Когда мы проезжали мимо какой-то деревеньки, Ирода вдруг отвлек от дум заливистый девичий смех.
– Они смеются, я тут страдаю, а они смеются! – Рассеянно он развел руками. В этот момент Ирод разрезал себе яблоко на узкие ломтики, лакомясь спелым фруктом, как это любил делать.
– Жизнь продолжается, – рассеянно ответил я, угощаясь спелой виноградиной. Ирод не любил есть один, и на время его поездки к купальням, я находился при нем неотлучно.
– Представляю, как они будут смеяться, когда меня не станет. Архелай ведь пожиже меня будет. Не сможет держать этот народец, как держал его я. Пойдет вольница, послабления, опять возьмут верх фарисеи или ессеи, или, даже не знаю кто. Я уйду, и ни кто не заплачет! Вот что меня печалит. Они так и не поняли, и не скоро поймут, сколько я для них сделал. Нет же! Они будут смеяться, как эта чумазая простолюдинка! Смеяться и отмечать мою годовщину, как торжество! Сделают ежегодный праздник избавления от деспота! – Говоря это, Ирод распалялся все больше и больше. Его лицо сделалось красным, гнойные язвы на нем набухли, так что мне вдруг показалось, что еще немного, и они лопнут все сразу, извергая мерзкий зеленоватый гной вперемешку с кровью.
– Они будут отмечать мою годовщину, как торжество с танцами, песнями и подарками, будут раздавать угощения на улице, махать украшенными бантами пальмовыми ветками и бросать цветы! Они будут поздравлять друг друга с очередной годовщиной избавления от жестокого тирана, от чудовища держащего в своих когтях несчастную Иудею. Гады!
Мне показалось, что Ирод вот-вот заплачет, но он отвернулся лишь на мгновение, тут же вновь уставившись на меня полными гнева глазами и готовыми лопнуть гнойниками.
– Они устроят праздник, а ведь могут справить и тризну?! Как ты считаешь Квинт? Смекаешь, о чем я говорю, или старость окончательно замутила тебе разум. Эй! Начальника стражи и самого быстрого гонца сюда. Живо!
Услышав его вдруг окрепший сильный и властный голос, штора закрывающая вход в паланкин дернулась, и в дверях показалась красноватая рожа нынешнего начальника караула Тиграна.
– Снаряди гонца. Мы отправим приказ в Иерусалим. Приказ моим сыновьям. Чтобы они немедленно собрали самых именитых и знаменитых, самых уважаемых жителей Иудеи, докуда только успеют добраться. Я же хоть и поспешаю, но делаю это с достоинством и оглядкой на мои раны, а значит, они обернутся куда быстрее. Пусть соберут дорогих гостей в одном из дворцов, сами решат куда. И пусть Саломея и Алекса проследят за тем, чтобы им было удобно.
– Дела идут. – Он подмигнул мне. Я пожал плечами, и вытащив из-за пояса уже привычную мне чернильницу и перо, принялся составлять приказ. В тот день ненадолго у Ирода улучшилось настроение, так что мы относительно спокойно погрузились на корабль.
Получив наше сообщение о возвращении, на пристани уже толпились встречающие, среди которых на высоком настиле под тентом я приметил Саломею, величественно восседающую на кресле, в то время как слуги обмахивали ее разноцветными веерами. Должно быть вблизи это выглядело завораживающе. Когда же корабль причалил и царя вынесли на берег, Саломея тот час бросилась навстречу, норовя припасть к ногам брата, чего он естественно не мог ей позволить.
– Позаботилась ли ты о моих гостях? – нежно глядя на сестру, почти пропал Ирод.
– Хорошо, – Саломея оправила съехавший на бок платок. – Все как ты велел. Будет праздник?
– Праздник?.. – он обернулся ко мне, сокрушенно покачивая головой. – Праздник… у них одни только праздники на уме. Не праздник – похороны. Царские похороны, которые ни кому не дозволено превращать в праздник. – С притворной строгостью он погрозил сестре пальцем, и тот час она припала губами к его руке, умоляя простить ее непонимание.
– Тебя-то я прощаю. Я понимаю, что на целом свете, ты одна любишь меня. Только ты… только… а они, – он гневно обвел глазами радостные толпы. – Они ждут, не дождутся, когда я подохну. Скажут, старый орел окочурился, а ну пинать его! Вырывать золотые перья, насмехаться над его памятью!
– Никто не посмеет насмехаться! – Не сдержалась Саломея.
– Посмеют. Жизнь, как говорит мой ученый друг Квинт Публий, продолжается, и он прав. Только я не хочу сестренка, чтобы после всего того, что я сделал для этого проклятого царства, кто-то смел радоваться моей гибели. Ты поможешь мне? Ты обещаешь сделать роскошную тризну по своему старшему брату? По брату, который любил тебя, не смотря ни на что?!
Саломея порывисто кивнула, не зная, что и сказать.
– Тогда я спокоен. Тогда все просто, все ясно как день. – Ирод вновь обвел собравшихся счастливым, но не предвещавшим ничего хорошего, взором. Его взгляд помутился, а лицо сделалось серым, должно быть в этот момент он ощущал ни с чем не сравнимую боль. – Я прошу. Нет, я приказываю тебе, сестра моя, чтобы после того, как я умру, ты, и твой муж Алекса отправились к моим «гостям», – слово «гостям» он произнес, точно выплевывал вишневую косточку, – и приказали солдатам порубить их всех на мелкие куски. Таким образом, в каждой уважаемой семье царства будет траур, и они невольно будут скорбеть вместе с тобой. Когда я умру, а пока запри их ипподроме[134]
И в этот, и на следующий год, и пока жива память о близких. Они будут плакать о них, поминая меня. Да будет так. Я сказал!
Произнеся это, Ирод потерял сознание. Обессиленного царя вновь уложили в паланкин и понесли в сторону Иерусалима.
Моя тайная супруга Саломея была рядом. Береника, вызванная особым приказом Ирода, находилась подле матери, либо со своими детьми, ожидая, когда дед призовет их к своему ложу, дабы проститься, традиционно благословив семью, отдав последние распоряжения. Мои сыновья Антипатр и Фазаель еще до отбытия царя на воды были отправлены матерью в ее тетрархию, Антипатр в Ямнию и Азот, а Фазаель в Фазаелиду, дабы составить представление о состоянии отошедших им земель и имеющихся на них укрепленных городов-крепостей и селений. Они должны были с рук на руки принять хозяйство, дабы составить подробный отчет относительно нужд подвластного им теперь народа, характера помощи и денежных вложение, а так же выяснить состояние казны и составить рекомендации по распределению денежных средств или иных благ.
Саломея была рядом, все мои дети и внуки живы и здоровы, а я, вот ведь подарок богов, на старости лет, я все еще был потребен Ироду, а значит, меня ни кто не гнал, и я мог проводить все свободное от общения и ухода за царем время со своей семьей. Но вместо этого я почти круглосуточно торчал у Ирода, стараясь под каким-нибудь предлогом остаться в его покоях на ночлег, и изумляя своей верностью и преданностью дворцовых слуг и членов царской семьи.
Я ждал смерти Ирода, его слез и отчаяния. Его предсмертного страха и слабости пред лицом неминуемой смерти. Да, последние дни избранника богов были воистину страшными. И мне доставляло удовольствие промывать его незаживающие раны не брезгую вонью, гноем и даже червями.
Я смаковал его боль и сам его ужасающий вид, думая о том, как должно быть, радуется в царстве Сатурна, или куда помещает души умерших ее, неведомый мне бог, Абаль. Я мечтал, чтобы приговоривший мою возлюбленную к невозможной жизни, отнявшей у нее рассудок злодей, ползал бы передо мной на коленях, умоляя о быстрой смерти, а я бы лишь отсрочивал приговор, потчуя его лекарствами и уговаривая потерпеть хотя бы еще немного.
Но, на горе мне, все это время Ирод держался на удивление стойко, что наводило на мысль, что он может, поправ законы своего бога, уйти из жизни, по-римскому обычаю, покончив с собой.
Этого нельзя было допустить, так как подобный уход был несравнимо легким рядом с медленным гниением всего его тела. Кроме того, он все еще не казнил своего первенца. Не принес Антипатра на алтарь моему богу, не стал в третий раз сыноубийцей.
Письмо императора было уже давно получено, его текст наизусть знали все, включая мальчишек – разносчиков воды, меж тем Ирод медлил!..
Опасаясь, что царь может обмануть меня в моих ожиданиях и перерезать себе горло ночью, когда я буду спать, или во время отлучки по делу, и велел вынести из царской опочивальне все, что хотя бы теоретически он мог использовать в качестве режущего или колющего оружия.
По-хорошему следовало, конечно, выбросить еще и тяжелые чаши для фруктов и напитков, так как в отчаяние, он вполне мог разбить себе ими голову, но получилось только заменить их на легкие глиняные.
Кроме того, я подольстился к племяннику Ирода Ахиабу – сыну того самого Ахиаба с которым я служил в Акре, который на правах члена семьи находился подле царя, следить, дабы тот не удавился шнуром от балдахина, или не предпринял попытки выброситься из окна.
