же Литву. Коли хоть одно из условий будет тобой нарушено, поручившиеся за тебя люди заплатят государству двадцать тысяч рублей!
С трудом сдерживая слезы, Иван Федорович возвращался домой, дабы обнять жену и детей. И, обнимаясь, они все вместе плакали, и Мстиславский сдержаться не смог, хрипло и грубо всхлипывал, уткнувшись лицом в плечо жены.
Опала не прошла для него совсем бесследно – все же царь воспользовался опалой и отобрал значительную часть земель у князя. А сам Мстиславский отправится наместником в Новгород, не догадываясь, что он нужен там из стратегических целей в грядущей борьбе со Швецией и Литвой…
В слободе уже вскоре было не протолкнуться. Со всех уголков страны спешили сюда служилые люди едва ли не целыми семьями – был объявлен (еще год назад всюду разослали послания) смотр невест. И все: челядь, купцы, монахи, бояре – переполняли слободу, гудели, сновали туда-сюда, решали споры, делились последними новостями.
– Государь, бают, и себе, и сыну невесту выбирает!
– Да уж выбрал уже! Красавицы обе!
– Скорее бы поглядеть на новую царицу!
– Еще не царицу! Даже обручения не было!
Тут же слышались крики торговцев:
– Пенька, шкуры!
– Мед! Медок сладкий, подходи!
Вся торжественность происходящего затмила трагедию в царской семье, впрочем, мало кого коснувшуюся. Умерла болезненная восемнадцатилетняя Евфимия, старшая дочь Владимира Старицкого и его первой супруги. Казалось, над ее телом плакали лишь двое – брат Василий и сестра Мария, последние оставшиеся в живых дети покойного Владимира Андреевича. Иоанн отправил гонца с этой вестью к Магнусу, сидевшему в дарованном ему Оберпалене, добавив, что свадьба никак не отменяется, и вместо Евфимии царь намеревался отдать за герцога ее младшую сестру Марию. Одиннадцатилетняя девочка, все еще оплакивающая Евфимию, уже осознавала, что станет женой «старого герцога Архимагнуса», а пока наблюдала из окна своей горницы всю эту гомонящую пеструю толпу. От обиды, что положенный траур не соблюдается, она до боли закусила губу, силясь не разрыдаться…
Малюта, верный слуга государев, и к выбору царской невесты приложил руку. Конечно, он мечтал породниться со своим повелителем, с удовольствием выдал бы за него свою единственную незамужнюю дочь, но был осторожен и понимал, что Иоанн не пойдет на это – такой исход событий был бы слишком вызывающим. Именно поэтому еще до смотра и гибели Москвы из Коломны Малюта вызвал своего родственника, худородного дворянина Василия Степановича Собакина. И он прибыл незамедлительно вместе со своей супругой и восемнадцатилетней дочерью Марфой, коей и сам Малюта был очарован – высокая и стройная, русые волосы заплетены в толстую косу, брови тонкие, нос прямой и правильный, длинные ресницы опущены, на чувственных пухлых губах легкая улыбка.
– Вот она, золото мое, – гордясь, представил ее отец, смотрящийся рядом со статной дочерью нелепо: коротконогий и толстый, со сверкающими залысинами на маленькой голове. Взглянув на жену Василия Степановича, Малюта понял, в кого пошла Марфа – коли не старость, уже потрепавшая женщину, так не хуже дочки бы выглядела!
Уже за столом Малюта, сидя с родственником (женщины к ним допущены не были), заговорил о грядущем смотре невест.
– И Марфа твоя красавица, коих еще поискать! Оставайтесь с нею здесь, пусть среди прочих в смотре покажется, а я, когда нужно, государю на нее укажу…
Собакин едва не бросился ему в ноги, Малюта поспешил воспрепятствовать этому, сказав лишь:
– Бог с тобой! Коли родичи, так тянуть надобно друг друга!
Малюта знал – послушает его государь! Поэтому невеста для царя была выбрана, по сути, еще до самого смотра, хотя Марфа участвовала в нем…
Иоанн, переживающий еще тогда в те дни позор после гибели Москвы и переговоров с татарскими послами, со дня на день ожидая нового пришествия хана, держался бодро, облаченный в дорогие парчовые одежды с каменьями. Но некоторые девушки не могли сдержать отвращения, что им, не дай Бог, придется выйти замуж за этого рано постаревшего мужчину с крючковатым носом, рыже-черной бородой с проседью и с тяжелым пристальным взглядом. Также ни одна из «невест» при встрече с ним (а девушек смотрел он лично) не могла сдержать трепета и страха.
И вот слобода пустела. Из двух тысяч девушек для выбора оставалось двадцать четыре, а затем двенадцать. «Отвергнутые» со своими семьями спешили покинуть царскую резиденцию, и вскоре гомон и толкотня понемногу утихли.
Оставшиеся двенадцать «невест» проходили малоприятную процедуру, краснея и едва не плача от стыда – их обнаженными осматривали бабки-повитухи и царский лекарь Бомелиус, а девушки, опустив головы, стояли пред ними, стараясь при удобном моменте прикрыть срам. После лекарь велел им помочиться в разные прозрачные колбы. Девушки, коим уже становилось дурно от такого позора, спешили поскорее закончить с этим. При них Бомелиус брал колбу с мочой и, подойдя к окну, разглядывал ее на свету, а после делал себе какие-то пометки. И из тайного окошка, ухмыляясь и сопя от возбуждения, следил за этим Иоанн.
Из двенадцати в итоге были выбраны две: Марфа Васильевна Собакина (для Иоанна) и Евдокия Богдановна Сабурова (для его старшего сына).
Сабуровы уже роднились с государями из московской линии Рюриковичей. Родная тетка Евдокии Богдановны, Соломония Юрьевна, была первой супругой великого князя Василия III. Именно она была отправлена в монастырь отцом Иоанна «по причине бездетности» тогда, когда он уже влюбился в Елену Глинскую. Теперь у этого боярского рода появился второй шанс взобраться довольно высоко по служебной лестнице и заполучить великое влияние при дворе.
Неизвестно, был ли выбор Сабуровой очередной махинацией окружения государева, но ясно одно – сей брак был выгоден для Годуновых, чей путь к управлению государством незаметно для всех уже начался. Дмитрий Годунов, царский постельничий и дядя Бориса, приходился Богдану Сабурову четвероюродным братом (этого было достаточно, дабы считаться родичами). Борис уже был замечен государем (тайно от многих уже получал он от государя различные поручения, так как Иоанн заметил живой ум и твердость в этом молодом опричнике). Помимо прочего, он вскоре был обручен с последней незамужней дочерью Малюты. Круг над царской семьей смыкался четырьмя незнатными родами, повязанными помимо прочего еще и меж собой. Ох и радовался Малюта, что и дочерей хорошо пристроил, и с помощью родичей отдаленно породнился с государем!
И вот двадцать шестого июня с молитвами на Марфу возложили девичий венец и ввели в царские терема – теперь она государева невеста. Едва ли не сразу начали съезжаться в слободу и ее многочисленные родственники: дядья, сродные братья, троюродные, и все жаждали заполучить придворные чины
