Это тогда больно задело Столыпина. Мало что оскорбили его личное усердие, так ни слова благодарности сотням полицейским-чистильщикам? Он собрал в министерстве главных и… от имени государя!.. объявил благодарности. Да банкет… от его имени!.. устроил с личным своим присутствием. Правда, наедине Герасимову высказал все доподлинно. У того даже губа от обиды отвисла. Ответил тоже со всей откровенностью:
– Что ж, верных слуг никогда не любили…
Нынешним летом опять предстояла поездка в Киев. Теперь уже на открытие памятника Александру II. Торжества затевались немыслимые. Соответственно и охрана готовилась. Генерал Герасимов сбивался с ног. Но всевластен ли он был? Когда дело касалось государя, непременно вмешивалось личное Министерство двора Его Величества. Авось, все утрясется…
А пока? Безделье. Полное безделье! Старички в Государственном совете подремывали, поскольку оживлявшего кровь веселого скандальца не предвиделось, а потом и по дачам стали разъезжаться. Сменивший на посту председателя Думы Гучкова, рассерженного на Столыпина, чревоугодник Родзянко лишь в приятельских застольях демонстрировал свою внушительную фигуру да зычный голос. О делах не имел ни малейшего понятия. Гвардейский кавалерист – не более того. Да и какие дела? Дума уходила на летние каникулы. Ни ругаться, ни спорить никому не хотелось.
Николай же, так уважительно обошедшийся со Столыпиным после материнской взбучки, словно забыл о премьере. Ни звонков, ни фельдъегерей, ни запросов о делах. Словно и не было в России премьера! Единственное, что на свой страх и риск доканчивал Столыпин – хлопоты и денежные выплаты под установку памятника Александру II. Но все делалось своим порядком.
Не находя применения силам, отчужденно всеми забытый, Столыпин оказался как бы в «полуотставке». А это было горше всякой беды.
Не желая набиваться государю, он через министра двора испросил новый отпуск и со всей семьей уехал в Колноберже. Даже не зная, когда возвращаться. И возвращаться ли вообще?..
Устал. Грудная жаба донимала. Сердце требовало покоя. Старый домашний доктор, Карл Иванович, настаивал:
– Батенька, пора подумать о себе. Да, да, поизносились!
С невеселым предчувствием он погрузил в министерский вагон всю свою ораву, беря в расчет и слуг, и гувернанток… и обязательную охрану.
На этом настоял уже генерал Герасимов. В Москве и Петербурге опять постреливали, в Киеве взорвалось несколько бомб…
– Вот, Олюшка, я снова помещик!
Она смотрела на него с любовью. Но какая-то побочная тень, как на предгрозовой Нерис, набегала на спокойное после сна лицо. Литовцы утверждают, что Нерис была женщиной, прорвавшейся сквозь грязи и хляби к своему суженому Нямунасу. А разве Ольга – не женщина? Что она чувствовала под далекие еще раскаты грома?
– Помещик?.. – прильнула к нему стеснительно. – Надолго ли?.. Какой ты теперь помещик, Петя?
– Ты хотела сказать – какой я теперь мужик?..
Она молчала затаенно.
– …а вот такой, вот такой!..
Она привыкла покоряться ему во всем, в том числе этой утренней, внезапной блажи. Одно только:
– Петечка, не ломай мне косточки. Ты забыл, что я уже старуха?..
– А вот посмотрим, старая, посмотрим!
Куда и грудная жаба подевалась?! Поди, в занеманские болота ускакала. Там ей и место! А здесь, на противоположном высоком берегу да на высокой семейной кровати, сухо, тепло и уютно.
– Оленька, а знаешь ли ты, что за день сегодня?!
– Как не знать, Петечка? Двадцать семь годиков!..
– Тебе-то?.. Да не может того быть! Девятнадцать, милая моя. Только девятнадцать!
Ровно столько ей было, когда он сделал предложение и подал прошение о вступлении в брак. Официальная свадьба состоялась уже в октябре, но своим, личным свадебным днем они считали 23 июня; тогда после долгих слез и мольбы он еще горячей после объятий рукой и накатал прошение. Ольга по всем церковным канонам числилась нареченной невестой убитого на дуэли брата Михаила – по сути, вдова. Без прошений такие дела не делались. 23 июня и стало их свадебным днем. Хотя первая дочка, Мария, родилась на следующий год в октябре – ничуть не раньше заповедного срока. Гостям, приглашенным на сегодня, такие интимные подробности ни к чему. Хоть и не кругла дата, а все равно будет: «Горько! Горько!..» Можно даже и пошутить: «При наших-то летах надо кричать: «Сладко! Сладко!»
Ольга притихла со слезами на глазах. Что бы ни говорили, но это прекрасно, когда женщины плачут, лежа под мужской рукой. И уж совсем ни к чему тревожить их покой. Чего скрестись у двери? Чего постукивать поварешкой?..
Петербургский повар-генерал. Да что там – поважнее генерала!
– Ольга Борисовна…
Ну вот, всю утреннюю дрему вспугнул.
– Не вся закуска согласована… Ольга Борисовна?..
Ни слез, ни утренней нежности у нее уж как и не бывало. Из-под руки встрепенулась. Хозяйка!
Поликарп Поликарпович…
– Сей минут… через пять, не долее… буду в твоем распоряжении.
Ну вот и уплыла в белом шелку. А ему что – одному додремывать?..
Нет, Господи благослови. За стол да не остывшей еще рукой вчерашнее дочирикивать. Гости соберутся только к обеду. Соседи. Родичи, Маша да зять, да его друзья, в том числе и американские… поставщик породистого скота да его весьма породистая дочка…
Надо посидеть за столом, письменным, пока в гостиной, за другим столом, не закружилась гостевая карусель.
В нынешнее счастливое лето он, помимо всего, писал большую работу о будущем России, да что там работу – целую книгу!
Он пророчил повсеместное самоуправство, то бишь земство любимое. Здесь, в Западном крае, это пророчество было особенно заметно. Стоило ему поселиться вновь как помещику – и без особой вроде подгоняловки с его стороны вновь оживилась кооперация. Как ни странно, этому помогал и отец Элизабет. Американцы – удивительный народ! Они слушать не хотят о какой-то русской духовности, зато прекрасно считают деньги, будь то доллары, марки или вздорожавшие с началом реформ рубли. Резонно! Сколько элитного, дорогого скота можно продать поштучно? Да всего ничего. На каждого бедняка – по бедняжке. Иное дело – оптом. Тут не единая телка, не единый бык – целый гурт набирался. Американец уже знал, что это русско-степное слово. Значит, грузи в трюм парохода сотню-другую нетерпеливо мычащих невест вместе с десятком спокойных женихов – и гони до Клайпеды без останову. А дальше, вдоль Нямунаса, можно и с остановками. Самоходом, гуртом этим русским. Американский гуртовщик, ковбой то есть, и сам, как матерый бык, помыкивал:
– М-мы!.. М-мы к вашим услугам! Сколько надо, столько и пригоним. Хоть телок, хоть быков-производителей.
Кооперация шла от разраставшихся хуторов. От богатых крестьян, которые обратными пароходами отправляли в Европу масло и мясо в несчитанных пудах.
Вот она, цена земства… и всех других реформ!
Но на крестьянских хуторах разыгравшемуся политическому аппетиту было уже тесно. Может быть, Столыпин и переоценивал успехи Соединенных Штатов Америки… под влиянием Элизабет, то и дело заскакивавшей в Колноберже вместе с отцом… но опыт перенимал. Не все получается, не все… Ведь местное самоуправление должно опираться на верхние эшелоны власти; в России же они увязли в непролазной бюрократической трясине – похуже недалеких мазовецких болот. Значит, что потребно?!
Потребны многие хозяйственные министерства, как то…
…Министерство труда…
…Министерство социального обеспечения…
…Министерство по использованию российских недр, богатством неисчислимых…
…Министерство вероисповедания, оно необходимо в такой стране, как Россия, где бок о бок живут и православные, и католики, и мусульмане, и иудеи…
…Значит, и Министерство национальностей…
От российского Министерства национальностей он вполне логично перешел к международному парламенту. Большевики-марксисты трубят в свой рог: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Но не одна же голытьба должна соединяться. Хотя идея-то правильная. Только звучать она должна иначе: «Все цивилизованные страны – соединяйтесь!» В единое целое. Без войн и кровавых споров. Ради общего блага. Истинное братство, как Христос завещал!
(Сам того не подозревая, Столыпин закладывал основы будущей Организации Объединенных Наций. Жаль, что неукротимому реформатору не суждено было воплотить эту идею в жизнь…)
Но Столыпин был прозорливый практик. Он чуял, что в Европе к концу 1911 года уже попахивало порохом. Германия перевооружалась, лила свои знаменитые крупповские пушки, строила грозные для морских держав подводные лодки.
Поэтому он, находясь как бы в «полуотставке», то и дело вырывался в Петербург. А там не успевшие удрать в отпуск министры. Военные. Флотоводцы. В Цусимской катастрофе Россия потеряла почти весь свой флот, исключая разве что крейсер «Порт Артур», которым командовал такой же сумасшедший адмирал. Мало что понимая в морском деле, но кожей чувствуя неподкупного союзника, Столыпин успел добиться назначения адмирала министром морского флота, и тот уже вовсю крутил волну, поднимая с морского дна крейсера, эсминцы, линкоры, миноносцы…
