Зубанов открыл глаза. Наташа смотрела на него пристально и тревожно.
— Костя, к тебе дежурный. Что-то случилось...
— Пусть войдет.
Зубанов сбросил простыню, сел, посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать три. После ночного обхода границы удалось поспать два с Половиной часа. Что там еще могло случиться?
— Слушаю вас, — сказал Зубанов, когда ефрейтор Цыбуля вошел и прикрыл за собою дверь.
— Товарищ лейтенант, вас старшина на вышку зовет.
— Что значит зовет? — нахмурился Зубанов.
— На той стороне турки кого-то бьют, товарищ лейтенант.
— А точнее?
— Какого-то гражданского. Палками и камнями. В общем старшина вас просит.
Это было серьезно. Серьезно и непонятно.
— Позвоните старшине Пятирикову, пусть наблюдает. Сейчас поднимусь к нему. Идите.
Цыбуля козырнул, четко повернулся и вышел. И хотя это не ускользнуло от придирчивого взгляда лейтенанта, в душе все же остался неприятный осадок. «Старшина зовет. В общем...» Что за вольности?
Только этой весной он окончил пограничное училище в Алма-Ате, а месяц назад приехал сюда на должность заместителя начальника заставы. Как все молодые офицеры, Зубанов был полон служебного рвения, но многие солдаты были ему ровесниками и смотрели на него, как на ровню.
«Ладно, постараюсь доказать, на что я способен, — подумал он, — хотя и будет трудно». Начальник уехал в отряд, а второй заместитель был в отпуске; Зубанов оставался на заставе единственным командиром. И оттого, что начало оказалось не очень спокойным, его охватило тревожное возбуждение.
Зубанов быстро оделся и взглянул на себя в зеркало. Развернутые плечи, резко очерченные губы, светлые и холодные глаза. Пуговицы горят, как огоньки. Все в порядке. Он вышел на кухню.
Чайник на примусе дребезжал крышкой, сердито фыркал струйками пара. Наташа обернулась, посмотрела с тревогой.
— Ты надолго?
— Не знаю.
— Что-нибудь серьезное?
— Пустяки. Турки кого-то бьют.
Она удивленно подняла брови, хотела еще что-то спросить, но муж, как всегда, торопился. И, как всегда, она вышла проводить его на крыльцо. Жмурясь от солнца, Зубанов буркнул небрежно:
— Соседи называется. Поспать не дали, черти...
Наташа прижалась к нему, провела ладонью по
упругой щеке:
— Милый...
Это могли увидеть солдаты. Зубанов легонько отстранил ее и, сказав, что скоро вернется, не оглядываясь, сошел с крыльца. Он чувствовал взгляд Наташи на себе и с досадой подумал, что не приласкал и не успокоил ее и она теперь будет волноваться, а это ей вредно: жена ожидала ребенка. Лейтенант был человеком мягким и отзывчивым и только на людях, а больше перед Наташей напускал на себя суровую грубоватость.
Вышка стояла в дальнем углу двора. Короткие четкие тени падали от кипарисов. На упругих, словно проволочных, кустах лавровишни блестело солнце. Рубчатыми языками зеленого пламени вырывались из-под земли стебли агавы.
У подножия вышки тощая серебристая крольчиха щипала траву. Она доверчиво посмотрела на Зуба-нова, потом запрыгала прочь. Вслед за нею поднялись и поскакали крольчата.
Зубанов легко и быстро стал взбираться по лестнице. На верхней площадке стояли старшина Пятириков и наблюдатель солдат Рыжков.
— Я слушаю вас, — сказал Зубанов, ответив на приветствие старшины.
— Турки себя подозрительно ведут, товарищ лейтенант. Нужно, чтобы вы посмотрели.
Последние слова польстили Зубанову. Пятириков был старше его на шесть лет, на заставе начал службу с рядового солдата, знал каждый кустик и камень вокруг и считался отличным службистом.
— А в чем дело? — спросил Зубанов.
Доклад старшины был обстоятелен и точен. В одиннадцать двадцать две на юго-западной окраине турецкого селения, около кофейни, появился неизвестный человек, которого раньше на той стороне не замечали. Через три минуты поодаль от него собралась толпа людей, которые стали размахивать руками и бросать в него палками и камнями. В одиннадцать тридцать неизвестный, преследуемый толпой, скрылся в переулке напротив кофейни.
— И все? — спросил Зубанов.
— Пока все, — ответил Пятириков.
— И что же вы думаете?
Старшина пожал плечами:
— Да кто их знает... Все может быть.
Он сказал это просто, по-домашнему, и Зубанов недовольно поморщился.
Он огляделся. В голубоватой дымке таяли очертания гор на турецкой стороне. Прямо перед глазами на ближних склонах зеленых холмов были понатыканы дома турецкой половины села.
Зубанов прильнул к стереотрубе, нацеленной на кофейню. Увеличенная в несколько раз, он»: стояла неожиданно близко — обыкновенный дом с выЙжой верандой. Штукатурка во многих местах облупилась, обнажая белые ребра планок. На веранде стояли два человека. Они оживленно жестикулировали и говорили, и было странно, что их так хорошо видно и совсем не слышно отсюда, словно это были глухонемые.
Зубанов пошарил стереотрубой по селению, заглядывая в кривые .улочки и огороды, но ничего подозрительного не заметил. Улочки были пустынны, лишь кое-где у порога жилищ сидели женщины. Многие окна были забиты досками или заткнуты тряпками. Из щелей валил дым: дома топились «по-черному».
Чужая жизнь начиналась в сотне шагов от Зуба-нова, за узкой линией границы. Острое чувство любопытства и настороженности всегда охватывало его, когда он вот так наблюдал за той стороной.
Он оторвался от окуляров, выпрямился, и тотчас же картина, открывавшаяся его взору, стала более наглядной, общей, будто он поднялся кверху и теперь Мог наблюдать все в целом, сопоставляя и удивляясь еще больше.
Когда-то это было одно село, граница рассекала его на две половины. И разделяли их лишь хворостяной забор и лента контрольно-следовой полосы.
— Рядом, а совсем другая жизнь, товарищ старшина, — назидательно сказал Зубанов.
— Капитализм, — заметил Пятириков.
— Капитализм с остатками феодального уклада, — поправил Зубанов.
Старшина посмотрел на него удивленно.
— Опять бьют! — неожиданно сказал Рыжков, молча наблюдавший в стереотрубу.
— Где? — встрепенулся Зубанов.
Рыжков отступил, давая место лейтенанту, и в этот момент лицо его поразило Зубанова выражением сострадания. Но то, что он увидел через увеличительные стекла, поразило еще больше. Человек, обхватив голову руками, стоял спиной к стене дома, а разъяренная толпа бросала в него палками и камнями. Человек не убегал, не защищался, он только низко наклонял голову, тесно прижавшись к стене, чтобы его не смогли ударить сзади.
— Что они, с ума посходили?
Пятириков и Рыжков молчали, стиснув зубы.
Вдруг человек выпрямился и в отчаянной решимости кинулся на толпу — один против всех. Толпа шарахнулась, пропуская его, и он побежал по кривой улочке. Вскоре все скрылись за строениями. Только облачно пыли поднималось над тем местом, где шла погоня. Но вот и пыль улеглась.
— Как вы думаете, старшина, что все это означает? — спросил Зубанов, отрываясь от стереотрубы.
Пятириков снова пожал плечами:
— Постоим посмотрим...
Это начинало раздражать. Что за дурацкая привычка высказываться так неопределенно! А еще старшина-сверхсрочник.
Пятириков пристально следил за турецкой пограничной вышкой, на которой виднелся наблюдатель. Зубанов тоже посмотрел туда. Наблюдатель разглядывав их в бинокль, потом лениво прошелся по площадке. Это был здоровенный парень в матерчатой фуражке с длинным козырьком, отчего походил на птицу. На нем были форменные рубашка и брюки американского образца. Несуразно длинная винтовка стоймя торчала в дальнем углу площадки.
— Делает вид, что ему безразлично, — определил Зубанов. — Ждет, когда мы уйдем с вышки.
— Просто надоело смотреть, — сказал Пятириков.
Зубанов промолчал. Ему было неприятно, что старшина его поправляет. Но ощущение неприязни к турецкому аскеру не пропадало, и он сказал:
— Военнослужащий... Оружия при себе не держит.
— Они всегда так, — спокойно пояснил Пятириков и поправил на ремне пистолет.
Старшина не поддерживал разговора, и Зубанов сказал официально:
— Продолжайте наблюдение, товарищ Пятириков.
Старшина опять удивленно взглянул на него и прильнул к трубе.
— Мулла на минарет поднялся, — сообщил Пя-тириков через несколько минут.
Зубанову только однажды пришлось видеть муллу на минарете, и сейчас он с острым любопытством разглядывал обыкновенного тщедушного мужичонку в белой рубашке, черных брюках и кепке. Эта кепка удивляла больше всего. Мулла постоял немного, деловито посмотрел на свои ручные часы, еще постоял и стал что-то кричать вниз, оглаживая бородатое лицо ладонями и время от времени воздевая их к небу. Так он делал свое дело минут десять, передвигаясь бочком, а потом исчез, словно его и не было.
