Никита не только внимательно выслушал, но и все, что сказал ему Стефан Петрович, записал в блокнот. Он знал, что работать ему будет нелегко. В наследство от Артамашова досталось разваленное хозяйство, с долгами, с недостачей семян, с истощенным тяглом. За что Никита не брался — всюду нехватки, неполадки. Везде нужны были лошади, волы, а их не хватало. К тому же за станицей полным ходом шло строительство электростанции — ежедневно нужно было посылать на канал пятьдесят человек и десять подвод. А тут надо было готовиться к весне. Одно дело наседало на другое — только успевай поворачиваться!
Ему хотелось с кем-либо поговорить, поделиться мыслями, и он пошел на канал к Семену Гончаренко.
Они прошли вдоль трассы и вышли к реке. Сели на каменный выступ и закурили. Внизу вода с глухим шумом гнала мелкую кашицу льда.
— Семен, помнишь, как мы с тобой разговаривали на лесосплаве, когда ночью сидели на камне посреди реки? — заговорил Никита. — А я хорошо помню. Тогда ты тоже радовался, что я становлюсь передовым человеком. Но разве в ту ночь я мог даже подумать, что зимой стану председателем колхоза?
— В гору идешь, Никита, в гору, — вот тебе и весь ответ, — сказал Семен, растирая в горячих ладонях мокрый снег. — И хорошо, что так получается. Это как раз то, что человеку нужно, — идти вперед! И нечему тут удивляться. Парень ты молодой, с деловой жилкой, немножко, правда, хвастоватый, но зато честный, преданный, — а это самое главное. Ты теперь стоишь у всех на виду. А как было у нас на фронте? Ах, ты не был, не знаешь. То же самое: скажем, приходит в роту новичок, парень как парень, и никто его сперва не замечает, будто его и нету. А покажет себя в бою, вот его сразу и приметят — в штабе, и в политотделе, и в редакции. Пример — Тутаринов. За храбрость его приметил сам генерал, — и не ошибся… Вот так и тебя приметили, а только ты смотри не подведи, не опозорься.
Тимофея Ильича и пугало и радовало предстоящее выступление на собрании избирателей. Думать ему об этом было и приятно, и лестно, и как-то боязно — оттого и не спалось. Кровь приливала к вискам, тяжелели веки, и когда он закрывал глаза, силясь уснуть, перед ним вставала гудящая голосами станичная площадь, людная и густо расцвеченная знаменами. Старик видел себя на трибуне: тысячи глаз смотрели на него и ждали, а он робел, запинался и не находил нужных слов.
Ворочаясь на постели, он вздыхал, вставал курить и подолгу сидел, опустив на пол сухие, костлявые ноги в белых подштанниках. Возле печки на соломе спали родниковские женщины, на лавке храпел Трифон.
— Тимофей, — сердито проговорила Ниловна, не подымая с подушки головы, — и чего ты все куришь и тяжко вздыхаешь?
— А того и курю, — неохотно ответил Тимофей Ильич, — что думки лезут в голову, а какие они есть — тебе про то знать нельзя.
— А может, ты насмотрелся парней и девок, да и вспомнилось тебе твое молодечество?
Тимофей Ильич промолчал, докурил цигарку и лег.
«Задал я сам себе задачу, — думал он, натягивая на голову одеяло, — придется посоветоваться с Трифоном, человек он в этом деле сведущий».
Тимофей Ильич стал думать о своем, о привычном: о том, что пора бы уже ремонтировать парниковые рамы, но нет оконного стекла, и где его достать — трудно придумать; о том, что время провести ревизию в кладовой — пойти и поговорить об этом с Никитой; о том, что в январе надо будет перебросить на огороды весь навоз, который лежит во дворах третьей и четвертой бригад. Тимофей Ильич стал в уме подсчитывать, сколько потребуется подвод, немного успокоился, но уснул не скоро.
Только-только начинало рассветать. В сенную дверь кто-то настойчиво стучал кулаком.
— Эй, хозяева! Пора вставать!
Ниловна по голосу узнала Савву.
— Тимофей, — сказала она, толкая мужа, — к нам Савва стучится. Иди впускай.
Тимофею Ильичу не хотелось вставать.
— И за каким делом он пожаловал в такую рань? — бурчал старик.
Покрякивая, Тимофей Ильич не спеша сунул ноги в валенки, зажег лампу и, накинув на плечи тулуп, вышел в сенцы.
Савва Остроухов, в бурке, накинутой поверх шубы, с замотанной башлыком головой, словно не вошел, а влез в хату, и от него повеяло холодом. У порога он гремел коваными сапогами, очищая снег, полой бурки опрокинул таз. От шума и от холода в доме все проснулись. Обе женщины, закрываясь одеялом, надели юбки, кофточки и уже сидели на постели, заплетая косы. Трифон тоже проснулся, но еще лежал под шубой на лавке и закручивал папиросу. Спали только в соседней комнате Семен и Анфиса, и их не будили.
— Савва Нестерович, тебе бы бригадиром быть, — сказал Тимофей Ильич, поглаживая свисающие, желтые у губ усы. — Никто бы не проспал!
— Дело есть спешное, — пояснил Савва, — ваш сын вызывает к восьми часам. А к вам я забежал, — может, что пожелаете ему передать.
— Ой, Саввушка, спасибо, сынок, что зашел! — всполошилась Ниловна, слезая с кровати. — Я зараз соберу посылочку, он так любит моченые яблоки. А еще захватишь ему соленых арбузов.
Ниловна надела шубчонку, взяла спички, огарок свечи и пошла в погреб.
— А от меня передай Сергею выговор, — сказал Тимофей Ильич. — Скажи ему, что так сыны не делают. Ну, посуди сам! Позавчера, под самый Новый год, как я дознался, Сергей был в станице, заезжал на птичник к своей Ирине, а родной дом не навестил. Разве это по-сыновьи?
— Да, это нехорошо, — согласился Савва. — Я ему скажу. Ну, а как у вас, Тимофей Ильич, с речью? Готовитесь?
— Думок, Савва, полная голова.
— Ничего, Тимофей Ильич, все будет хорошо.
— Пособи, Савва, как мне составить речь, — попросил Тимофей Ильич. — Нету у меня опыта.
— Возьмите бумагу, — советовал Савва, — запишите главную мысль. Поставьте несколько наводящих вопросов, а потом по ним и режьте!
Такой совет Тимофея Ильича не удовлетворил.
«Режьте, поставьте наводящие вопросы, — думал он, — а с чего начинать — вот моя загвоздка».
Тимофей Ильич хотел обстоятельно поговорить, но Савва торопился, у двора его поджидали сани, а тут еще засуетилась с посылкой Ниловна, укладывая в кошелку и моченые яблоки, и соленые арбузы, и какие-то пирожки. Когда Савва уехал, Тимофей Ильич подсел к своему квартиранту и рассказал ему о будущем собрании на площади и о том, что ему, Тимофею Ильичу, предстоит выступить там с речью.
— По характеру я говорливый, — похвастался старик. — Вот ежели, допустим, какую присказку рассказать или так запросто промеж себя побалакать, то я очень даже могу. А вот чтобы речь произносить — не приходилось. Как-то дажеть боязно.
Чернявое, еще сонное лицо Трифона просветлело.
— Не бойтесь, Тимофей Ильич, — как всегда авторитетно сказал Трифон, сбрасывая с себя шубу. — Эй, бабочки! Не глядите в мою сторону! — Трифон быстро оделся и участливо обратился к Тимофею Ильичу: — Я вам помогу составить речь — ничего в этом хитрого нету. Савва правильно советовал — надо сперва написать тезисы.
— А разве без тезисов нельзя?
Черные глаза Трифона оживились.
— Да вы послушайте, что я вам скажу. Я всю эту премудрость знаю. Еще до войны приезжал к нам в станицу докладчик — настоящий оратор! Так у него все течет — заслушаешься! А почему? Потому, что говорит исключительно по тезисам. Он и меня учил, как все это составить. Слушайте, я и вас научу. Это не трудно. Сперва наметьте себе главный тезис — с чего начинать. К нему припишите два-три примера — в виде наводящих вопросов. Затем идет дальнейшее развитие и углубление главного тезиса. Еще два-три наводящих вопроса — и довольно. После этого запишите себе основную мысль и тоже с наводящими вопросами. А в конце — краткие выводы и заключение. Вот и вся речь! Жаль, что мне надо идти на канал, а то бы я вам все написал.
Тимофей Ильич некоторое время молчал, комкая в горсти усы. Лицо у него сделалось грустным.
— Мне такие тезисы не подходят.
Трифон стал уверять, что именно так и нужно готовиться к выступлению, но Тимофей Ильич даже не захотел слушать.
— Не по тезису я хочу говорить, а по сердцу, — сердито сказал Тимофей Ильич и вышел из хаты.
Он прошелся по двору, постоял у калитки, потом начал расчищать в снегу дорожки. Работая лопатой, он старался ни о чем не думать, а мысли о предстоящем собрании сами лезли в голову.
«И Сергей на ту беду не едет, с ним бы посоветовался», — думал он.
Расчистив дорожки, Тимофей Ильич прошел мимо хаты в сад, постоял на берегу Кубани, — от реки доносились людские голоса, цокот копыт, скрип колес. Взошло солнце. В холодном тумане над лесом лежал багровый шар, и голые, темные верхушки деревьев, тронутые оранжевой краской, отчетливо рисовались на белом фоне невысокой горы. Тимофей Ильич вернулся во двор, поднял плетень, напоил корову, сменил в свинарнике постилку, занятый все теми же мыслями о предстоящем выступлении.
