на лоб, когда переводчик повторил слова, которые он так хотел услышать. Во время путешествия в сердце Персии он думал, как представит те же самые аргументы. Все, что Ксеркс знал о нем, – это два письма, которые он отправил ему. Если поставить правильный акцент, подать это можно так, что Фемистокл спас жизнь царю. После слов царя он испытал такое облегчение, будто встал под горный поток. Он пошатнулся, и Ксеркс взял его за руку. По залу пробежала волна удивления. Царь прикоснулся к греку в своем собственном дворце! Оставалось только надеяться, что это не какое-то большое преступление. Не зная ни языка, ни обычаев, Фемистокл был здесь словно ребенок.
– Великий царь, ты оказываешь мне честь своим милосердием. Я был изгнан собственным народом. Я думал… Я надеялся, что найду место… что меня примут при этом дворе.
Пока переводчик повторял эти слова, Ксеркс несколько раз кивнул и сказал:
– Из всех людей тебе я обязан больше, чем могу выразить словами. Я дам тебе три города, Фемистокл Афинский, чтобы ты правил ими как своими собственными. У тебя будет золото, драгоценные камни, десятки тысяч рабов. Я назначу тебя сатрапом моего трона, афинянин, чтобы воздать должное за все, что ты сделал. Если бы я знал еще нескольких таких, как ты, я бы не потерял бедного Мардония.
Непрошеные слезы подступили к глазам. Фемистокл мечтал именно о таком ответе, но реальность обрушилась на него и придавила. Все могло обернуться иначе. Ксеркс потерял в Греции очень многое. Он вполне мог приказать убить Фемистокла и отослать его голову в Афины. С этим напряжением Фемистокл жил во все время бесконечного похода вглубь страны. Теперь оно ушло, и у него поплыло перед глазами.
– С тобой все в порядке, Фемистокл? – спросил Ксеркс с беспокойством в голосе. – До́лжно ли было дать тебе отдохнуть?
– Великий царь, мне никогда не было так хорошо. Благодарю тебя за щедрость и великодушие. Вот только… есть ли здесь вино?
Глава 38
Фемистокл окинул взглядом город, напомнивший ему Спарту, – такой же широкий и так же лежащий в низине: с одной стороны – зеленая гора, с другой – десять тысяч семей на улицах и рынках, отданных ему во владение. Он занял дворец на склоне холма – из-за открывающегося оттуда вида. Дворец был пустой, но обставлен мебелью, как будто его предыдущий владелец только что ушел. Спрашивать об этом человеке Фемистокл не стал, подозревая, что и сам знает ответ. Царь дает – царь и забирает.
Три домашних раба принесли блюда с виноградом и сыром и кувшин вина, не уступающего лучшим из тех, что он пил в Афинах. Фемистокл знал, что пьет слишком много. В первые недели он едва не утонул, но каким-то образом вынырнул, несмотря на весь груз сожаления.
Больше занять время было нечем, и вечера растягивались в бесконечность. Дни были приятно теплыми, хотя, насколько он понимал, стояла осень. Его заверили, что зимой придут холода. Жаловаться он не мог, хотя мечта потускнела уже через несколько дней. Все складывалось не так, как он надеялся.
Ксеркс сделал его правителем или сатрапом – для описания своего положения он мог использовать любое из этих слов. В действительности все обстояло несколько иначе. У него была стража, но преданностью она не отличалась. По-гречески они не говорили, а на выученные им персидские слова реагировали медленно или вообще никак. При этом всем своим видом выражали откровенное презрение. Временами они полностью его игнорировали и просто стояли с каменными лицами. Избавиться от них и заменить другими Фемистокл еще не пытался. Мало того, он почти не сомневался, что они в любом случае не уйдут, а его попытка лишь явит масштабы разыгрываемого здесь фарса.
Даже его рабы были не его. Они ухаживали за живыми изгородями, которые уже стояли до него и, несомненно, будут стоять после. Они услужливо подавали еду и вино, но не встречались с ним взглядом. Он чувствовал себя пленником.
Фемистокл подумал о сокровищнице, которую ему показали в первый день. Приятное воспоминание вызвало улыбку. Начальник стражи открыл замок на больших железных дверях, и Фемистокл вошел в комнату с небрежно сваленными в кучи золотом и серебром. Здесь хранилось огромное состояние, равного которому ему еще не приходилось видеть. В тот момент он поймал себя на том, что размышляет, как бы доставить все это в Афины.
При мысли об этом улыбка рассеялась, и он опустошил чашу, не заметив, как ее снова наполнили. Возвращения домой не будет, это было ясно. Каждые несколько дней великий царь вызывал его к себе во дворец, чтобы выставить напоказ перед друзьями, приближенными и родственниками, словно какую-то диковинку, птицу в золотой клетке. Фемистокл верил, что радость молодого царя вполне искренняя. Просто он пришел в последний в своей жизни дом. Больше не будет ни вызовов, ни испытаний, ни триумфов или катастроф – ничего и никогда. Все оставшиеся годы – это вид из дворца и выпитое вино. Он поморщился.
– Не нравится, господин? – спросила рабыня.
Переводчик повторил ее слова скучным, монотонным голосом, который Фемистокл уже начал ненавидеть. Чтобы не чувствовать себя беспомощным, он занимался персидским. Слишком многие знатные друзья царя полагали, что в мире существует только один язык. Они задавали ему вопросы на своем родном языке и принимали оскорбленный вид, когда ему приходилось пожимать плечами или искать писца, который знал греческий.
Фемистокл вздохнул про себя. Он уже знал почти всех их по именам, но эту рабыню видел впервые.
– Все хорошо, – покосился на нее Фемистокл. – Нет, я просто подумал о прошлом.
Она подождала, пока слова будут переведены, вежливо кивнула и отступила. Он выругался себе под нос. Разговаривать в таких условиях просто невозможно. Теперь он ощущал себя таким же одиноким, как и во время путешествия сюда, вот только той отчаянной надежды, которая поддерживала его в пути, уже не было. Никому другому и в голову бы не пришло отправиться в Персию, в самое сердце империи и ее главного города! А вот ему пришло, и теперь он здесь. Как бы все ни складывалось, какие бы силы ни противостояли ему, он никогда не сдавался. Такой ему достался дар – и он побеждал, снова и снова, благодаря этому дару.
Большой план состоял в том, чтобы напомнить Ксерксу о долге, по крайней мере о том долге, как понимал это царь. Фемистокл отдавал себе отчет в том, что дело рискованное, но в отсутствие друзей больше обратиться было некуда. Если все пройдет успешно,
