— Ну а там видно будет.
Не решился Василий Иванович открывать брату, чем юродивая его оглоушила. В свое время по пьянке обещал престол ему отказать, ежели наследник не родится. Да если и родится, все равно велит Дмитрию опекуном быть до взроста. «А скажи о юродивой, он ведь тогда на Михайлу волком осмотреть станет, чего доброго, худое умыслит. Нет, не надо пока. Может, та дура-то нарочи ляпнула. А если вдруг моя Петровна парня родит, назову Михаилом и все. Тогда пусть сбывается по Офросиньему слову».
Опасения Дмитрия Ивановича хорошо понимала и разделяла лишь жена его, Екатерина Григорьевна. Ей тоже не нравилось, что вся Москва «носится с этим Мишкой Скопиным».
— Нашли героя, на шведском коне в славу въехал.
Какой жене не хочется мужа своего царем видеть? А самой царицей покрасоваться? И княгиня Екатерина чем хуже других? Старшая сестра ее, Мария, царствовала за Годуновым, а чем же она хуже ее? Правда, у Марии-то больно смерть люта случилась — задушили беднягу вместе с сыном. Но ведь не каждую царицу душат-то. Даст Бог, ее-то, Катерину, минет чаша сия. Главное, Мите престол раздобыть, а уж посля придумает что-нибудь княгиня, то бишь уже царица, извернется, чай, отцова дочка, Малютиного корня.
Князь Воротынский собственной персоной к Скопину пожаловал:
— Михаил Васильевич, сделай честь дому моему. Восприми сына моего от купели.
— О-о, Иван Михайлович, поздравляю тебя с наследником. Почту за честь. Как назвать решил?
— Алексеем.
— Когда крестишь?
— 23 апреля.
— Буду. Обязательно буду.
Приехал князь Скопин на подворье Воротынского к назначенному часу. Там слуги, лакеи с ноги сбиваются, от поварни, от медоуши к дому туда и обратно бегают с крынками, тарелями, корчажками, почестной стол в доме готовят.
Крестили новорожденного в домовой церкви. Тут только Скопин узнал, что восприемницей будет еще и тетка Екатерина Григорьевна Шуйская. Увидев его, радостно воскликнула княгиня:
— А-а, племянничек дорогой Михаил Васильевич, ноне еще и покумимся с тобой. Я рада. А ты?
— Я тоже, Катерина Григорьевна, — отвечал Скопин более в угоду тетке, чем от действительной радости.
Священник отец Пафнутий повязал восприемникам белые платки и начал обряд крещения. Они стояли у купели рядом тетка и племянник, она по плечо ему. Поп, совершив погружение младенца в купель и надев золотой крестик на него, передал орущего возмущенно княжича крестным отцу и матери.
Скопин, взяв голенького мокрого младенца, боялся, как бы не выскользнул он из рук.
— Ну-ка дай его мне, кум, — молвила Екатерина. — Это что ж мы орем-то, Алексей Иванович, — и зачмокала, засюсюкала: — Ух ты, какие мы горластые, голосистые.
Подошла мамка-нянька, унесли крикуна. Отец Пафнутий развязал платки на крестных родителях, положил их под образом Богоматери.
Из домовой церкви все гости направились к застолью на крестинный пир. А в это время за воротами, на улице теснились нищие, ждавшие своего угощения, полагавшегося им после крестин. Не забыл про них князь Воротынский, приказал слуге:
— Нестерка, вынеси за ворота и питья, и закуси вдосталь. Всех одели, никого не обидь.
Едва начался крестинный обед, как перед Скопиным явилась Екатерина Григорьевна:
— Ах, кум, сам знаешь, как я тебе обязана, сколь добра ты сделал нам с Дмитрием Ивановичем. Выпей, кум, почестный кубок из рук моих.
— Спасибо, тетушка Катерина.
— Кума, — подсказала весело княгиня.
Скопин с готовностью поправился:
— …Кума Катерина Григорьевна, — и приняв из ее рук кубок, выпил его до дна, отер усы. — Спасибо.
— На здоровьичко, милый, — княгиня поцеловала его, молвила весело, игриво: — Сладок кум, да не про наш ум.
Чем рассмешила все застолье и смутила молодого князя. Пиршество продолжалось. Гости хмелели, все говорливее становясь. Князь Воротынский старался каждому уделить хоть толику внимания:
— Григорий Леонтьевич, что ж не допил-то чарку?
— Князь Иван, попробуй-ка вон того балычка.
— А где наша крестная? Что-то не вижу.
Оно и впрямь никто не заметил, когда и как исчезла княгиня Шуйская Екатерина. Вроде со всеми подымала чарку, целовала кума, шутила и как растаяла.
— Михаил Васильевич, куда куму дел? — спросил Воротынский шутливо.
Но Скопин неожиданно побледнел, из носа по усам побежала кровь, он откинул голову на спинку кресла.
— Что с тобой, князь? — кинулись к нему Воротынский и Валуев.
— Что-то плохо мне, — прошептал Скопин. — Голова кругом пошла.
— Нестерка, — закричал Волынский. — Зови лечца.
— Он на Торг ушел.
Всполошились гости, повскакали с мест, столпились встревоженные около Скопила.
— Что с ним?
— Занедужил.
— Оботрите кровь.
— Надо дать воды.
— Лучше молока.
— Его надо на ложе положить.
— Да, да, на ложе.
— Давайте возьмемся. Князь, берите его за плечи. Григорий, поддержи ноги.
Поднятый на руки Скопин неожиданно внятно проговорил:
— Пожалуйста, домой.
— Да, да, да, — подхватил взволнованный Воротынский и закричал: — Нестерка, вели запрягать каптану. Да быстрей ты, телепень!
Ехать с Скопиным вызвались Валуев и Федор Чулков. Гости, пораженные случившимся, не захотели уже возвращаться к столу. Праздник был испорчен. И вскоре все начали разъезжаться.
Валуев, вернувшись, застал только князя Воротынского. Он поднял встревоженный взгляд:
— Ну как?
— Плохо, князь. Очень плохо. Его еще в каптане начало рвать.
— Отчего бы это, Гриша?
— Как отчего? — возмутился Валуев. — Его отравили.
— Кто? Что ты мелешь?
— Кума твоя, курва, вот кто! Она — змеюка малютовская.
— Тише, Гриша, тише. Могут холопы услышать. И это в моем доме, Боже мой!
— Шила в мешке не утаишь, Иван Михайлович, завтра вся Москва будет знать: у Воротынского убили князя Скопина.
— Бог с тобой, Григорий Леонтьевич, что ты говоришь? При чем тут я? Да и потом, может, еще обойдется, выздоровеет князь.
— Хотелось бы верить, но от укуса такой змеи… Эх, Иван Михайлович, кто тебя надоумил ее в крестные звать?
— Она сама напросилась.
— Как, то есть, сама? — насторожился Валуев.
— Ну как? Я сказал ей, что восприемником зван Михаил Васильевич, она и говорит: меня тоже возьми, хочу с племяшом покумиться.
— Покумилась, сучка, покумилась.
— Но ведь, Григорий Леонтьевич, это же твои предположения только. Может, к Скопину какая-то болезнь прицепилась.
— Эх ты, Иван Михайлович, — сказал с упреком Валуев. — Я думал, ты умный человек, а ты… Да чего там говорить. — Валуев махнул рукой и вышел, даже не попрощавшись.
Скопин умирал тяжело. Страшные боли терзали внутренности. Делагарди прислал своего лекаря, тот велел давать больному парного молока. И казалось, от него наступало какое-то облегчение, но оно было недолгим. Начиналась рвота, и все молоко свернувшейся массой вылетало обратно. Любая пища только усиливала боль, и уже через неделю князь Скопин исхудал до восковой желтизны.
— Скорее бы… Скорее, — шептал он побелевшими губами.
— Что, Мишенька, что, родненький? — спрашивала жена Анастасия Васильевна, заливаясь слезами.
Но у него уже не хватало сил даже на жалость:
— Смерти прошу, смерти… Где она?
Пороховой дорожкой, вспыхнувшей от искры, бежала по Москве новость, «Скопина-князя отравили».
— Кто?
— Шуйского Дмитрия жена.
— Ах, стерва. А? Да за это убить мало.
— Это он… Это по приказу Васьки.
— Не может быть?
— Что не может быть. Народ Скопина в цари прочил. А Ваське не в дугу.
— Ах ты ж, батюшки, горе-то како!
И едва разнеслась весть: «Михаил Васильевич преставился», как на Торге настойчиво зазвучали голоса: «Убить Шуйчиху! Убить змею подколодную!»
Толпа, вооружась дрекольем, кинулась к подворью князя Дмитрия Шуйского. В дубовые ворота застучали палками, закричали требовательно:
— Отчиняй! Давай малютино отродье на суд мирской!
Дмитрий Иванович послал к царю конюха за помощью:
«Скажи, чернь взбулгачилась, как бы не побила нас». Тот крышами амбара и сарая перебежал на другую улицу, помчался к Кремль.
Екатерина Григорьевна, поняв, что чернь явилась по ее душу и не надеясь на крепость ворот, спряталась в бане под полок: там не найдут.
Однако помощь из Кремля подоспела вовремя. Прибежала рота стрельцов с алебардами, оттеснила толпу, разогнала и согласно царскому приказу приступила к охране подворья князя Шуйского.
Ночью был призван во дворец сам Дмитрий Иванович. Царь с ходу напустился на него:
— Это ты, что ли, велел ей извести Михаила?
