названый отец, я видела сквозь бамбуковые занавески паланкина, видела шарик и павлиньи перья на шапке, ваше квадратное багровое лицо. Борода у вас на подбородке из прямых и жестких волос, похлеще проволоки, опусти в воду, и то не поплывут. Эта ваша борода нас и связывает, как сброшенные Лунным старцем красные нити [27]. Не будь такой у вас и у моего родного отца, где бы вы нашли такую сладкую названую дочь?
Служащие управы вдоволь продемонстрировали свое величие – а на самом деле, названый батюшка, ваше величие. Паланкин остановился у края плаца. Площадка со всех сторон окружена персиковым садом, деревья одно за другим начинали цвести, и в туманной мороси все вокруг окружала розовая дымка. Шагнув вперед, один из чиновников с коротким мечом за поясом раздвинул занавески паланкина и позволил моему названому батюшке выйти. Поправив шапку с шариком и перьями, батюшка тряхнул рукавами в форме лошадиного копыта, сложил на груди сжатые кулаки в малом поклоне и зычным голосом обратился к нам: «Почтенные старики, горожане, с праздником!»
Это у вас все деланое, названый отец. Вспомнилось, как вы забавлялись со мной в западном павильоне. Меня неудержимо стал разбирать смех. Вспомнилось, какие вам выпали невзгоды этой весной, и мне не удалось сдержать слез. Я остановила качели, держась за веревки и стоя на подножке. Сжав губы, с мокрыми глазами, с накатывающими в душе волнами горького, острого, кислого и сладкого, я стала смотреть, как названый отец разыгрывает комедию перед этими обезьянами. «В нашем уезде всегда поощрялась посадка деревьев, – говорил он. – Особенно приветствовалась посадка персиковых деревьев…»
Радостно подхватив его слова, стоявший позади староста дворов за южной стеной громко воскликнул:
– Уездный начальник подает личный пример. В этот погожий дождик на Праздник Чистого света он собственными руками посадит персиковое дерево на благо нас, простых людей…
Названый батюшка покосился на перебившего его старосту и продолжил:
– Горожане, поверните головы. За домами и пред ними, у края полей – везде персиковые деревья. Горожане, меньше занимайтесь пустяками, меньше ходите на базар, больше читайте книги, больше сажайте персиковые деревья. Не пройдет и десяти лет, как наш уезд Гаоми весь станет персиковым от посаженных деревьев, народ будет петь и плясать, празднуя прекрасную жизнь в великом благоденствии!
Названый батюшка продекламировал строфы, взял поданную мотыгу и выкопал лунку для дерева. Лезвие мотыги наткнулось на камень и высекло несколько больших искр. В это время к нему подкатился Чуньшэн, особый выездной лакей при батюшке. Он суетливо отвесил поклон и запыхавшись доложил:
– Плохо дело, господин, плохо дело…
– Что такое? – строго вопросил названый батюшка.
– Смутьяны северо-востока взбунтовались… – ответил Чуньшэн.
Услышав эти слова, названый батюшка отшвырнул мотыгу, тряхнул рукавами и, пригнувшись, залез в паланкин. Носильщики подняли его и устремились бегом, за ними последовала толпа людей из управы, спотыкаясь, как стая бездомных псов.
Я стояла на качелях, провожая глазами кортеж названого отца, а в душе чувствовала несказанное огорчение. Ты, родной батюшка, такой прекрасный праздник испортил. В удрученном настроении я спрыгнула с качелей, смешалась с шумной толпой, терпеливо снося попытки бродяг вызволить рыбку из мутного водоема, и не зная, то ли пройти в персиковый сад и полюбоваться цветами, то ли вернуться домой готовить собачатину. Как раз в тот момент, когда я не могла принять решение, ко мне стремительно подбежал болван Сяоцзя – лицо раскрасневшееся, глаза круглые – и стал лепетать толстыми губами, запинаясь:
– Мой отец, мой отец вернулся…
Вот диво дивное, свекор с небес свалился. Разве твой отец не умер давным-давно? Ведь от него больше двадцати лет ни слуху ни духу?
Лоб Сяоцзя покрылся потом, он так же запинаясь проговорил:
– Вернулся, правда, вернулся…
Мы с Сяоцзя, не останавливаясь, бежали домой. По дороге я, запыхавшись, раздраженно спросила, как ни с того ни с сего мог появиться какой-то отец? Скорее всего, это некий голодранец явился надуть нас. Все же интересно посмотреть, что это за нечистая сила. Рассердит он меня – возьму кочергу, сперва ноги переломаю, потом доставлю названому батюшке в управу. Там разбираться не будут, сначала вломят ему пару сотен палок, чтоб живого места не осталось, чтобы обделался и обмочился. Тогда посмотрим, посмеет ли он походя выдавать себя за чьего-либо отца.
Сяоцзя останавливал всех подряд и с таинственным видом сообщал:
– Мой отец вернулся!
Люди при этом терялись в догадках, не в состоянии взять в толк, о чем речь, а он тут же кричал:
