— Кто такие иезуиты? В наше время их не было.
— Это общество Иисуса. Оно появилось, когда от тамплиеров уже и след простыл. Мечтают весь мир покорить папе римскому.
— Странно. А мы хотели покорить мир Христу.
— Не уверен, что и вы, ставрофоры, были правы, потому что на деле такие стремления всегда сводятся к захвату чисто земной власти. Власть — это самое главное слово в лексике иезуитов. В колледже царила железная дисциплина. Одно слово наставника имело для воспитанника больший вес, чем вся Библия. Впрочем, тогда меня это не смущало, казалось правильным, а споткнулся я на другом. Нам дали для изучения перечень грехов, в которых мы должны покаяться. Читая его, я с трудом сдерживал рвотные судороги, там, казалось, была собрана вся мерзость мира. О существовании большинства этих грехов я даже не подозревал, а теперь меня «просветили». Первая реакция было чисто эмоциональной — мне трудно было поверить, что добрый христианин своей рукой может записывать такие гадости на бумаге, да ещё и другим давать читать. Преодолев отвращение, я стал задумываться — не слишком ли хорошо наши наставники разбираются в грехах? Они теперь казались мне настоящими специалистами по грехам, а вовсе не по спасению души. Потом начал задумываться и о других вещах. Наши отношения с наставниками были какими–то бездушными, сухими, мёртвыми, от нас требовали только слепого повиновения и ничего больше. Это были не христианские отношения. Я всем сердцем ощутил, что отцы иезуиты нас не любят, а потом сделал самое страшное открытие — они не любят Бога. Они с Ним договариваются. Католическое учение о «заслугах» перед Богом — ужасно. Они вечно торгуются с Богом — сколько стоит пропуск в рай. Выговаривают себе условия повыгоднее, откупаются деньгами, составляют прейскуранты. И тогда я понял, что мне не нужен такой бог, больше похожий на предводителя шайки наёмников, которые подчиняются ему только потому, что он сильнее. Я совершенно утратил веру. Моя беда была в том, что я судил о христианстве по католицизму, меня тогда и мысль не посетила о том, что другие варианты христианства действительно другие. Я сказал, что больше не считаю себя христианином и ушёл из колледжа.
— Ты рассказываешь ужасные вещи. Мне трудно поверить, что наши могут быть такими, хотя я верю, конечно. Тамплиеры никогда не были похожи на этих твоих иезуитов. Святой Бернар учил нас именно любви.
— Может быть, в твоё время, когда западная и восточная церкви лишь недавно разделились, католики были гораздо ближе к вере истинной, чем сейчас. Но в нашем мире быть католиком, значит подчиняться не Христу, а папе римскому.
— Я никогда не поставлю человека на место Бога.
— Правильно. Мы же не язычники.
— Но святому Бернару всё равно буду молиться, потому что я его люблю, и я чувствую, что он меня тоже любит.
— Настоящая любовь всё искупает и оправдывает.
— Значит, я должен перейти в вашу Церковь?
— Ты никому ничего не должен. Теперь ты знаешь, что есть вопрос. Моли Бога о том, чтобы Он дал тебе ответ.
— Но как ты всё–таки вернулся в Церковь?
— Очень просто. Пошёл служить на флот. А ты, конечно, знаешь, что на море бывают такие шторма, после которых человек уже не может остаться атеистом. Но я не хотел возвращаться в ту Церковь, из которой ушёл, там всё было для меня чужим. И тогда я вспомнил, что рядом с нами жили сербы, у которых вера немного не такая. Я решил узнать, какая именно. Оказалось — такая, как надо. Вот и всё.
— Я тоже всё узнаю. Но… от кого? Иоанн, я не сойду со Святой Горы. Здесь я приспособился. Трудно, но терпимо. Я представляю себе, что Афон — корабль, который стоит у причала на мёртвом якоре, и мне становится легче. Но на материк я не пойду, я и раньше там не бывал, а тот мир, в котором нет Ордена Храма… Иоанн, ты можешь мне объяснить, зачем нужен мир без тамплиеров?
— Не могу… Твой путь, брат, что–то уж совсем непонятный. Ты же, как рыба на мели. Но этого не может быть. Я ни за что не поверю, что Господь перенес тебя сюда без конкретной цели. Должен в нашем мире существовать способ бытия вполне для тебя приемлемый и даже радостный, ведь всё, что делает для нас Господь — всё это для нашей радости. Ну вот скажи, за те полгода, что мы провели вместе, ты приобрел что–то такое, чему очень рад?
— Да… Молитву… Я, конечно, и раньше всегда молился, но знаешь ведь, что такое корабль. Вечная вахта. Там непрерывные заботы, остаться одному хоть ненадолго очень трудно. В капитанской каюте, конечно, можно уединиться, но груз забот нельзя оставить на её пороге. Голова постоянно забита милями, грузами, тросами, парусами, пробоинами, пиратами. Вроде бы постоянно молишься, потому что все эти проблемы без Бога совершенно неразрешимы, но в итоге молитва получается какая–то суетливая, приземленная.
— Приземленная? Как интересно ты сказал. На море молитва — приземленная.
— Да. Как ни странно. На моряка постоянно давит груз земных забот. И в этом смысле на Афоне моря больше, чем на корабле. Ваше море… духовнее, потому что молитва здесь другая — чистая, нерассеянная… пустынная. Только здесь я получил некоторое представление о том, что такое молитва.
— А знаешь ли ты, брат Бернар, что это ещё вовсе не настоящая молитва? До настоящей мы с тобой ещё далеко не возвысились, грехи мешают, но Господь не без милости, и мы будем трудиться и восходить от радости к радости.
Иоанн посмотрел на Бернара и увидел, что радость на его лице странным образом смешана с печалью. Серб подумал о том, что он, наверное, так и не стал настоящим моряком, потому что вполне довольствуется морем, про корабли вспоминает без боли. Настоящий моряк без корабля жить не может.
***
Бернар первым заметил на море точку, которая, постепенно увеличиваясь в размерах, превратилась в нечто совершенно для него непонятное.
— Что это? — спросил он Иоанна.
— Надувная резиновая лодка.
— Ты думаешь, я понял?
— Резина… есть такой материал в нашем мире, вроде кожи. Если её изнутри надуть воздухом — хорошо держится на воде.
— Но ведь перевернет же первой волной. Даже не пытайся убедить меня в том, что в этой лохани ходят по морю.
— Тут ты прав. В резиновой лодке можно ползать у берега в тихую погоду и не более того. Их кто–то высадил с корабля или судна.
— Но ведь нет же на горизонте ни корабля, ни судна.
— Да, не понятно.
Лодка между тем приближалась к Каруле и вскоре в ней уже можно было рассмотреть двух гребцов, активно работавших веслами. Лодка, исчезнув из поля зрения, видимо, пристала, а люди сошли на берег. Прошло, наверное, часа два, братья уже и думать о них забыли, как вдруг увидели, что по цепи к ним забрался человек, естественно, еле державшийся на ногах. За ним — второй. Иоанн, хорошо знавший, что такое подъем к его пещере, понимал, что пока гости не придут в себя, бесполезно их о чем–либо спрашивать. И те с объяснениями не торопились, ни как не могли восстановить дыхание.
— Не скажу вам, что мы гостям всегда рады. Мы ни когда не рады гостям. — рассудительно сказал Иоанн по–английски. — Наша пещера — наша крепость. Но поскольку вы всё–таки здесь, мы не сразу сбросим вас в море, сначала дадим последнее слово. А пока отдохните, наберитесь сил перед полетом. Вот здесь у нас в тени можно отдохнуть.
***
Костер для карульских отшельников — роскошь, здесь очень трудно добывать дрова. Но вечером этого дня Иоанн и Бернар решили ради гостей устроить маленький праздник — развести костер и испечь на углях рыбу.
— Что же вы хотите, друзья? — всё так же спокойно и рассудительно спросил гостей Иоанн.
— Пожить недельку в молитвенном уединении, души подлечить, — грустно улыбнулся один из гостей.
Гости были одеты в черные, судя по всем — флотские комбинезоны, и множество других признаков выдавало в них моряков. Иоанн покачал головой:
— Души подлечить? Мы ведь не врачи, сами больные. И на роль учителей молитвы явно не подходим. Что же касается уединения… Вам не кажется, друзья, что нас на нескольких квадратных метрах собралась уже целая толпа?
— Не прогоняйте нас, отче, потерпите всего недельку, — моряк просил скромно и уважительно, но вместе с тем — не терял достоинства, и голос его звучал твердо, было заметно, что унижаться он не умеет. На Иоанна это произвело хорошее впечатление:
— Ну что же теперь делать? Мы эту пещеру не купили. Можно в монастырь не принять, но никогда не слышал, чтобы в пещеру не приняли. Придется неделю жить, как на базаре. Будем считать, что вы — захватчики, а мы подчинились грубой силе.
Все сразу расслабились и заулыбались, отдав, наконец, должное рыбе, чудно приготовленной на углях. Иоанн говорил с моряками по–английски, и Бернар не понял ни слова, но по ходу разговора он не мог оторвать глаз от шевронов на рукавах моряков — красный равноконечный крест на белом поле, а сверху — черная полоса. Сердце его сильно запрыгало, в душе родилась надежда, но он боялся ошибиться. Наконец он попросил Иоанна?
