— Нет пределов дерзости этого человека! — содрогаясь, прошептала Елизавета. — С окровавленными руками, цареубийца, он входит ко мне и что он мне предлагает? О, он даже осмелился мне напомнить свои ухаживания, на которые дерзал, даже не скрываясь от престарелой своей госпожи! — и вдруг, собравшись с силами, Елизавета топнула ногой и, пронзительно крикнув «Выйди вон, лакей!» — бросилась к двери, ведшей в покои Александра.
— Вам угодно отвергнуть мое предложение. Это, конечно, ваше дело, — злобно и нагло поспешил сказать Зубов. — Хотя прошу не забывать, что эта ночь еще не кончилась! Пока еще власть в наших руках, освободителей отечества. Возможно провозгласить и республику. Что касается вашего пренебрежения к моей личности, то, кажется, тот, кого избрала и любила Екатерина, более достоин внимания, чем полячок, который у меня же в приемной с братом пороги по целым месяцам обивал, когда отыскивал свои конфискованные имения.
В эту минуту поспешные шаги раздались в покоях, ведших к кабинету Александра. И вдруг он сам вбежал, заливаясь слезами, ломая руки и восклицая:
— Мой отец! Мой бедный отец!
— Плачь со мною, дорогая! — продолжал Александр, подбегая к супруге и взяв ее за руки. — Плачь! — повторял он. — Богу угодно было поразить нас ужасным испытанием! — поднимая глаза, буквально лившие слезы струями, с бурными вздохами, говорил Александр. — Моего несчастного отца более нет! Платон Александрович, и вы здесь! Как это случилось? Как могло это случиться?.. Ах, раздражительность, запальчивость характера развились в отце наконец до припадков, ослепляющих его неудержимыми порывами! Раздражительность его характера привела к этому несчастию… Пойдем ко мне, дорогая! Там генерал Талызин. Он не был при последних минутах родителя. Он в отчаянии! Платон Александрович, идите с нами!
И, обняв одной рукой Елизавету Алексеевну, согбенный горестью, все вздыхая и проливая слезы, Александр пошел в свои покои.
Платон Зубов с соболезнующей миной последовал за ними.
Выслушав известие о кончине императора, Аргамаков поспешил незаметно проскользнуть на половину цесаревича Константина. В прихожей дремал его фельдъегерь и на торопливый вопрос Аргамакова, был ли полчаса тому назад у цесаревича граф Кутайсов, отвечал, что не был.
— Цесаревич спит, — сказал фельдъегерь.
— Разбудите его немедленно, потому что государь внезапно тяжко заболел, — сказал Аргамаков.
Едва он сказал это и фельдъегерь вгляделся в его бледное лицо, как сам стал дрожать и сейчас же бросился в спальню великого князя Константина и разбудил его.
Покои цесаревича были тесны и малы, и Аргамаков слышал его удивительно похожий на отцовский хриплый и недовольный голос:
— Что там еще? Тревога? И поспать не дадут! Адъютант императора?! Ну, пусть войдет сюда.
Аргамаков позван был в спальню фельдъегерем. Цесаревич сидел на кровати с опухшим от сна лицом.
— Что случилось?
— Ваше высочество, несчастье, сказал Аргамаков. — С государем худо, очень худо!
— Ну?!..
— Государь сейчас скончался.
— Что ты говоришь! Батюшка скончался! Да видел ли ты его тело? — спрашивал цесаревич.
— Я не был при кончине государя, — отвечал Аргамаков, — не мог видеть и тела его, так как граф Пален и Бенигсен приставили караулы к обеим дверям.
— Караулы?! — переспросил цесаревич.
— Так точно, караулы.
— Пален и Бенигсен, говоришь ты? Так это переворот!
— Да, ваше величество, это переворот.
— Несчастный отец! — сказал горестно цесаревич. — Ты знаешь, что я много от него терпел. Я больше его страшился, нежели любил. Однако, если бы все знать, не пожалел жизни своей защитить его.
— Я употребил все старания, чтобы спасти государя, но не успел в том, — сказал Аргамаков. — Также послал я к вам графа Кутайсова предупредить.
— У меня никого, брат, не было. И я ничего точно не знал. В этой каше, что они заварили там, я — сторона.
— Подлец Кутайсов предпочел сам спастись, как, крыса с тонущего корабля, — сказал Аргамаков. — Но должно вашему высочеству принять меры.
— Какие же меры? Пусть они там сами и расхлебывают, что заварили, а меня оставят в покое.
— Ничего нельзя знать наперед. Заговорщики опьянены и вином, и успехом предприятия. Ходят теперь царями и говорят, что возведут на трон того, кого захотят. Предполагали поступить с родителем вашим, как поступили недавно с английским королем, а ранее с датским: там при оказавшейся в них болезни отставили мирно от трона для лечения на покое и назначили регентство. Так и наши хотели. А вышло другое. Кто же поручится, что и дальше не будет такой суматохи!..
— Что же ты советуешь, братец? — угрюмо спросил цесаревич. — Брату гвардия присягала при восшествии на трон родителя. Я же только по званию цесаревич. Значит, меня не тронут.
— Ничего знать наверное нельзя. Иные мыслят возвести императрицу, матушку вашу. А кричали и о республике.
— Друг мой, — горячо сказал Константин, — после того, что случилось, пусть мой брат царствует, если хочет, или матушка, или кто хочет. Но если бы сей окровавленный Трон предложили мне, то я наверное отрекся бы от него!
— А все же меры примите, — настаивал Аргамаков.
— Что же ты советуешь? — опять спросил цесаревич.
— Напишите записку и пошлите с вашим фельдъегерем Саблукову, чтобы вел конногвардейцев к замку, — сказал Аргамаков. — Я знаю, что Преображенский батальон в сомнении. Поручик Марин еле унял роптание.
— Гвардия меня терпеть не может, братец, — сказал Константин. — И я такой записки без крайности не пошлю. А пока вот что напишу… Подай перо и бумаги.
Аргамаков взял со стола и подал. В сильном волнении цесаревич беспорядочно, набросал следующие строки:
«Как можно скорее соберите полк, верхом и в полном вооружении, но без пожитков; ждите моих дальнейших распоряжений. Цесаревич Константин».
— Позови моего фельдъегеря! — приказал великий князь.
Аргамаков позвал. Цесаревич сказал ему:
— Вот, братец, возьми ты сию записку и спрячь за обшлаг. А вот Аргамаков тебя выведет из замка какими сам ведает путями. И беги ты к Саблукову, передай ему записку, а на словах прибавь, что его высочество велели, мол, сказать вам, что дворец окружен войсками, и что вы должны приказать хорошенько зарядить ружья и пистолеты. Ступайте!
Оставшись один, двадцатилетний юноша-цесаревич погрузился, сидя на кровати, в угрюмые размышления, не считая нужным идти в спальню супруги и будить ее. С великой княгиней Анной он был в сварливых и неприятных отношениях, в особенности после того, как во время ее мигрени, желая досадить ей, позвал в соседнюю комнату двух барабанщиков и приказал им бить тревогу. Теряясь в печальных мыслях, цесаревич вдруг услышал шаги и громкие голоса.
— Они идут, — подумал в страхе юноша и, прикрывшись одеялом, притворился спящим.
Платон Зубов с пьяным, наглым лицом шумно вошел в комнату великого князя и, грубо дернув одеяло, сказал дерзким тоном:
— Вставайте и ступайте к императору Александру. Он ожидает вас.
Цесаревич открыл глаза, делая вид, что только лишь проснулся и ничего не понимает.
Платон, зазнавшийся и пьяный, сильно дернул цесаревича за руку, чтобы заставить его встать.
Цесаревич молча надел брюки, сюртук и сапоги, и пристегнув польскую саблю, которую получил в подарок в Ковне от князя Любомирского, посмотрел вопросительно на Зубова.
Цареубийца оскалился, и без всяких объяснений взял великого князя за рукав и повел в покои Александра Павловича. Там в прихожей цесаревич увидел толпу шумных, возбужденных офицеров, пьяных от вина и успеха. Уваров, пьяный, как и прочие, сидел на мраморном столе и болтал ногами.
Константин вошел в гостиную брата.
Александр лежал ничком на диване, обливаясь слезами и оглашая комнату громкими вздохами, Елизавета, как мраморная статуя античной богини, стояла возле него бледная, безмолвная и держала его руку в своих. В стороне сидел с мрачным лицом генерал Талызин.
— Милый брат! — обращая заплаканное лицо к вошедшему цесаревичу, сказал Александр. — Какое ужасное испытание посылает нам Промысел!
И опять укрыл лицо в диванной подушке.
Елизавета оставила его руку и, подойдя к Константину, преклонила молча, с невыразимым красноречием скорби чело свое к груди потрясенного юноши.
Вдруг двери широко распахнулись. Тяжелым, торжественным шагом, высоко подняв голову, вошел граф Пален и с ним Бенигсен.
Подойдя к лежавшему Александру, военный губернатор коснулся его плеча и сказал:
— C'est assez faire l'enfant; allez régner![39]
— Чего от меня хотят? — вскричал Александр, задрожав всем телом от прикосновения Палена, и, приподнявшись, сел на диван. — Оставьте меня с моим горем! Делайте, что хотите! — продолжал он.
